Много бровей, носа, рта, тела — восточное изобилие.
«Пэрсик, блин!» (Волосы на ногах, наверное, сбриты, но должны быть.)
«А усики?!»
Усиков нет. Пока нет. «Куда же ты их дела?»
Кавказская слабость, изнеженность и лень. Восточная вежливость.
Вскоре последует этническая грубость. Возможно.
Кожа была необычайно нежной и тонкой, вероятно, из-за атрофии, но желание гладить ее было непреодолимым, а это не мало, ой, не мало.
«Ну, и что ж, что девочка слегка обвисла?!» — заговорил во мне адвокат. Трахаться все равно придется. «Хотела быть светской и востребованной».
Диета у нее безрадостная: овощи, фрукты, травки — вот и обвисла.
Обвиснешь с репы-то!
Толстых любят на Востоке, а ей, видимо, с ними не хочется. Ей хочется с интеллигенцией.
Она скинула халатик и легла.
Лежала на спине, камин горел, я оттянул одеяло и обомлел — сосков не было. «Господи, я же их в бане видел!»
Испуг был недолгим — соски тут же нашлись: один — левый — в левой подмышке; другой — правый — справа чуть выше пупка вместе с обвисшей титькой.
Я водрузил все это на место для гармонии и сексуальных восторгов и в дальнейшем старался не выпускать из рук, контролируя ситуацию.
Прильнув губами к ее шее, я начал изображать из себя нежного и удивительного…
Что дальше? А ничего! Лежит тюлень тюленем, влагалище широкое, излишне, нежно говоря, просторное, да еще контрацептивы пенятся…
Лобок — горой, покрытой лесом, — выступает над промежностью; клитор отнесен от входа дальше, чем хотелось бы.
«Да, не просто ей будет найти партнера».
«Эх, баклажаны, кабачки», — вздохнул я и повторно забрался на нее.
«Интересно, чем она сейчас со мной занимается: любовью, сексом или мы, вообще, просто трахаемся.
Не любовью точно — как можно заниматься тем, о чем понятия не имеешь.
И не трахаемся — малообученная, служить по контракту, пожалуй, не возьмут.
Скорее всего, она занимается сексом. Старается очень. Половые учения.
Может быть, мы ебемся? Нет, нет, до такого еще не дошло.
Точно, девушка определенно занимается со мной сексом.
Движения постоянные, туда-сюда… Дышим диафрагмой и ждем оргазма.
Ну вот, и моя задышала часто, постанывает… Видно, дождалась».
Финал коитуса вышел непредсказуемым — я долго лежал, обнимая ее, неожиданно для себя изнемогая от удовольствия. Вопреки всему этому анатомическому кошмару, радуясь чувству прикосновения к ее удивительной плоти. Тень Шиллера, вдохновляющегося запахом гнилых яблок, витала надо мной.
«Да, любопытная девочка. Впрочем, случайная связь не повод для психоанализа. Через пару дней вернемся в Петербург и забуду». На всякий случай сказал: «Ты, надеюсь, догадываешься, что это несерьезно». (Легко быть искренним, когда это тебе ничего не стоит.)
Просчитался… Не забыл.
С удивлением обнаружил, что ищу с ней встречи. Звонил. Встречались. Болтали. Начитанная. Правда, в этом плане кем-то подготовлена.
Это ничего, должны же быть идолы. Кастанеда.
Культ наркотиков и полового чувства. (Хорошо читать, чтобы завалить в кровать.)
Понятно, с кем тусуется. Надеюсь, еще не колется.
Эталон времени.
Повстречаемся, пока ничего другого нет.
Пригласила к себе домой — по ней видно, что этот шаг для нее непрост. Сколько там на ее койке перележало до меня? Скорее всего, немного — не Клеопатра. Да, и не важно.
Квартирка — осуществленная обывательская мечта. После дорогого современного ремонта.
С ее образованием и начитанностью плоско: четырехзвездный отель — стерильно, чистая ванночка, совмещенная с туалетом. Очень удобно для совокуплений. Все точненько приложено, приклеено, подвешено.
Тапочки. Курить только на лестнице. Стульчики, салфеточки, приборы.
Замечательно держит вилку и нож — хоть рисуй.
Еще какой-то фикус в кадке.
Образование — лепестками, как артишок: различные языковые курсы, менеджмент, музыкальная школа. Какой-то из появившихся во множестве гуманитарных университетов. Сам знаю один, да и то в основном потому, что руководителя постоянно вижу по телевизору.
(Образование серьезное — не забалуешь.)
Откуда она к нам приехала? Нальчик? Баку? Нарьян-Мар? Ташкент? Грозный?.. Впрочем, Ломоносов тоже пешком из Холмогор пожаловал. А результат?!
