Я все понимаю и уже почти соглашаюсь, меня останавливает только одно. Сотни и сотни тысяч парней в этой стране — и на севере, и на юге — проводят жизнь, как и мы, в дурацких разговорах. Значит, нам будет с кем поговорить, разве не так? Нам не придется сидеть за кухонным столом и обсуждать проблемы воспитания детей со всякими безрадостными брюзгливыми тетками. Вместо этого мы отправимся в паб, где будем с утра до вечера разыгрывать друг друга или болтать о футболе. А мне большего и не надо.
— Зачем тебе серьезные разговоры? Что в них такого замечательного? — спросил Пэдди. — Мы ж тут не рак лечим, елки-палки, а порножурналы издаем! Чего страдать-то? Ничего ты этим не добьешься. Встряхнись! Радуйся жизни, пока дают! Нам и так будет о чем побеспокоиться — не пройдет и нескольких лет, вот увидишь…
— Правда? И о чем же? — поинтересовался Мэтт.
— Ну, старость там, болезни, третья мировая война… Все это грядет, так что незачем высматривать, о чем бы таком пострадать. Оно само нас найдет.
— Нас ждут неприятности именно потому, что их никто не хочет обсуждать! Все очень заняты шутками, а серьезные вопросы остаются без внимания! — воскликнула Сьюзи.
Она словно не могла поверить, что мы не в состоянии понять столь элементарные вещи!
— Разве чей-то член в заднице у Годфри способен развязать третью мировую войну? — спросил Дон.
Не без основания спросил, как мне кажется.
— ТЫ СДЕЛАЛ ТЕ СТРАНИЦЫ? — завопила Сьюзи в ответ.
На секунду-другую стало тихо: все переваривали услышанное. И тут Дон взорвался.
— НАСРАТЬ! НА ВСЕ! НАСРАТЬ! Я больше не могу! Заколебала! Заколебала! — орал он, вскочив с места.
В какой-то момент мне показалось, что он сейчас перепрыгнет через стол и бросится на нее. Вместо этого Дон уставился Сьюзи прямо в глаза и прошипел, вкладывая в свое заявление весь яд, какой у него только был:
— Ты… пр-р-росто… мр-р-разь…
Он буквально выплевывал каждое слово. Потом, взглянув на перепуганную Хейзл, добавил, словно только что сообразив:
— И ты мразь.
Дон схватил сумку и начал запихивать туда личные вещи, не переставая бушевать, что это выше человеческих сил, что свяжешься с вами, лесбиянками, женщин на всю жизнь разлюбишь, а единственное, что оправдывает их существование, — это что они смертны и однажды умрут, так почему бы им не сделать доброе дело и не утопиться в Темзе, что может быть лучше, и так далее, и так далее, и так далее…
— Я не лесбиянка! — возразила Хейзл.
— А зря! Что таким гладильным доскам делать в порножурнале — непонятно!
— Все, все, достаточно! — сказала Сьюзи, обретя наконец голос. — Садись и принимайся за работу, а то получишь письменное предупреждение!
Дон только что не рассмеялся.
— Я увольняюсь! Пиши все, что хочешь, и посылай это мне на дом, потому что я здесь больше не работаю.
— Ты ошибаешься. Просто взять и уйти — нельзя. Об уходе положено предупреждать за месяц.
— Посмотри на меня, — сказал он, надевая плащ.
— Дон, подожди! Давай успокоимся и поговорим.
— Ты — сука. Ты — сука. Ты — сука. Больше мне нечего сказать. Ты — сука, и лесбиянка, и редкостная сука, и хватит с меня!
— Думаешь, мне больно? — спросила Сьюзи.
— «Больно»? Молчала бы! Будь ты мужиком, я бы тебе сейчас зубы в глотку вогнал! А может, я так и сделаю! Да иди ты… Ты не стоишь даже этого. Ты — пустое место. Ты сука и никем другим уже не будешь. А ты, — крикнул он сидящему рядом со мной Роджеру, — ты — унылый старый козел!
Озадаченный Роджер поднял голову. Он-то тут при чем? За день ни слова не проронил.
— А будь здесь Монти или Толдо, я и им бы сказал, что они козлы, но их нет. Подождите-ка, я им оставлю записки. Хейзл, дай мне этих липких листков.
Хейзл повиновалась. Дон написал каждому по коротенькой прощальной записке и наклеил их на мониторы.
— Вот так. А остальных я приглашаю на прощальную пьянку, которая состоится в «Аббате» примерно через тридцать секунд. Прихватите с собой кошельки — они вам понадобятся.
Сьюзи сделала последнюю отчаянную попытку удержать его. В другой ситуации она бы только обрадовалась, заяви Дон об уходе и исчезни из ее жизни навсегда, но только без шума (подозреваю, на это она и рассчитывала). А вот такой неожиданный уход мог сказаться на ее репутации самым неблагоприятным образом.
