Ранним утром 17-го декабря, 2004 года, внимание сторожа Центрального кладбища, Евгения Рондина, совершающего утренний осмотр, было привлечено странными звуками, доносящимися с 4-ой аллеи. Подойдя к 417 участку, он поначалу увидел лишь разрытую землю и свору кладбищенских собак, ожесточенно грызущих то, что показалось ему клубком красных тряпок. Через несколько секунд он прозрел. У него хватило ума не пытаться разогнать свору и самообладания — вызвать милицию.
Следственная группа, прибывшая на место обнаружила два сильно изуродованных тела, одно из которых находилось в первой стадии разложения и принадлежало Алексею Крелову, похороненному несколько дней назад. Могила его была разрыта, неподалеку нашли и гроб. Второе тело, гораздо более изувеченное прожорливыми собаками, принадлежало матери умершего мальчика, Анне Креловой. В ходе следствия на основании свидетельских показаний было установлено, что после смерти сына женщина находилось в глубокой депрессии. Мать покойной подтвердила, что состояние дочери было близко к истерическому. Схожие показания были сняты и с сотрудников похоронного бюро «Декор», предоставивших ритуальные услуги семье покойного.
Окончательная версия происшедшего, согласно результатам экспертизы, опросу свидетелей и вскрытию найденных тел, сводилась к следующему:
Примерно в 3 часа ночи, 17-го декабря 2004-го года, Анна Крелова, находясь в состоянии сильнейшего шока, проникла на Централное кладбище и совершила несанкционированную эксгумацию тела своего сына, Алексея Крелова, захороненного 15-го Декабря, 2004 — го года. Инструмент, используемый ею не был найден. Примерно в 5:30 утра, она была атакована сворой бродячих собак, возможно привлеченных трупным запахом. Судя по множественным укусам спины, ягодиц и внешней стороны бедер, во время нападения, женщина прижимала тело сына к себе. От многочисленных укусов, Анна Крелова скончалась на месте.
Дело было закрыто, материалы переданы в архив. Анну Крелову похоронили на Кировском кладбище, на участке, забронированном ее матерью ранее для себя. Тело Алексея Крелова было вторично предано земле на Центральном кладбище.
Некоторые данные, полученные в ходе вскрытия тел, остались неоглашенными. За более, чем 25-летнюю практику врач-паталогоанатом Юрий Довгих ни разу не видел укусов, оставленных клыками собаки, подобных тем, что он обнаружил на груди погибшей женщины. Здравый смысл подсказал ему не производить сравнительный анализ зубов Алексея Крелова и следов, оставленных на груди его матери, равно как и не искать причину появления свежего человеческого мяса в желудке у трупа 6- дневной давности. Через два месяца после описываемых событий, он уволился из судмедэкспертизы по состоянию здоровья.
Зима 2004 года выдалась суровой. Но закончилась и она, как суждено закончится всему, происходящему под луной. Робкое весеннее солнце растопило сугробы и подернуло воздух той восхитительной дымкой, что провозглашает возрождение природы.
На четвертой аллее Центрального кладбища, подле одного из памятников и поныне можно слышать детский смех. Искренний, звонкий…
Оленьке восемь лет. У нее вечно удивленные глаза цвета летнего неба и румяные щеки. Она любит плавать, играть в классики и разговаривать с соседским Мишкой о вещах до того вселенски важных, что сам разговор о них кажется чем-то запретным. Мишке вот уж скоро десять — он почти взрослый, занимается английским с преподавателем и музыкой с мамой. К тому же, Мишка, вечно занятый Мишка, порой недосягаемо далекий Мишка, всегда рад видеть Оленьку, беседует с ней как с равной, никогда не дразнит, не дергает за косички (которых впрочем и нет как с полгода, с тех пор как она убедила несовременную свою маму отвести ее в настоящую взрослую парикмахерскую и сделать ей прическу КАРЕ как у Таньки), и никогда не высмеивает ее, не называет глупышкой-мартышкой. Мишке с нею интересно. Поэтому, когда она вырастет, она обязательно выйдет за Мишку замуж. Приворожит, словом, как в сериале «Черный Ворон». Если не выйдет замуж за папу, конечно же.
Сегодня только среда-что за непоседливый день! Солнышко так задорно светит в класс! Прямо за окном, на ветке старого дерева сидит птица, а что за птица, Оленьке невдомек-птиц они еще не проходили, и так заливисто поет, и так косит глазом прямо на Оленьку, мол, что ты девочка сидишь в этом душном классе и пишешь, пишешь в столбик дурацкие закорючки, когда в мире столько прекрасного — и воздух, и солнце и море — стоит лишь руку протянуть и вот оно все, рядом! Прозрачное, весеннее, живое!