Основал первый русский Университет (а сколько там зданий, этажей и факультетов? А сколько великих ученых оттуда вышло?.. А школ? Скромный был человек).
А в современных гуманитарных университетах «школы» еще нет и, Бог даст, не будет. Самого ректора часто показывают по телевизору в высоконаучной обстановке: на роликах, на водных лыжах, на горных лыжах, за игрой в лаун-теннис, в гольф, причем все это он выполняет одинаково незатейливо. Скоро, видно, займется борьбой — трудности науки. И еще телевизионные беседы с необходимыми известными неизвестными.
Мемориальной доски еще нет, но она появится, как только профессор грохнется с роликов.
А пока из его тележной академии за деньги толпой выходят деятели искусства и культуры, в том числе и «моя дорогая».
На стенах в квартире хозяйки, столь интересующейся изобразительным искусством, ничего не висит: картин, рисунков, акварелей, гравюр, пастелей и т. п., что намекало бы…
Стены искусством не испорчены. Должно быть, нарушает интерьер, в цвет обоев не вписывается или с кадкой с фикусом не сочетается…
Все это проносится в моей голове, пока я голый лежу на спине, а она, сидя рядом, держит рукой и, нежно на меня глядя и целуя, медленно к нему наклоняется. Интересно — так и начинается любовь? Видимо, «минет» в интерьер вписывается, хотя «искусство» непростое.
(Что это ты пытаешься заглотить его до самого желудка? Это что, страсть? Ради Бога, не обдирай его зубами?! Кто тебя этому учил? Вряд ли это самообразование. («Тут ты прав».) В вашей Высшей школе это тоже проходили? Ты что, пропускала занятия?)
Путь самурайки. Впрочем, будем восхищаться и восклицать, а то сломаем путь. (Господи, ну что же это она делает, он же у меня не застрахован, придется куда-нибудь обратиться для срочных лечебных мероприятий. А это недешево. Любовь сейчас дорогое удовольствие. Во всех смыслах.)
Дождь то усиливался и стучал по пузыристой поверхности Фонтанки, то затихал. По той стороне реки, шлепая по лужам, проезжали автомобили. Бронзовый «чижик-пыжик» в своей гранитной нише выглядел озябшим.
Он вынул сигарету, прикрыл ее от ветра и дождя курткой, прикурил и затянулся. «В сентябре еще не курил», — вспомнил он.
Тогда я встречался с ней часто, почти каждый день. Мир стал солнечным, прозрачным и наивным, с ней было легко и радостно, как в детстве, — в те немногие запомнившиеся часы, когда в морозный солнечный день ты бежишь на привезенных папой из Китая лыжах вокруг бухты, которая тремя большими заливами, как кленовый лист, выливалась из океана через узкий пролив. Лыжню проложили пограничники вдоль самого края высокого, скалистого, обрывистого берега, поросшего тайгой, и довольно опасно было катиться с сопки на сопку по лыжне. Снег был так искрист и так нестерпимо бел, что болели глаза.
Внизу, в бухте, у причалов, подводные лодки лежали, как огромные темные морские животные.
А справа, насколько хватало глаз, темно-зеленая тайга, качаясь на сопках, уплывала на север — в бесконечность — за Ванино до Магаданского края. Именно в тайгу убежала рысь, порвавшая несколько наших кур, и именно к ней я повернул от берега в лес.
Когда я вбежал в сарайчик, распахнув дверь, там царил переполох: утки, забившись в угол металлической клетки, которая их и спасла, растерянно крякали. Куры разметались по всему сараю. Ошалевший от ужаса петух, потеряв всю свою мужскую гордость и достоинство, сидел на сучке под самой крышей с сумасшедшим от страха глазом и горланил.
— Буду мстить, — решил я.
За плечами самодельный лук и стрелы — наконечники из пуль карабинов.
Я на охоте. Никакого страха. «Последний из могикан». Страх я почувствую в сумерки, когда буду возвращаться и когда мне будет казаться, что в темной кроне каждого дерева сидит эта молниеносная, большая, с короткими симпатичными прядками на ушах, свирепая и безжалостная кошка…
Темнеет, и скоро придет с работы мама, которая наконец выполнит обещание когда-нибудь «убить меня» за подобные дела.
(Так вот как давно у меня желание возмездия. Считай с детства?)
— Где ты? Почему тебя еще нет? — это Юля по телефону. Как замечательно!
Я видел ее прелестную, тонкую, совсем юную шею, изысканные пальцы и кисть, ни на что не похожий окружающий ее свет.
— Это неправда, — твердил я себе, — такого со мной не может быть.
— Посмотри, какая она красавица, а ты этого не видел. Какая же она на самом деле? — спрашивал себя я — второй.
— Все это любопытно, — съязвил внутренний голос (третий?). — Главное, надолго ли?
