Ты гладила меня по руке, вверх-вниз, как всегда, когда не могла уснуть сама и не давала уснуть мне.
Одним клички подходят, другим нет. Багги, Гэш, Флэш, Джокер. Звучит, как имена каких-нибудь гномов. Или шоколадных батончиков. На кофейном столике пепельницы, обертки от чизбургеров, лезвия и трубки, в раковине — обгорелая фольга и пятна засохшей крови. В углу ванной кучка мокнущего в лужице белья. Пятна йода на потолке, запах тормозной жидкости и сигнальных ракет, всюду подпалины. Впрочем, поводов для такой разрухи еще больше. Молчание вытекает из открытых ртов, когда я спрашиваю про молекулярный вес углерода, давление насыщенных паров толуола или точку воспламенения диэтилового эфира.
Цепь делает все не так, сказал я Уайту, полагаясь на любителей, разбросанных по не связанным между собой лабораториям. Любители должны следовать предписаниям буквально. Импровизация — кодовое обозначение невежества, и тот, кто не понимает этого, создает нештатные ситуации, чреватые проблемами для всех и каждого.
— Будете работать командами по двое, — объяснил я. — Одна команда стирает фосфор с бумажных спичек…
— А обычными коробками пользоваться можно? — прервал меня один из слушателей.
— Да, можно. Итак, двое стирают напыление с бумажных спичек…
— Или с обычных.
— Или с обычных. — Я помолчал, ожидая следующего уточнения. Его не последовало. — Другие двое обрабатывают их «дреммелем».
— Что такое «дреммель»?
— Не обращай внимания, он новенький, — сказал другой.
— Вы все новички.
— Ну уж нет, я этой херней не первый год занимаюсь.
— Только не так, как мне нужно.
— Расслабься, приятель. Не дави. Я справлюсь.
Не для того я тащился через пустыню, чтобы выслушивать рекомендации какого-то беззубого механика.
— Откуда это? — Я указал на обгоревший уголок кофейного столика. — Объясни.
— Случайность.
— А это? — Расползшееся по потолку ржавое пятно явно указывало на след паров йода. — И сколько у тебя было таких случайностей? — Я пнул стеклянную чашку с длинной трещиной на боку и густым осадком на дне — любители часто оставляют такие мелочи для полицейских экспертов.
Все промолчали.
— Это «дреммель». — Я поднял беспроводную дрель с полирующим наконечником. — Пять тактов. Все в одном направлении. Не слишком быстро, не слишком сильно. Головки не должны слишком нагреваться. И что бы вы ни делали, их нельзя ронять.
Я продемонстрировал, что и как нужно делать, чтобы снять напыление.
Задачей этой команды был сбор фосфора. Другие должны были заниматься тем же, а также очищать йод и собирать другой продукт реакции. Каждая лаборатория специализировалась на одном-единственном ингредиенте. Такое разделение труда не только увеличивало производительность, но и сводило к минимуму риск несчастного случая. Связь между лабораториями осуществляли койоты-посыльные, доставлявшие наличные деньги, исходные материалы и конечный продукт в соответствующие пункты. Каждая пара посыльных имела свой набор кодов и сигналов. Члены одной команды не знали, где работают и из кого состоят другие команды. Арестованному просто не на кого было доносить. Если кто-то опаздывал на пять минут, команда прекращала работу и разбегалась.
— Ваши группы мы сохраним, — сказал я Уайту. — В этом ничего менять не будем. Обязанности разделим. Каждая группа будет выполнять только свою, строго определенную работу. И тогда производство исходного материала по меньшей мере удвоится.
— А сам продукт? — спросил Уайт. — Как насчет него?
Все нити организации вели к тому дому в пустыне, где я впервые встретился с Уайтом. Мы с Отто назвали его Грэнд-сентрал. Конечный продукт производился именно там. Хойл получал свое Больше, но за меньшие деньги и с меньшим риском. Я получал деньги, избавлялся от опеки Уайта и получал больше времени для собственных исследований.
— Окончательным синтезом занимаемся мы в Грэнд-сентрал. А парни, что работают на вас сейчас, пусть продолжают делать свое дело. Число операций у них сократится, оборудования нужно меньше, растворителей тоже. Меньше риска. В случае, например, пожара, меньше ущерб. Снижается вероятность обнаружения. Да и разбежаться, если что, легче.
