– Спасибо. Будь осторожен, здесь уже не площадка для поощрений, а эрогенная зона. По домам ходил? – это я про детские дома спросила, Тони уже полгода ищет себе сына, наследника.
– Зашел в один, – осторожно отвечает дядя.
– Удачно?
– Да как тебе сказать…
– Рассказывай. Мне же интересно, – я усаживаюсь напротив, подперев кулаком щеку, а что? Вечер, ужин, неспешная семейная беседа…
– Ну… Встретила меня воспитательница Ангелина Борисовна, добрая, толстая и, по-моему, несчастная тетка. Водила по комнатам, все показывала, знакомила с детьми…
А я заглядывал в глаза всем детям, которые проходили мимо нас. Тоскливые, просящие, надеющиеся, печальные, отчаявшиеся… Карие, зеленые, серые, голубые… Круглые, раскосые, припухшие, узкие, прикрытые… Я смотрел им в глаза. Мои инстинкты молчали, а добрейшая Ангелина Борисовна продолжала рассказывать о своих питомцах. Кому-то это может показаться смешным, но, знаешь, она безотчетно делала это так, будто рекламирует товары народного потребления по ТВ. А может, это мне так виделось…
– Типа?
– Типа. Леня у нас гений по математике. Пятизначные числа в уме умножает, делит. Спокойный мальчик, тихий. (Леонид – бесшумная вычислительная машина. Незаменима в домашних условиях. Питается от солнечных батарей.)
– Витька! Чемпион наш! По настольному теннису. Даже трудовика обыгрывает. А так-то играть у нас больше и не во что. Не в карты же. (Виктор – победитель! Если в игре Виктор – итог предрешен! Ставьте на Виктора и вы – в выигрыше!)
А ведь это и правда ее семья, подумалось мне об Ангелине Борисовне. Выходит, что она готова поделиться со мной членами своего семейства. Интересно, у нее здесь есть любимцы? По кому из них, расставшись, она будет больше всего скучать? Как по родному сыну? А он все кудахчет:
– Санька, это ты опять компот Мишке в кровать вылил?! Смотри, он тебе в следующий раз в твою кровать написает! Ты почему, кстати, второе за обедом не съел сегодня? Не вырастешь, шалопай! Ну, есть, конечно, среди них сорванцы, а так-то ласковые все, добрые ребята. Все ж оттого, в какие руки попадут, такие и вырастут. От воспитания все. (Александр – шутки и розыгрыши в вашем доме. Скука отменяется, контрастный душ эмоций – гарантирован!)
А я вглядывался им в глаза и все про них видел. Видел тех, кто в них живет и кто в них выживет. Наверное, я бы хотел не замечать, не видеть… Но у меня нет выбора, я не могу не видеть, ты же знаешь…
Вот Сашенька. Выколол глаз у кошки из любопытства естествоиспытателя. Без жестокости, но и без сострадания. Просто из любопытства. Петя ненавидит воспитателей. Ему кажется, что это они отобрали у него родителей. Его детская месть проста и бесхитростна. Он ворует у них их собственных детей. Тащит фотографии в рамках, выставленные на рабочих столах между календарем и телефоном. Ухитряется залезать в кошельки и портмоне. Но никогда не берет деньги. Только фотографии детей. Что поделать? Я все вижу… А между тем Ангелина Борисовна щебечет самоотверженно:
– Дети ж, они недаром – как цветы. За ними уход нужен. Как вы их поливать, как удобрять будете, так они и вырастут…
А я смотрю им в глаза и вижу. Максимка пытается разрушить все автомобили, которые оказываются в поле его досягаемости. Гвоздем, камнем, цепью от сливного бачка в туалете. Игрушечные – просто ногами. Его родители погибли в автокатастрофе. В этом детском доме нет игрушек-автомобилей. Ни у кого. Леня выигрывает у своих товарищей в «Крестики-нолики» и в «Морской бой» все их скудные сбережения в виде конфет и пирожных. Ангелина Борисовна не отстает, держит меня под руку и стрекочет, стрекочет:
– В других домах, вы, конечно, знаете, и умственноотсталые дети встречаются, и буйные, и неуравновешенные. А у нас, бог миловал, все спокойные, все – ангелы! Просто – рай, а не богадельня!
Витька ворует у вечно поддатого трудовика детали и мастерит из них бомбу. Он еще не решил, как будет ее использовать, но обязательно использует, он знает это наверняка. Санька обычно подкидывает свои экскременты в еду. Не кому-то конкретно, а всей группе. Незаметно проносит на кухню в спичечном коробке и закидывает то в кастрюлю с супом, то в котел, где парится второе. В зависимости оттого, что сегодня им помечено, Санька устраивает себе легкую диету, отказываясь, то от первого, то – от второго. А Мишка и вправду по ночам писает в кровати соседей. Утром усатые няньки с толстыми морщинистыми руками долго ругают детей за то, что те мочатся под себя, и обязательно делают запись о досадном инциденте в журнал старшему воспитателю.
Я вглядываюсь им в глаза и все вижу. Вижу, кто в них живет и как он выживает. Я не осуждаю их. Это не мое призвание, я никогда не жил в семье прокурора. Как только я смогу узнать взгляд, который мне нужен, я возьму этого парня, даже если в нем будет жить убийца.
