Тогда как раз вылезли на сцену все эти «Oasis'bi», «Блёры» и прочая бритпоповская бодяга. По четвергам поздно ночью шла передача, которая называлась «2 часа с MTV», её вёл простодушный малый по имени Майлз Хант. Там это всё и показывали вперемежку со всякими брутальными негодяями типа «Рго-Pain», потому что тогда и то и другое называлось альтернативой. Кто-то из музыкальных критиков заметил, что и в том и в другом случае присутствует электрическая гитара, и объединил всё это в одно музыкальное направление. Правда, они очень быстро спохватились и отчленили эти самые тягучие «Oasis'ы», назвав их брит-попом. Чикатило плевался в экран всякий раз, когда на нём начинал блеять брат Галлахер, и, чтобы не быть на него похожим, побрился налысо.
— Любой стиль теряет свой шик, когда начинает копироваться бездарностями, — сокрушённо и с какой-то невзаправдашней горечью объяснял он, наблюдая через зеркало, как его шевелюра рождественским дождиком падает в унитаз. — Это всегда грустно, но в этом вся жизнь. Придумывая новое, ты подспудно стремишься заразить им весь мир. Но если оно тебе удается, твоё детище рано или поздно опошляется. Иначе и быть не может, потому что любая массовость пошла по своей сути. А тебе только и остаётся, что стоять над унитазом в позе совокупляющегося гея и с болью в душе смотреть, как твои идеалы ниспадают в очко.
Машину Чикатиле дал Отец, который на всё лето свалил куда-то зарабатывать деньги. По-моему, они поехали туда всем кагалом — с отцом, кучей дядек и братом, который чуть ли не за год до этого дем-бельнулся из армии и с тех пор беспробудно пил, теряя человеческое лицо. Хотя всех подробностей я не знал — в последнее время я почему-то редко виделся с Отцом.
Я даже не знал о том, что Чикатило выпросил у него тачку на лето. Отец очень боялся, что за время его отсутствия «копейку» угонят из ветхого гаража, и был рад, что кто-нибудь за ней последит. Люди типа
Отца всегда трясутся за своё добро, даже если оно даром никому не нужно. Наверное, так и надо, хотя хрен его знает.
Отец строго наказал Чикатиле отгонять её в этот самый гараж каждый вечер. Чикатило этого не делал хотя бы потому что водить машину он не умел совершенно. Если не считать пары-тройки ночных вояжей за пивом, в тот день он сел за руль впервые с тех пор, как на втором курсе Дебильника пьяный краснощёкий мусор выдал нам права.
Мы работали там уже дня три, а может, чуть больше, я не помню. Больших трудов стоило тогда растолкать Чикатилу и выставить на лестничную клетку непохмелившегося Алкоголиста вместе со всей музыкальной пи…добратией, но на собеседование мы всё-таки успели. Всё это дело располагалось в подвале, потому что такие организации всегда располагаются в подвалах. Грязный склад переходил в офис настолько плавно, что создавалось впечатление взаимоналожения реальностей. За столом устало сидел крупный пивной человек — вялый, как старческий фаллос, неприветливый и равнодушный ко всему окружающему. Было видно, что сильнее всего на свете ему хочется выпить, но он обещал всем больше не бухать на рабочем месте. Он принял нас на работу сразу же, без предисловий и глупых вопросов по трудовой биографии. Пивные люди именно этим и хороши — у них всё более честно и менее расплывчато, чем у трезвенников. А может, в эту контору вообще брали всех подряд, даже беглых каторжников. Издание называлось «Весь мир оптом».
— Они ох…ели, — комментировал это Чикатило. — Ни хрена себе, весь мир оптом! Они много берут на себя, эти люди. Весь мир оптом не получится, кишка тонка. За весь мир надо платить, и никакие скидки здесь не уместны. Буддистские монахи тратят на весь мир десятилетия своей жизни, а эти уроды хотят оптом.
Тогда такие толстые журналы для торгашей были, по-моему, ещё в новинку. Никто еще не знал, что нужно покупать эту макулатуру — именно поэтому им и требовались низовые распространители вроде нас. Предполагалось, что мы будем бегать по московским рынкам и предлагать «Весь мир» в каждой палатке, чтобы лоточники ознакомились с журналом и осознали его незаменимость. Кажется, это называется сетевой рекламной акцией на этапе внедрения бренда. Не учтено было только то, что в окошке обычно сидит не хозяин палатки, а толстая крашеная блондинка из Молдавии, которая ничего не решает. Так что в лучшем случае мы зарабатывали бы на этом сумму, как раз окупающую каждодневные перемещения в метро. (Мы высчитали это, естественно, чисто теоретически — ещё не хватало нам апробировать такую бессмыслицу опытным путём.)
