Плакал, думаю, наш с Машкой культпоход… Кстати, насчет «кое-что закончу» я, честно говоря, немного лукавил. Просто до сих пор, к стыду своему, не умею водить машину.
Когда был еще нищим журналистом, думал – да ну его на фиг, учиться этому самому вождению.
Все равно, думал, на машину только годам к пятидесяти заработаю.
Так стоит ли на это время убивать?
В конце концов, можно и на метро, или на такси, если уж совсем прижмет, прокатиться.
А заработанные деньги – если их, конечно, удастся заработать – можно и на что-то другое оприходовать.
Более приятное или существенное.
На те же путешествия, к примеру…
Были б деньги, а как их потратить – всегда найдем…
Сейчас их у нас – три.
Машин, в смысле.
Восьмая «Ауди» и «Лендровер» у меня, спортивная «Вольво» – у Машки.
А водить – так и не научился.
В отличие от Машки, кстати, – та даже стрит-рейсингом занимается потихоньку. С переменным успехом.
А у меня – водитель как член семьи.
Вот ему-то я и позвонил:
– Привет, Володь. Извини, что напрягаю в выходной, но сегодня придется поработать.
– Хорошо, – отвечает, – мне не привыкать…
В общем, я к ней только часа через три приехал.
Пока то, пока се…
Его уже в морг увезли, как выяснилось…
…Открывает.
Какая-то не очень даже заплаканная и совсем-совсем погасшая.
Даже глазищи не изумрудные, а цвета пожухлой московской травы.
Дела, думаю…
– Ну, рассказывай…
Рассказывать, как выяснилось, в общем-то, и нечего.
Утром они поскандалили, потом она ушла в солярий и парикмахерскую. Когда заканчивала маникюр, он позвонил и потребовал, чтоб она немедленно ехала домой, а она уже с подругой договорилась кофе попить.
Потом он позвонил еще раз, когда она уже встретилась с подругой, устроил истерику, и она, чтобы успокоиться, поехала на Воробьевы горы. Походила там, попинала листья и поехала домой.
Позвонила в дверь.
Еще раз.
Потом толкнула ее и убедилась, что дверь открыта.
…Он лежал в ванной с перерезанными венами, и вода была уже ничем неотличима от крови…
Вот и вся история.
Хорошо еще, что воскресенье, и сын, Артем, у бабушки на даче.
– Знаешь, я почему-то думаю, что он не хотел себя до конца убивать. Просто я ему сказала, что еду, а сама на Воробьевы отправилась. А он, видимо, дверь в квартиру открыл, в ванну залез, ну и… Ждал, что я сейчас приеду, спасу его, полюблю и пожалею…
– Похоже, – отвечаю.
Помолчали, я ей и себе коньяка налил, выпили.
Она и говорит:
– Ты знаешь, я сначала плакала. А сейчас не могу. Глаза сухие…
Молчу.
А что говорить-то?
Она виски потерла, еще коньяка себе плеснула.
И мне заодно.
– Ты, меня, наверное, осуждаешь?
– За что?
– Ну, не уберегла мужика… Ты же – тоже мужчина.
– Вот именно потому, что мужчина, и не осуждаю…
Посидели еще немного, бутылку уговорили, она немного успокоилась, и я поехал домой. В дверях она меня остановила:
– На похороны придешь?
– Нет.
Она вздыхает:
– Кажется, я понимаю – почему…
Пожал плечами, поцеловал ее в щечку и уехал уже окончательно.
…В театр мы с Машкой в тот вечер, естественно, не пошли. Зато уговорил ее сходить в ресторан.
Пока она делала заказ, сбегал вниз, купил ей три длинноногие розы.
– Золотко, – говорю, – знаешь, у меня есть к тебе одна гигантская просьба. Если я когда-нибудь буду перед тобой нюнить и нарываться на жалость, – сразу же бей мне в рожу, хорошо?
– Отлично. И даже не думай – за мной не заржавеет…
Вот и поговорили…
…Ирка потом несколько раз приходила к нам в паб, видимо, ей было одиноко, а мы – какие-никакие, а все-таки компания. У них даже начало закручиваться что-то вроде романа с Русланом, но потом в его жизнь стремительно ворвалась рыжеволосая Ленка, на которой он благополучно и скоропостижно женился.
И все закончилось.
Где она сейчас – я не знаю.
А вот где Игоряня – знаю точно. На Ваганьковском. У них там семейный участок. Или как это называется…
Знаю.
Но никогда не приду…
Я, вообще-то, знаете ли, в мистику не верю.
Разве что изредка, после косячка-другого, раскуренного с нашими рок-н-рольщиками.
Вот и в этот раз так было…
Сашка вернулся с гастролей злой как собака.
Расхерачил где-то в Молдове гитару о сцену, не допев песен пять из запланированного плей-листа, после чего ужрался в говно с какими-то дружественными белорусами и на сцену больше не выходил, как его ни просили об этом организаторы фестиваля.
А он, вместо этого, – ушел.
