— Говорят, что после победы нам всем дворянский титул дадут.
Во как. Я, конечно, был не против титула или даже небольшого поместья с небольшим количеством крестьян и крестьянских краснолицых девок, тем более, что кроме крестьян в моем роду никого отродясь не водилось. Бабуля говорила, правда, что прапрадед был одним из тех, кто стрелял из крейсера «Аврора» во время штурма Зимнего Дворца в 1917 году. Однако, вряд ли он был дворянином — иначе какого лешего стал бы палить в честь начала революции. Короче, мечтать не запрещалось — поэтому разношерстный народ хором развешивал уши относительно светлого будущего. Как на пиратском судне. Обстановка меня вдохновляла.
Нас в этот вечер неоднократно строили самые разные офицеры. В основном, командовали всем на площади отставные военные, иногда глухие деды в шинелях, потешая свое самолюбие. Отряд выполнял разные повороты, и послушно маршировал в нужном направлении. Ближе к ночи любопытные москвичи разъехались по домам, а мы остались ночевать у костров на баррикадах. Пили чай, ели бутерброды. Скука висела смертная. Играли гармошки, бабуси пели старые советские песни, и напоминало действо какой-нибудь бардовский фестиваль, только для взрослых. Воевать тут за народное счастье явно было некому. Вскоре меня определили в комендантскую роту, и в наши обязанности теперь входил поиск пьяных и подозрительных лиц на площади, кормежка защитников и охрана штаба. Штаб располагался в подвале этого же маленького домика. На третий день сюда за шиворот приволокли журналиста с телекамерой. Он показался, наверное, тем самым, "подозрительным элементом". В подвале, кажется, парень серьезно испугался, начал объяснять, что он не враг. Но, поскольку командовали всем ветераны очень древние, может быть, еще времен НКВД, то, по-моему, ему не поверили. И с ненавистью вышвырнули с площади. Еще тогда стало абсолютно понятно мне, что так революции не делаются, и что почти все уже проиграно. Что информационной войной никто вообще не занимался, и что скрипучие, самовлюбленные отставные офицеры Советской Армии вообще ни на что не годятся категорически. Ну, может быть, школьникам охотничьи рассказы рассказывать в красный день календаря.
По рядам ходил старенький ветеран НКВД, наверное, сильно озабоченный возрождением своего ведомства. Записывал, кто чем занимался в мирной жизни, наверное, предполагая распределять после победы всех на высокие должности. Я сказал ему, что работал в ларьке. Старый шпион зафиксировал мою фамилию, и в графе напротив отметил будущую должность: «снабжение». Наверное, предполагалось, что я как какой-нибудь Цурюпа стану наркомом продовольствия. Что ж, неплохо, подумал я. Все же при продуктах. Это самое то.
Из старого телевизора марки «Рекорд» умельцы соорудили ламповую радиостанцию. Эта радиостанция, по сути, была практически единственным небумажным СМИ противников Ельцина. Следующим утром меня, вместе со старым, бородатым казаком, похожим на Ивана Сусанина, приставили посреди площади к этому телевизору. Охранять. Радио передавало скучные, однообразные, траурным голосом а-ля "Игорь Кириллов, читающий историю болезни умершего Леонида Ильича", начитанные новости о переходе власти к А. В. Руцкому и слышно его было на старых радиоприемниках в пределах Садового Кольца. Вечером мы устраивали показательные строевые выступления — ходили взад-вперед, ожидая штурма со стороны мэрии — там стояло несколько БТРов дивизии Дзержинского. Приехал КАМАЗ — привез и беспорядочно набросал бетонные плиты. Это какие-то сочувствующие бизнесмены решили оказать содействие.
Я познакомился с классическим комсомольцем по имени Володя. Худой парень, похожий на солдата Алёшу из черно-белого фильма про войну, вскользь предложил:
— Рома, добей меня, если что. Чтобы я не мучился.
— Хорошо, добью обязательно, — я чудом удержался, чтоб не заржать. Можно было еще предложить удушение там, или еще чего. Но не решился.