— Подожди. Подожди минутку. Ты только подумай о том, что сейчас делаешь. Ты взволнован, сердит, наговорил тут всякого… Не важно. Мне все равно. Давай просто сядем, обсудим сложившуюся ситуацию и найдем какое-нибудь решение. Если не ради меня, то ради журнала.
Дон уставился на нее, не убежденный ни на йоту. Она столько раз пугала его увольнением!.. Он как-то признался мне, что чувствует себя обитателем камеры смертников. И вот он сам пристегивается к электрическому стулу, а Сьюзи хочет в последнюю минуту отменить казнь. Зачем? Чтобы через три недели его мучений самой дернуть за рубильник? Дон слишком хорошо это понимал. И не доставил ей такого удовольствия. Это было его решение, его судьба, и если он смог подгадить и тут — что ж, у него есть еще один повод для ухода.
Для того чтобы завершить этот разговор, проделавший полный круг, у Дона нашлось ровно пять слов:
— Засунь его себе в жопу.
— О-о-о… Который час? — прорычал Пэдди, растирая лицо.
— Утро… — прокашлял я, раздирая глотку в клочья.
В результате я закашлялся еще сильнее и теперь лишь морщился от боли. Мне пришлось лечь в позу пассажира авиарейса, которому стало плохо, и ждать, пока мое горло успокоится, а я смогу отпить из стоящего на столике бокала — что бы там ни было.
— Раненько начинаешь, — заметил Пэдди, с трудом поднялся с дивана напротив и почесал нос и задницу, не особенно заботясь о последовательности.
— Джин-тоник, о-о-о… — простонал я, но отпил еще.
Занавески в гостиной Дона были опущены, однако суета и шум машин с улицы подсказывали нам, что окружающий мир уже проснулся и ехал на работу.
Мэтт попросил нас заткнуться: он пытался спать. Тогда Пэдди сообщил ему, что скоро десять и мы опаздываем. «По фигу!» — сердито крикнул тот, и возразить на это было нечего.
Дон отправился спать на несколько часов раньше нас, так что оставшимся троим пришлось драться за два дивана. Победили я и Пэдди — хоть и ценой изнуряющей битвы с Мэттом, рухнувшим рядом с ложем.
Шея не гнулась, я чувствовал себя совершенно разбитым. Я попытался встать, но закружилась голова и подступило к горлу. Я опять сел и тер глаза до тех пор, пока из них не ушел сон (все те три часа, что мне удалось ухватить), и я сделал несколько глубоких вдохов, отчего опять случился приступ кашля. Плохо, как же мне плохо…
— Пошли все в жопу, я не могу, — объявил Пэдди и свернулся на диване. — На хрен…
Ни он, ни Мэтт не подавали больше никаких признаков жизни, кроме непрекращающегося сопения да случайных вздохов или всхлипов.
А вот я не мог на все плюнуть и не пойти на работу. Мы с Роджером должны были считать гранки и вернуть их в типографию. На самом деле я должен был сделать это еще вчера, но после шумного увольнения Дона мы все немного отвлеклись в пабе. Я должен сделать это сегодня, иначе в понедельник огребу. Надо идти, как бы плохо мне ни было. Кошмар…
Какая же сука этот Роджер! Он вполне мог бы справиться и без меня, однако не станет, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Ведь мы остались в пабе на весь день, а Роджер никогда туда не ходит. Он не любит пабы. Он вообще был одним из тех жалких унылых придурков, которые не могут спокойно видеть чужую радость. Он был мудаком, настоящим мудаком, в это мгновение я почти ненавидел его, потому что именно из-за него я должен идти на работу. Я одновременно ужасно устал, ужасно себя чувствовал, и вообще меня все достало.
А еще мне до смерти хотелось пить. Я пошел на кухню, налил себя чашку воды и выпил. Прежде чем закрыть кран, я повторил процедуру трижды. Мне еще и есть хотелось! Вдруг я сообразил, что со среды толком ничего не ел. И не нюхал. Несколько доз кокаина, прорва алкоголя и желание пристроить член лишили меня всякой способности к самосохранению.
Нет… Вдруг в моем мозгу вспыхнуло воспоминание. Черт! Что я там наделал? Я сосредоточился и постарался вспомнить. «Пристроить член…» Вспомнил! И тут же пожалел, что не смогу это вновь забыть. Прошлым вечером я ходил за Мэри по всему пабу и, скажем так, умолял ее взять у меня за щеку. Нет, еще хуже. Просто умолял — и все! Вот дерьмо… Это кто-нибудь видел? Да почти все. Помнят ли они? Проклятие!
Всплывали все новые подробности, мое лицо горело от стыда. Я все время дотрагивался до ее ноги, лапал ее, хватал за сиськи и клал ее руку на мой вставший член — и это в пабе! Нет… Неужели я так себя вел? Но почему? Потому что я нанюхался кокаина до потери пульса и был возбужден, как овчарка на пляже, которой дали поиграть в мяч, — вот почему.