Птица эта, что не сводит глаз с Оленьки, отчего то напомнила ей Мишку. Ведь и Мишка сейчас в школе, за партой, или, быть может, стоит у доски, рассказывая что-то учительнице. Разумеется, учительница знает предмет куда хуже, чем Мишка и затаив дыхание слушает его.
А за окном так сладко и так душисто! В конце апреля, когда весна дышит в каждый дом, когда листья на деревьях беззастенчиво сочные, тянутся к небу, когда ветер ласкает щеки, и легонько дует в нос, как же тут усидишь на месте?
Оленька ерзает на неудобном, твердом стуле, и всеми силами, старается не подавать вида, насколько ей сейчас, именно в это мгновение, противна и учительница, Медуза Георгиевна, как ее называют за глаза, и доска, черным пятном нависшая над классом и сам класс, назойливый, сонный, ненастоящий. Настоящей была весна, и дерево и птица, жаль, что только что улетела, словно подчиняясь чьему-то зову.
— Антонова, не крутись! Что ты как юла! — вот уж и Медуза Георгиевна заметила. Но как тут не крутиться?
Украдкой, Оленька взглянула на часы. Секундная стрелка, казалось не двигалась. Стоило же отвести глаза, как она тут же прыгала на три, нет, на целых пять секунд и снова зависала на месте, дразнилась. Что за гадость-это время!
Но все имеет свое завершение. Так и урок закончился, наконец, громким, истерично-радостным звонком. Звонок будто распахнул двери в весну, прервав своим веселым пением не только урок, но и завершив еще один день в школе.
А дома, дома ждут неясные пока еще, но несомненные удовольствия. Можно залпом выпить стакан молока, мигом схватить сладкий пряник из хлебницы и вылететь на улицу, туда, где трелями звучат детские голоса. Можно устроиться удобно в мамином кресле и в который раз посмотреть «Девятое Королевство» (хотя нет, диск затерт, лучше посмотреть «Подземелье Драконов», и пусть себе папа ворчит, что Оленька еще до такого фильма не доросла.) А можно выпросить у папки право посидеть в его кабинете, поиграть в компьютер. Впрочем, последнее показалось ей практически невыполнимым-папа не одобрял компьютерные игры, дескать они портят пси-хи-ку ребенка.
Оленька пулей выскочила из школы, метнулась через двор, к дороге, туда, где обычно стояла, дожидаясь ее папина «Мазда». Странно… Нет нигде «Мазды». И папы тоже нет.
— Оленька!
Живо обернулась на крик. Как тут не обернуться! Это же Мишка зовет ее! Вот и он стоит, подле школьного крыльца, высокий и стройный как молодое деревце, в руках держит ранец.
— Оленька, сюда!
Бежит Оленька, ног под собой не чувствует.
— Оленька… — а сам глядит на нее золотистыми глазами сверху вниз и смеется, — Дядя Витя сегодня не приедет. Мне тетя Люда сказала, чтоб я тебя домой проводил.
Какой все-таки Мишка взрослый. Уж если ее мама, просит его отвести ее, Оленьку, величайшее в мире сокровище, домой!
— Пойдем-пойдем! — тянет его за рукав.
— Дай ка я понесу твой портфель, — вежливо предлагает Мишка, а у самого глаза светятся озорством.
— Ну уж нееет, — притворно дуется Оленька. — Ты его украдешь.
— А вот и нет!
— А вот и да!
Они смеются вместе, беззаботно шагая по нагретому солнцем асфальту. А мимо проносятся машины, дорогие и не очень и в некоторых из них родители везут своих замечательных, чудесных и самых лучших в мире детей домой.
— Сюда, Оленька, сюда! — торопит Мишка.
Оленька спешит за ним, зажмуриваясь почти от предвкушения чего-то…незабываемого. Так порой бывает теплым весенним деньком. Кольнет это чувство в бок и убежит, как солнечный зайчик — ищи-свищи его.
— Сюда, Оленька!
Мишка свернул в низкую арку. Ворота почерневшие и косые, чуть прикрывали вход. Пахло…словом, гадко.
Сюда. Ко мне.
Шаг за ворота и солнышко осталось позади. Мир уменьшился до размера подворотни. Стены, влажные, будто после дождя, пятна на неровном асфальте, завалившаяся набок дверь в подъезд. Именно туда уверенно шагал Мишка. А зачем он туда шагал?
Отчего-то Оленьке стало зябко. Вспомнился ей их с Мишкой двор, светлый и ровный, их новый дом, детская площадка, качели, что вечно скрипели, сколько их не смазывал соседский дворник, классиками разрисованный асфальт. Вспомнилась ей надпись на стене, что она как-то нарисовала цветными мелками, а Мишка потом нашел и все недоумевал, кто же написал это. А написано там было: «Оля любит Мишу», вот только без фамилий, чтоб никто не догадался.