В запой, разумеется.
Его в такие моменты лучше не трогать, вот парни и просиживали штаны в пабе.
А что тут поделаешь…
Он и в обычной-то жизни человек непростой, а уж когда запивает…
Его в такие дни даже собственный продюсер беспокоить боится, что уж тут о музыкантах говорить.
Беда, короче.
Ну, кто-то из парней и добыл травки.
Чисто от безделья.
Покурили, пошли пиво пить.
Все как всегда.
Вот тут-то он и заявился…
Щелкнул пальцами, привычно заказывая себе «Гиннеса». Привычно размял между пальцев любимую свою коричневую сигарилу.
И уселся прямо ко мне за столик.
Вот, блин, здрасьте…
– Привет, как дела?
Я, конечно, сначала было дернулся.
Потом поостыл.
– Нормально. Вздыхает:
– Да, – говорит, – Давненько я у вас здесь не был. А вы все тут футбол смотреть собираетесь?
– Давненько, – соглашаюсь.
Помолчали.
Потом он у меня зажигалку взял, прикурил.
– Сам-то как?
Пожал плечами:
– Да как всегда…
– С женой помирился?
– Не совсем. Вернуть-то вернул, а вот снова отношения вернуть – это сложнее…
Он усмехнулся, по плечу меня похлопал:
– Не ссы, все у тебя будет хорошо. Кому знать, как не мне…
Меня аж передернуло:
– Да уж, если не тебе – так и точно никому…
Тут Русланыч подошел:
– Привет, Андрюх! Что-то тебя давно видно не было…
– Да дела мои скорбные замучили… Хотя – и тебе привет.
Я закурил.
– Слушай, – говорит, – Рус, ты извини, нам с Димкой потолковать надо немного наедине…
Руслан только плечами пожал:
– ОК, трепитесь…
Блин, думаю.
Ну они ж – коллеги.
Неужели не знает?
Нет.
Ушел.
А этот – улыбается:
– Что ж ты, Дим, Нинку-то мою не уберег?
– В каком смысле? – спрашиваю.
Он только плечами пожал:
– Да в том самом… Спит она с нашим другом Лерычем. Или ты не знал? Или думал – я не узнаю?
Тут уж я сам взбесился:
– Ты, совсем, что ли, сдурел?! А что она, по-твоему, делать должна?! Траур по тебе всю жизнь носить?! Нормальная молодая баба…
Тут он как-то умоляюще на меня посмотрел, пива отхлебнул, сигарилкой затянулся и говорит:
– Тише, Дим, тише. Все я понимаю. Не мальчик. Обидно только, что так скоро…
Ну и я, соответственно, успокаиваюсь:
– Да мне тоже так показалось. Только я-то тут при чем?!
Он только плечами пожал:
– Ну ты же моим другом тогда был, лучшим…
А что я ему могу ответить?
Задумался.
Пока думал – он ушел.
Исчез.
Совсем-совсем незаметно.
Гляжу, а в дверях паба Лерыч стоит.
Рожа – аж лоснится.
Довольная.
Улыбается.
Ну, сунул я ему в морду как следует, у него аж ноги от удивления выше жопы взлетели.
Да домой ушел.
На следующий день звоню Руслану в редакцию:
– Старый, ты прямо сейчас в паб подъехать сможешь?
Он матерится.
Потом успокаивается.
– Что-то важное случилось?
– Да уж, важней не бывает…
Молчание.
– Ладно, сейчас еду.
Встретились, поздоровались, закурили.
– Ты Андрюху вчера видел?
– А то… Вы вчера тут сидели, трепались. А что, что-то случилось? А то я вчера пораньше ушел, Ольга позвонила, башка у нее, понимаешь, разболелась…
Я тут так аккуратно сел за столик.
Ему рукой махнул, чтоб тоже садился.
Сел.
Смотрит.
– Он же твой коллега. Неужели ничего не знаешь?!
– Нет, – пожимает плечами. – Ты же помнишь, мы с ним не очень-то близки были. К тому же он – газетчик, я – телевизионщик. А что случилось-то?
– Ничего… Просто погиб он в Чечне. В командировке. Восемь месяцев тому назад. Его еще в марте похоронили.
Рус очень медленно, осторожно затушил сигарету в пепельнице и опасливо посмотрел в мою сторону:
– А ты не гонишь, Дим?
– Ага, гоню. Можем вместе на Щербинское кладбище съездить, я тебе там могилку его покажу… С памятником…
Руслан помолчал немного:
– Значит так?
– Значит так.
Помолчали.
– Что ему надо-то было?
Я плечами пожал:
– Обижался, что его вдова с нашим Лерычем спит. А мы с ним – друзья были.
Руслан еще немного помолчал, потом обхватил голову руками:
– Вот ведь бля… Вот ведь бля…
Я встал и решительно пошел к стойке заказывать бутылку водки.
Понимал уже, что пивом сегодня явно не обойдемся.
Да и зачем им, пивом-то, в такой ситуации обходиться, спрашивается?
