Гость садиться не стал, покрутил между пальцами чётки. Улыбнулся, как оскалился. — Неправильно отвечаешь. Не смотрю, а смотрел. Теперь смотреть буду я.
— Чего? Чего? — спросил дядя Слава и стал медленно подниматься, хищно втягивая голову в плечи.
Золотозубый окинул дядю Славу невыразительным взглядом, от которого тем, кто стоял рядом стало зябко. Сказал:
— Ладно, ты пальцы то не гни! Пойдём к Арсену.
Через час Слава вернулся. Молча скатал свой матрас. Положил его на свободную шконку в проход, где жил Колесо.
На его место лёг золотозубый. Звали его Лёва Цыган. В отличие от большинства цыган, устроившихся на нары за торговлю герычем, маком и коноплей, сидел он за убийство.
* * *
Через несколько дней Лёва проходя мимо, остановился рядом с моей тумбочкой.
— Слышал я, что ты из побегушников?
— Было дело.
— Встречался я на тюрьме с твоими подельниками — Лёней Пантелеем, Кирьяном.
Серьёзные пацаны. Ладно, ты если что…обращайся. Кстати. Слышал, я что Пися парашу гнилую о семейнике твоём, Виталике разносит. Учти это.
Я, уже имея опыт участия в «тёрках» и придерживаясь понятий, что семейник всегда прав, ответил:
— За то, что поставил в курс, благодарю, Лёва. Семейник мой человек порядочный и конечно же отреагирует на сказанное тобой. С интригана спросим.
* * *
Вечером, мы идём в школу. Холодно. По дороге я инструктирую Виталика:
— Бей первым, тогда получишь кайф. Прилив андреналин ударит в голову как наркотик.
Трое великовозрастных школьников пишут сочинение на тему «Письмо Татьяны Онегину по роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин».
Потеют стриженые затылки в застарелых шрамах. Синие от перстней пальцы нервно комкают листы бумаги.
Виталик очень вежливо пригласил Писю выйти в коридор.
Под лестницей следует лёгкая словесная разминка.
— Так что ты там обо мне плёл? — Медленно с притворной апатией спрашивает Виталя.
— Что надо, то и плёл!
— Значит ты членоплёт?
— А в едало?
— Ну попробуй!
Пися решает нанести удар первым. Следует легкий толчок в грудь.
У Виталика хорошая реакция. Хлёсткий удар в ответ.
Бывший семейник сидит на корточках, зажимая рукой разбитый нос. Пися напуган. Его тело излучает потное тепло, с запахом страха.
Мы собираемся уходить. Виталик наклоняется к его уху.
— Ещё раз жало высунешь, фуцан дешёвый, обоссу!.. Или скажу Дракону, чтобы тебя поцеловал.
— Оно вам надо, Анатолий? — подражая голосу Колеса, спрашиваю я. — Не заставляйте Виталия бояться самого себя!
Виталя криво улыбнулся. Затянул дурным голосом.
Мы сдали того фраера
Войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.
В зимних сгущающихся сумерках мы возвращались в свой барак. Лёгкий белый снежок скрипел под ногами. Запах снега был особый — свежий, бодрящий. Он наполнял легкие и душу радостью, будто лёгкое, приятно пьянящее вино.
* * *
Самое страшное в тюрьме и лагере это попасть в «обиженные».
Они есть почти в каждой камере и в каждом отряде. Как правило это навсегда сломанные тюрьмой люди. Грязные, вшивые, неряшливые, они плыли по течению, презираемые всеми.
Они готовы были чистить туалеты, мыть полы, стоять на атасах, выполнять всю грязную работу за сигарету, кусок хлеба, заварку чая.
В отрядах они жили в петушиных углах, в столовой сидели за специально выделенном только для них столом, в строю шли и стояли последними. Их запуганность, опущенность и забитость — свидетельство того, как бывает страшен униженный и ущемленный человек, утративший человеческие черты.
Всё знающий о лагерной жизни Колесо рассказывал, что в какой-то зоне, решили, что изоляция «опущенных» заключенных от «мужиков» и «блатных» оздоровит обстановку. В порядке эксперимента всех «обиженных» перевели в отдельный отряд. И что же? Спустя некоторое время там появились собственный «смотрящий», «мужики», и даже «петухи».
В случае провинности бить руками обиженных нельзя. Только ногой, черенком лопаты, шваброй. Они неприкасаемые, парии, сочувствие к которым воспринимается как слабость. Был среди них Коля Дракон. Это был ярко выраженный олигофрен с полностью дебильным лицом, которого надо было бы содержать где — нибудь на дурке с ежедневным обследованием у психиатров.
