Зря я вам, наверное, это говорю, потому что рынок труда и так переполнен… И все-таки, если вам хоть немного хочется зарабатывать на насущные шоколадки – выбирайте себе профессию.
Хотя вы, конечно, не умрете. Только не вы, после стольких-то антиоксидантов и пробежек вокруг бассейна. Ха!
Но на случай если вы все-таки не захотите целую вечность ставить себе клизмы на каком-то порнушном сайте под маслеными взглядами миллионов мужчинок с серьезными проблемами в интимной сфере, единственная альтернатива для большинства обитателей ада – это телемаркетинг. Да-да: вы сидите бок о бок с такими же обреченными сотрудниками колл-центра и говорите в микрофон с наушниками. Ваши рабочие места тянутся от горизонта до горизонта.
Темные силы рассчитывают, у кого на земле прямо сейчас начинается ужин, и компьютер автоматически набирает эти номера, чтобы я отрывала людей от еды. Я в принципе не должна ничего продавать, просто спрашиваю, не найдется ли у вас пара секунд для участия в маркетинговом исследовании по выявлению потребительских предпочтений жевательной резинки. Или средств для полоскания рта. Или кондиционеров для белья. Я надеваю гарнитуру и работаю по схеме возможных ответов. А самое главное – я говорю с настоящими живыми людьми, совсем как вы. Они живут, дышат и понятия не имеют, что я мертва и звоню им из послежизни. Уж поверьте, почти все, кто занимается телемаркетингом, – мертвые, как я. Как и практически все порномодели Интернета.
Да, это не операции на мозге и не налоговые законы, но все равно такая работа лучше, чем совать себе в пи-пи мелки, чтобы потом на каком-нибудь сайте написали: «Сумащедчая девченка-нимфетка самоудовлетворяеться школьными штуками» [sic].
Система автонабора соединяет меня с очередным живым, и я говорю:
– Мы проводим маркетинговые исследования, чтобы лучше удовлетворять запросы потребителей жевательной резинки в вашем районе. У вас найдется минутка ответить на пару вопросов?
Если живой кладет трубку, компьютер набирает новый номер. Если живой отвечает на мой вопрос, схема указывает мне, что спрашивать дальше. У каждого из нас заламинированный список вопросов, такой длинный, что и посчитать нельзя, сколько их. Цель в том, чтобы навязываться респонденту и умолять его ответить на «еще один вопросик, пожалуйста»… Пока тот, кто собирался поужинать, не выйдет из себя и его настроение и еда не окажутся безнадежно испорчены.
Когда вы умерли и попали в ад, у вас есть выбор: или делать что-то тривиальное, но напускать на себя важный вид – например, проводить маркетинговые исследования об использовании скрепок для бумаги, – или заниматься чем-то серьезным в тривиальной манере – например, напускать на себя скучающий и рассеянный вид, накладывая себе какашку в хрустальную мисочку и поедая ее серебряной ложечкой. «Ее» – это какашку, не мисочку.
Если бы вы спросили моего папу о выборе профессии, он бы сказал вам: главное – не идти навстречу сердечным приступам. В смысле, нужно экономить силы и не забывать расслабляться. Ни одна работа не бывает навсегда, так что расслабься и получай удовольствие.
Памятуя об этом, я позволяю себе отвлечься. Пока голодные живые пытаются увильнуть от моего опроса, хотят сбежать к остывающему жаркому, я спрашиваю себя: вела бы мама себя по-другому, если бы знала, что мне осталось жить меньше сорока восьми часов? Если бы она подозревала, что я скоро погибну, она по-прежнему подарила бы мне на день рождения этот позорный пакет сувениров со всяким люксовым дерьмом? Или все-таки настоящий подарок?
Расспрашивая голодных людей о том, какую зубную нить они предпочитают, я вспоминаю: когда я была совсем маленькая, я думала, что США будут и дальше добавлять к себе штаты, пришивать все новые и новые звездочки к флагу, пока не завладеют всем миром. В смысле, почему только пятьдесят? Зачем останавливаться на Гавайях? Мне казалось естественным, что Япония и Африка в конце концов тоже окажутся среди звезд нашего флага. В прошлом мы столкнули с дороги надоедливых навахо и ирокезов – и завели калифорнийцев и техасцев. То же самое можно сделать с Израилем и Бельгией и наконец достичь мира во всем мире. Когда ты ребенок, кажется, что когда вырастешь – станешь высоким мужиком или грудастой теткой, – все твои проблемы решатся. Моя мама в этом смысле так и не выросла: вечно покупает новые дома в разных городах. И так же папа: пытается найти детей, которые бы его ценили, во всяких страшных дырах вроде Дарфура или Батон-Ружа.
