— На таком огне можно целого моржа сварить, — сказал Аккай.
— Или много чаю, — добавил Кымчек.
Долго не могли уснуть в тот вечер ребята. Кымчек рассказывал о своей школе, открытой только в прошлом году:
— Мне десять лет было. Я очень хотел учиться, а дед не пускал. Украдкой стал посещать школу. Учитель тогда сказал мне: "Ты, Кымчек, как настоящий пионер".
В комнату вошел Андрей Иванович.
— Вы что не спите, ребята?
— Непривычно на подставке, — ответил Кымчек. — Боимся свалиться.
— Подъем! — громкий крик разбудил Ринтына. По всему дому раздавался вой трубы и грохот барабана.
— Быстро, быстро одевайтесь! — кричал Андрей Иванович.
Испуганный Ринтын начал торопливо натягивать штаны. "Что-нибудь случилось! — лихорадочно думал он. — Может быть, дом загорелся?" Но дыма не было.
Кое-как одетых ребят вывели на улицу и выстроили на той же площадке, где накануне поднимали флаг. Ринтын ежился от утреннего холода и с беспокойством ожидал, что дальше будет.
Перед строем встали обнаженный по пояс Андрей Иванович и баянист. Под музыку Андрей Иванович показывал упражнения, а ребята повторяли. Вся утренняя суматоха, оказывается, была затеяна для этого.
Потянулись дни, похожие один на другой: подъем в восемь часов, зарядка, завтрак, линейка и какой-нибудь поход, когда с боков колонны шли пионервожатые, не дававшие разбегаться ребятам. Кымчек называл пионервожатых «пастухами». Стоило кому-нибудь выйти из колонны, как вожатые бросались к нарушителю и загоняли его обратно в ряд, словно отбившегося от стада оленя.
Чаще всех выходил из рядов Кымчек. Он то и дело нагибался за каким-нибудь цветком, съедобным корнем или ягодой. Его узенькие черные глазки обшаривали каждую кочку, каждый кустик. Он показывал Ринтыну разные травы, на первый взгляд очень схожие, называл их. Он хорошо знал, что едят олени, какие грибы ядовитые и какие съедобные. В тундре он чувствовал себя как дома и, словно радушный и гостеприимный хозяин, готов был часами рассказывать о ней.
— Вот этот гриб называется вапак, — говорил он, показывая ребятам красивый гриб с пятнистой шляпкой. — Он волшебный. Но если его съесть много, можно умереть. Если хочешь побывать у верхних людей и вернуться обратно невредимым, попробуй вапака. Для этого надо высушить его, истолочь и выкурить в трубке или настоять и выпить.
— А ты пробовал? — спросил Петя.
— Нет, не пробовал, — ответил Кымчек. — Но когда вырасту, обязательно попробую и побываю у верхних людей. Мой брат умер в прошлом году, хочу его навестить.
Кымчек помолчал и добавил:
— Те, кто возвращается из путешествия к верхним людям, рассказывают о тамошней жизни. Но рассказывают всякий на свой лад. Лишь одно все враз утверждают, что там мало воды. Как очнутся, так по целому чайнику воды выпивают и еще просят.
Андрей Иванович учил пионеров ориентироваться на местности при помощи компаса и по приметам. Кымчек скептически относился к походам.
— Какая польза так ходить, ничего не делая? Только обувь снашиваем, говорил он, умеющий определять направление без компаса.
— Это называется поход, — поправлял его Петя. — Во время похода надо соблюдать дисциплину.
Самыми радостными были дни, когда по Кытрынской железной дороге из пионерского лагеря в клуб везли на вагонетке скамейки. Это означало, что будет показан кинофильм «Чапаев» или "Кастусь Калиновский". Ошибки не могло быть: других кинокартин в Кытрыне не было. Ринтын был наслышан о чудесных движущихся картинах и не особенно поразился, когда увидел их. Его удивило другое: посмотрев картину, ребята тотчас же начинали «сражаться», ожесточенно оспаривая друг у друга честь быть Чапаевым, Кастусем Калиновским или, на худой конец, Анкой-пулеметчицей. У них, в Улаке, ребята куда меньше дрались.
Обычно перед сном в комнату малышей заходил Андрей Иванович. Он присаживался к кому-нибудь на кровать и рассказывал о далекой русской земле, о своих родных псковских местах. Андрей Иванович говорил тихо, голос у него звучал совсем не так, как на линейке у мачты с флагом, и каждое его слово будто несло аромат полей, цветущих лугов. В комнату входил ласковый летний вечер, и в ушах маленьких чукчей звучала неведомая, сказочно-мелодичная утренняя песня петуха. Ринтыну трудно было представить себе во всей полноте картину далекого русского селения, и тогда на память ему приходило родное стойбище: кровь убитого моржа на прибрежной гальке, запах вечернего костра, обмелевшая лагуна с желтой высыхающей пеной по берегам…
Кымчека больше всего заинтересовала птица петух.