Но врачебная комиссия признала его здоровым.
Сел он за то, что якобы у себя в деревне регулярно насиловал свою двенадцатилетнюю сестру, такую же дуру, как и сам.
Ну, а в тюрьме, его конечно же тут же опустили. Рано или поздно это произошло бы даже и без учёта совершённого. Люди с отклонениями в психике это первые кандидаты в петушиный угол.
После чего их ненормальность только усугублялась.
За все время нахождения в лагере и тюрьмах я не встретил ни одного психически здорового среди «опущенных». Ориентация тут было не при чём. Настоящих гомосексуалистов, желающих однополой любви было очень мало. Большинство оказавшихся в «петушатнике», попали туда по причине слабости характера, недалёкости ума, кишкоблудства либо же в силу психического заболевания.
Полы в бараке мыли обиженные. Гоша, как завхоз расплачивался с ними табаком или чаем. В нашем отряде их было пять человек. Все грязные, страшные. Чистой и опрятностью из всех обиженых, выделялся только один — Вова Москва. В отличие от остальных он был ухоженный, их хорошей семьи. Опустили его по собственной глупости. В камере рассказал о том, что любил заниматься с бабами оральным сексом. После такого рассказа его сразу же отправили в угол для обиженных.
Правда потом оказалось, что однополая любовь ему даже нравится.
После того как он пришёл в лагерь, родители нашли общий язык с администрацией и Вову принялся опекать капитан Парамонов.
Москвича особо не прессовали. Боялись связываться. Но сидеть он всё равно был вынужден за помойным столом.
Как ни странно Вова дружил только с Драконом, остальных не замечал.
Хоть и относился к нему с пренебрежением, но подкармливал из своих передач. Не бескорыстно конечно. Дракон выполнял его поручения, мыл за него полы.
* * *
Дракон возил шваброй по продолу. За его тряпкой по полу тянулись мокрые полосы. Они были похожи на флаг Пуэрто-Рико.
Я спросил:
— Драконище, сигарету хочешь?
Коля остановился, поворнул ко мне голову. Глаза у него тусклые, мутные, отчужденные. В них застывшая многолетняя покорность, и животный притаившийся страх.
Медленно и глубоко вздохнул. Потом недоверчиво спросил:
— Ну-уууу? А взамен чо? Учти, я не отдаюсь.
От Дракона тянет запахом курева и мочи. Он такой страшный и грязный, что мне не приходит в голову даже виртуально представить его в качестве объекта сексуального домогательства.
Я успокоил его. — Ладно, ладно… Расслабься, я не по этой части. Скажи, как ты сестру то свою не пожалел?
Дракон остановился, опёрся на швабру. Глубокомысленно изрёк:
— Так ведь хер ровесников не ищет и родни не признаёт.
Вот мля-яя! Философ дырявый нашёлся!
Разговаривать с обиженным расхотелось. Я взял сигарету, пошёл на улицу.
В дальнейшем я узнал от Дракона, что у них половина деревни не находит ничего зазорного в инцесте. Я подумал «Бедная деревня, воспетая русскими поэтами! Несчастная Россия».
Следствием нового мЫшления и демократического правления стала социальная деградация общества, которая повлекла за собой деградацию психическую. Уже включился тот самый порочный круг, из которого уже не было выхода, только всё ниже, ниже, ниже на самое дно, откуда, как из ада, не было пути назад. Только вниз, в мерзость и кошмар духовного и физического опустошения.
Такие люди были социально опасны. Контактируя с нормальными, обычными людьми неизбежно навязывали им свои патологические стереотипы.
На мой взгляд их нужно было изолировать от общества, содержать в резервациях, как больных лепрой, но ни депутатам, ни законодателям, ни правоохранителям до этого не было никакого дела.
Всплеск активности или имитация какой-то деятельности происходили лишь в случае чего либо из ряда вон происходящего. Лишь после того, когда была сломана ещё одна судьба, загублена чья то жизнь.
Преступный социум на такие случаи реагировал острее и бескомпромисснее. Он раз и навсегда исключал такого индивидуума из списка людей.
Жестоко. Но жестокость вынужденная, в целях сохранения человеческого вида.
* * *
В зонах ввели отпуска. Первым отправили Вадика Николаенко. Сроку у него было шесть лет. Отсижено пять.
На воле он занимался рэкетом. В зоне стал завклубом.
В этом не было ничего удивительного. На свободе я знал парочку бывших бандитов, которые стали меценатами и благотворителями театральных фондов.