Все идейные комсомольцы (не такие, как хитрый Маляров), попадавшиеся на моем жизненном пути, внешне похожи — как будто их одна мать родила. Позже, в Брянске, я повстречал прямо точную копию того, белодомовского — звали его так же, Володя. Этот Володя Панихин состоял в юности в террористической РКСМ(б), был, кажется, лично знаком с уже сидящим в тюрьме Губкиным, мечтавшим отсоединить от России Брянскую область, создать на ее территории республику Советов и возглавить её, заручившись поддержкой США. Вместо этого Губкин застрелил какого-то предпринимателя во Владивостоке, и мотал долгий срок, как и все безыдейные уголовники. Володя же никого убивать не собирался — сидел дома и тайком писал философские труды о противоречиях рабочего класса и капитала. Честное, открытое, высоко идейное лицо, как правило, скрывает неуемную жажду власти и готовность в будущем отомстить всем, кто когда-то перешел дорогу или обидел чем. Даже по мелочи. Такие, наверное, и отправляли священников на Соловки, в концлагерь — умирать. Без суда и следствия. Идейные и высоко духовные комсомольцы.
На следующий день у меня от недосыпания и сырости поднялась температура, и, как делали все по очереди, я отпросился у своего командира домой на сутки — помыться, выспаться и сменить одежду. Командир, толстый мужик в черной куртке, почему-то со значком РНЕ, возражать не стал.
Вечером я попытался вернуться, но было уже поздно. Армия замкнула кольцо, проложила спирали Бруно, запрещенные международными конвенциями, и внутрь больше никого не пускали. Народ столпился, затем была предпринята попытка организации несанкционированного шествия. Возглавил шествие Виталий Уражцев. Колонна тысячи в три человек выдвинулась на Новый Арбат. В районе Дома Книги подъехали несколько автобусов с ОМОНовцами, грамотно рассекли толпу нападавших дубинками. Я до начала столкновения был во втором ряду, и пару раз получил по спине этим самым «демократизатором». Кроме энтузиазма у толпы не было практических навыков — никто не знал, как следует вести себя при столкновении. Поэтому нападавшие в считанные даже не минуты, а какие-то секунды захватили самого Уражцева и увезли его в отделение, откуда вскоре отпустили. Толпа, однако, разошлась уныло по домам, поскольку, что именно теперь делать — никто не знал.
Я вернулся домой и включил телевизор. СМИ были полностью на стороне Ельцина. Кроме как у оцепления вокруг Дома Советов, никакой информации из уст оппозиции не было совсем. Нигде. Еще выходили оппозиционные газеты, но их было мало, тем более, что это был сплошной маразм и плач. Ситуация выглядела абсолютно обреченной. Еще несколько моих единоличных попыток проникновения на площадь успехом не увенчались. Однако, пришло третье октября. Вечером с телевидением начали происходить странности, оказалось, что днем произошли серьезные столкновения, были погибшие, демонстрантам удалось разблокировать Дом Советов. Ценою жизней нескольких человек. По телевизору шли новости СNN, без перевода. На экране были коридоры Останкино, там стояли бойцы спецназа в своих жутких одеждах — так называемые «космонавты».
Не знаю, как безоружной толпе перед Останкино, которую отправил туда Руцкой, а мне стало уже абсолютно ясно, что крови будет очень много, и, скорее всего, кончится это очень плохо. Я натянул одежду и, на подкашивающихся от ужаса ногах, вышел прочь из дома. Окончательно решив для себя, что даже если это и будут последние часы моей жизни, то они должны пройти именно там, в окружении людей, близких мне по духу хотя бы тем, что многие из них прошли через Приднестровье — и нужно было отдать им мой долг. Долг от народа Приднестровья — защитникам Дома Советов. За то, что все эти годы не молчали, и за то, что приехали в 1992 за Приднестровье умирать. И многие умерли. И еще… потому, что я видел там, на трибуне Дома Советов, Невзорова. Наверное, именно Невзоров был для меня в те дни "совестью нации", а ни какой не Солженицын, ни Ростропович, ни Коротич.
Через сорок минут я был в строю. В том же отряде, охранявшем комендатуру, только люди были смертельно уставшие. Две недели в сырости и холоде дали о себе знать. Мне, как и прочим из нашей комендантской, выдали противогаз, шлем и дубинку. Наверное, трофейные.
На площади перед Домом Советов гудела масса народу. Казалось мне, столько людей здесь не было и в первые дни. Всеобщее ликование и хаос. Волна за волной — овации встающим к микрофону, несколько десятков тысяч. Их было так много, и они были так счастливы, что мне был понятно — они не видели CNN. Они не знают, что произойдет в Останкино. Я тоже не знал, но был уверен на все сто процентов, что эти вот люди, забежавшие сюда по пути с работы, никогда не возьмут телецентр — за него никто не будет миндальничать, вступать в переговоры — прольется очень много крови. Так оно и произошло. Мы стояли с ополченцами отдельно от толпы и слушали тихо шипящее радио Эхо Москвы. Молча. Переглядывались, понимая друг друга без слов. Новости плохие. Молчали, потому что не должно быть паники…