Самую большую угрозу представляло однообразие процесса, его утомительная монотонность. С парнями вроде Багги и Флэша рассчитывались не деньгами, а готовым товаром, и в свободное время они сортировали по цвету мешки с мусором, перенося потом тот же подход и к работе в лаборатории. Зацикливаясь на деталях, например, на зачистке спичечных коробков, они переставали воспринимать картину целиком, не замечали накапливавшейся пыли и случайных искр. Кому-то обожгло лицо, у кого-то загорелись волосы. Кто-то в панике опрокинул ведерко с ацетоном. Одно к другому — и вот уже пожар в лаборатории.
Собиравшаяся пыль походила на муравейники из красного песка, настолько мелкого, что он оседал даже на ногтях. Кто не надевал маску, чихал кровью.
— В каждой кучке должно быть не больше четверти унции, — сказал я однажды, обращаясь к Гэшу.
— А сколько это?
— Вдвое больше, чем здесь. — Я указал на красновато-коричневый холмик посередине стола.
— Откуда ты знаешь?
— Есть весы? — Терпение мое истощилось.
— У нас же все забрали.
Он был прав, я действительно забрал все лишнее, без чего можно было обойтись. И с самого начала пошел на принцип: будет по-моему или не будет никак. Уайт меня поддержал.
Пауза открыла дверь импульсу, и я чиркнул спичкой. Кучка полыхнула фонтанчиком искр и мерзким дымком. Сгрудившаяся у стола четверка в смятении подалась назад, как впервые столкнувшиеся с молнией троглодиты. Пламя погасло через несколько секунд, оставив после себя курящийся синяк. В обычных условиях я не склонен к безрассудству, но тут надо было произвести впечатление.
— Скопится слишком много, и вы рискуете получить пожар. Кто-то уронит горячую полоску, или дрель даст искру. Вы поджигали этот домишко не меньше десяти раз, а до сих пор не знаете, что делать, и трясетесь, как девчонки. Если такое случится, и кто-то из вас опрокинет что-то или загорится сам, все взлетит к чертовой матери.
— Но весы-то ты у нас забрал. Как же тогда определять, сколько надо? — С этими словами мой собеседник вышел из комнаты. Бросил последнее слово и сделал эффектный ход. Оставлять сомнения в умах остальных я позволить себе не мог.
— Хотите выйти из дела? — Я скользнул взглядом по все еще растерянным лицам. — Только скажите. Я за вас отвечать не намерен. Рассчитываю на месте, вы уходите и идете далеко-далеко. Второй вариант. Делаете по-моему и огребаете кучу зелени.
Для пущего эффекта я вытащил из кармана туго скрученную трубку двадцаток, которые приберегал для Отто. Тот тоже бывал горяч иногда.
— Мы согласны, — сказал новичок.
Клички с лицами у меня не совмещались, если не считать Багги, которому было то ли девятнадцать, то ли тридцать пять и который то ли высох от частых передозов, то ли страдал от дефицита гормонов. На подбородке у него щетинилась бородка, но зубы были маленькие и расставлены далеко один от другого, как будто он так и ходил с первым дарованным природой набором. По-детски широко открытые глаза и нос кнопкой плохо сочетались с большими стариковскими ушами. Лучше других он запомнился мне потому, что орал как резаный, пока я бросал на его дрожащее голое тело пригоршню за пригоршней пищевую соду, чтобы соляная кислота не прожгла его насквозь. Верхний слой кожи отваливался влажными полосками, более глубокий быстро краснел и становился скользким, как смазанный кремом ожог. Клочья волос над левым ухом сплавились, само же ухо распухло, превратившись в пузырчатый хрящевой нарост.
— Я только хотел отдать их тебе.
Он хныкал, как восьмилетний мальчишка, пытаясь втюхать мне какую-то чушь, сочинить дешевое оправдание и одновременно перемежая поток проклятий словом «больница». На полу валялись два пузыря с кислотой, коврик под ними расплавился до состояния комковатого пластика. Сбежав с моего инструктажа, он исчез из поля зрения примерно на час, но потом все же явился. Разумных объяснений случившемуся не было. Ничто не указывало на попытку припрятать какие-то материалы или сварганить что-то для собственного потребления. А раз так, то оставалось признать очевидное: имела место банальная, бессмысленная Оплошность, очередной печальный эпизод в цепи тех, что случались в набранных Уайтом командах с удручающей регулярностью.
— Больница — это полиция и суд, а дальше тюрьма, — сказал я остальным, а потом повторил лично для Багги: — Помощь ты получишь, но я сам ее организую. Эй, новенький, скажи-ка, у тебя есть что-нибудь для него.
— Что? Что что-нибудь?
— Что-нибудь от боли.