— Она совсем не улетает на зиму? — спрашивал он Андрея Ивановича.
— Нет, она и зимой живет с людьми, как собака.
— Как ворона, — уточнил Кымчек.
Но когда он узнал, что поющая птица петух не умеет летать, с разочарованием сказал:
— Ну какая же это птица!
Днем Ринтын уходил на берег и подолгу глядел на широкий морской горизонт: где-то там, у стыка неба и воды, находился родной Улак. Ему опротивел дым каменного угля, и даже вагонетка, бегающая по рельсам, не вызывала у него прежнего интереса. Как-то Петя показал ему лаз на чердак, откуда через окно можно было попасть на крышу. Здесь, за большой кирпичной трубой, Ринтын проводил "мертвый час", наблюдая сверху жизнь деревянного поселка. Возле больницы расхаживали люди в белых халатах ниже колен; из пекарни на вагонетке везли в магазин свежий хлеб. Пробежала, истошно взвизгивая, собака: голова ее застряла в большой жестяной банке из-под сгущенного молока…
Когда ребятам удавалось вырваться из-под опеки пастухов-вожатых, они уходили в низовье речки и принимались за игру, изобретенную Ринтыном. Из кусков жести они смастерили две лодки, в них накладывали выловленных в речке титинныт — маленьких рыбок, которых ловили при помощи старой рукавицы или консервной банки. Рыбки изображали моржей, а связанные пучки сухой травы — оленей. Оленеводами были Кымчек и Петя. Они вели торговлю с морским охотником, анкалыном Ринтыном. Здорово отличался Кымчек: всегда старался нахватать побольше «товару», выменивая одного «оленя» на пять «моржей». Не отставал от него и Петя.
Ринтыну приходилось туго. Пока его товарищи спокойно мастерили из травы «оленей», он в поисках титинныт бродил по колено в холодной воде, мерз до костей. Выйдя погреться на берег, он садился возле большого, покрытого мхом камня. Недалеко высилась ограда из дерна, оплетенная колючей проволокой. За оградой виднелась крыша дома.
Однажды из-за ограды вышел человек. На плечах у него лежала изогнутая наподобие лука перекладина. На концах перекладины болтались ведра. Человек набрал воды в речке и потащил в дом. Когда человек вышел второй раз, мальчик подошел ближе и остановился: это был отчим Гэвынто!
Он был коротко острижен, как первоклассник. Зато растительность на лице выросла, волосы на подбородке торчали в разные стороны. Он был одет в потертый ватник и такие же штаны, на ногах были разношенные летние торбаза. Гэвынто не выглядел жалким, в лице его даже появилось выражение сосредоточенности, углубленности в свои мысли.
Ринтын не мог двинуться с места. В голове одна за другой проносились мысли: "А что делать, если он узнает меня?"
Гэвынто зачерпнул воды, вскинул на плечо перекладину и, окинув равнодушным взглядом Ринтына, зашагал к дому.
"Не узнал!" — чуть не закричал вслух Ринтын. Позабыв о лодках и «моржах», он кинулся к товарищам.
— Я видел его! — крикнул он еще издали.
— Что ты видел? — вместе спросили Кымчек и Петя.
— Отчима Гэвынто! В тюрьме он!
Ребята вместе подошли к дому, огороженному дерном и колючей проволокой. Выбрав удобное место за большим обомшелым камнем, они принялись наблюдать за воскыраном. Но до самого вечера оттуда уже больше никто не выходил. Подойти поближе и получше разглядеть дом ребята не решались. Воскыран — тюрьма — внушал им почтительный страх и острое любопытство; у них было такое ощущение, какое бывает перед сильным и страшным зверем: чувствуешь невольный страх и в то же время очень хочется дотронуться рукой.
Уже в темноте притихшие и взволнованные ребята возвращались в лагерь.
Ринтыну казалось, что не будет конца его жизни в пионерском лагере, как вдруг стало известно, что до отъезда домой осталось всего несколько дней. Готовился большой прощальный концерт: вожатые с утра до вечера репетировали, предоставив ребятам, не занятым в концерте, полную свободу.
Начали уже прибывать вельботы за ребятами. Кытрынский берег покрылся белыми палатками. Пришел вельбот и с Улака. Его привел Кукы. Когда он узнал, что ребят отпустят только после прощального костра, он выругался и пошел разыскивать начальника лагеря Андрея Ивановича.