Беда в том, что проблемные дети спасенными оставаться не хотят. Братец из Руанды, которого я знала часа два, сбежал с моей кредиткой. Сестрица из Бутана за день приучилась глотать ксанакс, услужливо предоставленный матерью – и быстро стала наркоманкой. Всякая радость недолговечна. Даже наши дома в Гамбурге, Лондоне и Маниле пустуют – легкая добыча взломщиков, ураганов и пыли.
А Горан… Что ж, судя по тому, чем окончилось это усыновление, трудно назвать его спасение Великим Успехом.
Да, я замечаю ошибки в рассуждениях родителей, но если я такая вся из себя талантливая и одаренная, почему я прочитала из всех писателей только Эмили Бронте, Дафну Дюморье и Джуди Блум*? Почему я раз двести проглотила «Эмбер»? Серьезно, если бы я была супер-пупер-умная, я была бы живой и стройной, а моя история выглядела бы как эпический роман, отдающий дань уважения Марселю Прусту.
* Джуди Блум (англ. Judy Blume) – американская писательница, известная произведениями для подростков и юношества, особенно повестью «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет».
Однако я сижу в аудиогарнитуре и расспрашиваю очередную живую дуру, какого цвета должны быть ватные подушечки, чтобы подойти к цветовой гамме ее ванного интерьера. Я прошу ее оценить разные оттенки блеска для губ по десятибалльной шкале: теплый мед, шафрановый бриз, океанская мята, лимонное сияние, голубой сапфир, кремовая роза, терпкий янтарь… и хреноклюква.
Насчет моей проверки на детекторе лжи Бабетт говорит, что пока можно не напрягаться. Сведение результатов может занять целую вечность. Пока не пришел ответ, говорит она, главное – не делать резких движений и спокойно сидеть на телефоне.
За несколько столов от меня Леонард расспрашивает кого-то о туалетной бумаге. Рядом с ним сидит Паттерсон в футбольной форме, интересуется чьим-то мнением о средстве от комаров. Чуть дальше Арчер прижимает наушники к щеке, чтобы не испортить синий ирокез, и проводит опрос общественного мнения по поводу кандидатов на какой-то политический пост.
Если верить Бабетт, в аду оказываются девяносто восемь целых три десятых процента юристов – а фермеров всего двадцать три. Прямой дорогой в ад идут сорок пять процентов магазинных продавцов и восемьдесят пять процентов программистов. Может, какое-то незначительное количество политиков и возносится на небеса, но со статистической точки зрения в геенну огненную падают все сто процентов. То же можно сказать о журналистах и о рыжих. Все, кто ниже пяти футов одного дюйма, чаще попадают в ад. И все, у кого индекс массы тела выше 0,0012. Бабетт выпаливает цифру за цифрой, и я уже готова поклясться, что она аутистка. Оказывается, когда-то она обрабатывала бумаги поступающих душ. А теперь Бабетт может сказать, что в аду в три раза больше блондинок, чем брюнеток. Люди, которые учились после школы хотя бы два года, почти в шесть раз чаще оказываются проклятыми. Как и те, чей годовой доход составляет больше семизначного числа.
Я прикидываю, что вероятность навечно воссоединиться с мамой и папой составляет процентов сто шестьдесят пять, не меньше.
И нет, я понятия не имею, какой вкус у хрено-клюквы.
В наушниках трещит голос какой-то старушки. Она нудит о вкусе жевательной резинки под названием «Буковый орешек», и я уверена, что даже через телефон слышу вонь мочи ее девятисот кошек. Старческое дыхание, влажное, с электрическим треском, сипит и хрипит в старом горле. Она шепелявит плохо подогнанными протезами, кричит, потому что почти оглохла от старости, и отвечает на большее количество вопросов, чем все, кому я звонила. Мы уже на двенадцатом уровне, четвертой теме, семнадцатом вопросе: зубочистки с ароматом.
Я спрашиваю: могла бы она купить зубочистки, искусственно обработанные так, чтобы иметь привкус шоколада? А говядины? А яблок? Потом я осознаю, как бесконечно одиноко должно быть этой старушке. Наверное, я единственный человек, с которым она общалась за весь день, и она позволяет мясному хлебу или рисовому пудингу разлагаться прямо у себя под носом, потому что больше изголодалась не по еде, а по общению.
Даже если работаешь в телемаркетинге, не показывай, что тебе это так уж нравится. Если не будешь выглядеть несчастной, демоны посадят тебя рядом с любителем посвистеть. А потом – с любителем попукать.
Из ответов на вопросы, которые я уже задала, я знаю, что старушке восемьдесят семь лет. Она живет одна, далеко от соседей. У нее трое взрослых детей, которые живут больше чем в пятистах милях от нее. Она смотрит телевизор семь часов в день, а за последний месяц прочитала четырнадцать женских романов.