Всем было понятно, что журнал «Весь мир оптом» перестанет существовать максимум через пару месяцев. Это был тот самый первый блин, который всегда получается скомканным оладушком. Оладушек пробуют на вкус, размазывают по внутренним поверхностям щёк и иногда даже глотают, но редко съедают целиком.
Так или иначе, у нас оставался оклад в сто пятьдесят баксов плюс надежда на Чикатилину соображаловку. Хотя на сколько-нибудь серьёзные бабки здесь рассчитывать не приходилось. Даже клиническому имбецилу было понятно, что денег в этой конторе едва хватает на аренду подвала и зарплату служащим, которую всё время будут задерживать. Но разве нам в то время много было надо, блин, нам же на хер не нужны были все эти луны с неба, золотые горы, биг-таймы или как ещё оно называется.
— Что будем делать, Чик? — спросил я.
— Ну, очевидно одно — мы не опустимся до того, чтобы просто и незамысловато сносить это чтиво в приёмный пункт. Копейки, которые мы сможем заработать таким примитивным образом, не стоят того, чтобы мы пёрли этот мусор дальше ближайшей помойки. Хотя… — Чикатило задумался и дёрнул себя за бороду. — Хотя, знаешь, сам принцип неплох, и, если использовать все имеющиеся мощности, можно получать в месяц вдвое-втрое больше зарплаты.
— Какие ещё мощности?
— На этот вопрос я пока не готов ответить. Сначала надо как следует всё взвесить, осмотреться, понаблюдать. На военном языке это называется — провести рекогносцировку.
— Это я ещё помню, — соврал я.
…Именно эта рекогносцировка и происходила в данный момент. Наблюдательным пунктом была «копейка» Отца, а объектом — двери конторы, служащими которой мы теперь являлись. Чик заставил и меня нацепить солнечные очки — для маскировки. Смысла в этом не было никакого. Я мог зашифроваться как угодно, но Чикатиле с его бородой и лысиной маскироваться было без мазы, даже если бы вместо очков он напялил маску для подводного плавания. Дешёвые шпионские заморочки, но мы морочились с удовольствием, пусть это трижды походило на детские игры в индейцев.
— Вон, ещё одна пошла! — заметил я.
— Блядь, опять бабка! — Чикатило стукнул кулаком по коленке, обтянутой чем-то бесформенным и вельветовым. — Сколько ж можно, ё… вашу мать!
С этими словами он поставил в Тетради По Всему ещё одну жирную галочку. Лист он разбил на две колонки. Первая, очень узкая, была обозначена как «Бабки, бесполезный HR». Там уже стояло штук десять галочек. Вторая — более широкая — называлась «Потенциальные клиенты». Пока что в ней значилось всего три персонажа: «Дев., лет 20, оч. милая, блонд., сись, бол., стиль — почти совр.», «Урод 18–20, очки, прыщи, грязная куртка, м. б. сирота» и «Бальз, жен. ок. 25, нос большой, тёмное каре, хач».
На соседней странице стояла размашистая подпись Оленьки. Как-то раз посреди лекции накуренного Чикатилу переклинило, и он под партами пополз на другой конец аудитории, чтобы взять у неё автограф.
Вся эта катавасия продолжалась уже больше года и за это время как-то устаканилась, встала на какие-то странные рельсы и покатилась накатом непонятно куда. У них были очень странные отношения, которые состояли из кучи многоточий и таинственных тире. Чикатило был для Оленьки чем-то вроде лучшей подруги. В некоторых голливудских фильмах для женщин у главной героини есть этакий ручной педик, ласковый гей, которого играет Руперт Эверетт и которому она доверяет всё своё самое сокровенное — кроме тела, разумеется. Этот персонаж призван вызывать у зрителей умиление и терпимость по отношению к сексуальным меньшинствам. Так вот, таким же был для Оленьки и Чикатило — во всём, за исключением ориентации. А эта самая ориентация велела ему затаиться и с упорством барана (сам Чик предпочитал сравнение со снайпером) ждать жёсткого плотоядного секса.
— Вино тем круче, чем дольше оно настаивается, — философствовал Чикатило. — Конечно, можно было уже давно навешать ей лапши про чувства, но я не из таких. Я не скрываю того, что хочу физической страсти и разврата — искромётного, взрывного и быстротечного.
Странно, но всё это происходило как-то ненапряжно. Не было никаких страданий юного Пьеро, заламываний рук, соплей и пьяных слёз в жилетку уставшего собутыльника. Чикатило умел не париться. Это простое определение, а если лезть в дебри, то можно сказать, что Чик вплотную приблизился к буддистскому пониманию мира, к абсолютной любви, которая не требует обладания. Но такие пафосные определения он не любил: он просто не парился. А если парился, то недолго, как в том случае с карьерой — он умел загонять в тёмный угол свои навязки. Так что весь этот романс развивался легко, не напрягая абсолютно никого.