– Так значит, никого не выбрал?
– Никого, – со вздохом отвечает Тони-Пони и подцепляет на вилку кусок остывшей рыбы. – Никого…
– Ну, а что еще хорошего в Москве происходит? – я решительно меняю тему, от которой самой становится тоскливо… Больше всего мне хочется слушать, как он расхваливает меня, пусть даже из-за такой ерунды, как рыба.
– В Москве, Белочка, все гуляют, там сплошные вечеринки. Дни рождения, свадьбы, корпоративы…
– Уау! Рассказывай подробней!
– Корпоративы там начальством поощряются. Их проведение обычно объясняют тем, что необходимо сплотить рабочий коллектив, укрепить командный дух, «Тим билдинг» у них это называется. Или пустить пыль в глаза партнерам, чтоб те не сомневались, с кем им вместе шагать верной дорогой в светлое капиталистическое будущее. А еще корпоратив – жертва богу по имени «пи-ар»! Ужас, до чего этот бог прожорлив и любит жертвы! Вообще, жируют они там. Денег на такой корпоратив фирма тратит, пожалуй, поболе, чем на развитие бизнеса в текущем месяце. К примеру сказать, вся система внешнего наблюдения, которую я для нынешних клиентов налаживал, стоит явно в половину тех денег, которые они на одних только артистов для своего корпоратива потратили. Позавчера гуляли! Дорогие в Москве сейчас артисты, ничего не поделаешь.
– Так ты там был?! – я мгновенно реагирую, – что ж ты о главном – ни слова?! Кого ты там видел? Кто выступал?
– Кого там только не было! Я всех не вспомню… да и не знаю я их… ты же в курсе, я больше по кухне… Часа два бродил там и ел, ел, ел… Вот про это могу тебе порассказать. Фрикасе из лангустов, черепаховый суп – пальчики оближешь! А черные трюфели! А камчатский краб! А ребрышки ягненка! М-м-м-м! – Он закатывает глаза, и мой кулинарный подвиг уходит в небытие. – Скажи, Белочка, тебе в твоих клубах еще не надоело? – дядя вдруг резко меняет тему.
– Ты чего? Невкусно? По трюфелям заскучал?
– Вкусно. А замуж не хочешь?
– Ты гонишь, Тони! – я чуть не свалилась с табуретки. – Лангустов в Москве объелся? Какой замуж! Замуж – не тема! Я только жить начинаю… И вообще, брак – не для меня.
– Это еще почему?
– Брак, дорогой дядя, – я напускаю на себя серьезный вид, – это когда двое красивых и еще молодых людей лежат в постели, но вместо того, чтобы заниматься любовью, обсуждают покупку новой тумбочки в гостиную. И вообще, когда люди женятся, им перестают сниться сны. А я о любви хочу думать! И свободы хочу… А в клубах… я же своим любимым делом занимаюсь… Мне нравится.
– Вот-вот, я про то же, – дядя вытирает рот салфеткой и берет меня за руку. – Я про «замуж» так, для проверки… ну, раз ты считаешь, что пение для тебя – главное, надо по-настоящему заняться этим. На взрослом уровне. Ведь хуже всего в жизни – отказываться от своего призвания, поверь мне… В общем, поговорил я в Москве, на этом корпоративе с одним известным продюсером…
– И-и-и? – Я зажмуриваюсь.
– Он готов тебя прослушать. Ничего пока не обещает, но, я считаю, возможность надо использовать.
– Правда?! – язык почему-то перестает слушаться.
– Да нет, решил вот приврать за ужином, чтобы не скучно было. Давай, детеныш, ложись спать, хорошенько выспись, завтра утром поедем в Москву. А посуду сегодня вымою я.
* * *
Его знает вся страна! И я, конечно, тоже… Его зовут Гвидо. Ударяется на последний слог, кажется, это греческое имя. Я слышала, был такой поэт Гвидо Кавальканти… А может, он был разбойником? Или – римлянином? Или – грузином?
Не знаю, как тот, а этот Гвидо нереально высокий. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Если его сложить пополам и завязать узлом, он все равно будет выше меня. Может быть, он – еврей? У него огромные уши, но они не делают его уродливым. Его уши похожи на причудливые морские раковины. Это – чтобы лучше слышать. Ведь он же – продюсер. Нет, пожалуй, он не еврей. Евреи не бывают блондинами. Еще он худой и нескладный, из тех спартанцев, которых в детстве сбрасывали со скалы. Я бы сбросила его с Останкинской телебашни, только потому, что он не может дослушать до конца ни одну мою песню. То есть ни одну песню в моем исполнении. Кстати, вопрос об авторстве – первый, который он задает, после того как меня отводят в здоровенный ангар, внутри которого – минимум мебели, все в светло-серых тонах и кровавых световых подтеках. Дядя Тони остается ждать снаружи в автомобиле. В глубине ангара оборудована комфортная студия. С красным роялем, с барной стойкой, с камином, с аквариумом в полстены, с большим диваном в углу. Что я еще могу сказать о комфорте? Здесь бы жить и записываться, записываться и жить!
