— У меня тоже нет. Ни у кого здесь нет винтовки, — ответил Моктар.
Мы все посмеялись, потом оператор попросил подождать минуточку, пока он установит оборудование. Он вытащил из рюкзака прожектор на подставке и отражатель, чтобы, как он сказал, «хоть что-то сделать с этим поганым освещением». Все насмерть перепуганное семейство хранило молчание, не поднимая глаз, и только Элоди смотрела на нас и хныкала. Через пару минут оператор сказал, что все готово и можно продолжать.
Моктар подошел к семейству и сказал, что, если никто не хочет неприятностей, надо будет делать все так, как мы скажем.
С тех пор прошло уже три дня. Не знаю, как это случилось. Что за таинственный химический процесс вдруг начался в глубинах моего мозга, как будто — р-раз! — неожиданно разорвался натянутый до предела эластичный канат.
Я стал ощущать свои ноги, свои руки, и, хотя мышцы почти совсем истаяли, мог двигаться. Чуть дрожа, мне удалось выпрямиться на кровати, и я чувствовал, что язык и челюсти обрели прежнюю подвижность. Значит, теперь можно будет говорить. И я действительно заговорил, лежа один в своей палате. Много раз подряд повторив свое имя, я сказал: «Каролина, Каролина, Каролина». А потом, вспомнив про Никотинку, сказал: «Сволочь, сволочь, сволочь».
Это произошло ночью, дверь палаты была заперта, и я нисколько не сомневался, что охранник за дверью глубоко спит. Поняв, что наконец-то после стольких месяцев неподвижности ко мне вернулась способность шевелиться, я совсем обезумел. Я отключил капельницу, иголка которой торчала у меня из вены на левой руке, вытащил из носа трубочку и вынул из члена катетер. Я был как корабль, отдающий швартовы. Мне удалось сесть. Я весь дрожал, как осиновый лист. Даже мышцы шеи и те у меня совсем атрофировались, голова напоминала чугунную болванку, лежащую на куске ваты. Но я был уверен, что смогу встать, стоит только попробовать. Пять минут я просидел голым на краю кровати, опустив ноги на теплый линолеум и собираясь с силами, а потом с силой оперся на ноги и сделал рывок. И вот я уже стою. На какую-то секунду я вообразил, что добился своего. Палата предстала передо мной в совсем новом свете и показалась мне совсем крошечной. А потом ноги у меня подкосились, и я оказался на полу. Правое колено невыносимо болело, к горлу подкатывала тошнота. Я пополз к кровати. Через минуту все тело покрылось потом. Час неимоверных усилий, и, с трудом преодолевая миллиметр за миллиметром, я добрался до ножек кровати. Я был похож на замороженного слизняка. Дрожащие мышцы больше не слушались, они были как кисель. Кровать моя высилась в десяти тысячах метров от меня, выше любого Эвереста. Я лежал на полу, не в силах пошевелиться. За занавесками виднелись первые рассветные отблески. Госпиталь просыпался, слышались уверенные шаги врачей, хриплые голоса больных. Я попытался представить себе, что будет, когда Никотинка найдет меня лежащим на полу. В какой-то момент меня охватил детский страх перед наказанием, потом он исчез. Я слишком устал, чтобы хоть что-нибудь чувствовать. В конце концов, меня одолел сон, тяжелый, как цементная плита.
Благодаря оборудованию, которое установил оператор, облезлая квартирка была теперь залита красивым летним светом, какого наверняка еще никогда не видала. Перепуганное семейство все время моргало, пока Моктар не разозлился и не потребовал, чтобы они перестали хлопать глазами и смотрели прямо в камеру. При ярком свете лица их выглядели настолько устрашающе, что оператор предложил «наложить хоть чуть-чуть тонального крема». Моктар не разрешил, сказав, что тогда все будет выглядеть неестественно, и армию могут обвинить, что она вместо реальных событий подсовывает зрителям трюки с актерами. Тогда оператор попросил, чтобы хотя бы мы трое, Моктар, Дирк и я, наложили немного грима. Рекламодатели придают этому большое значение, рекламная поддержка не терпит неприглядного вида, ничего не может быть хуже для имиджа армии, рекламодателей и средств массовой информации, чем неприглядный вид. Моктар сказал — о'кэй, Дирк немного посомневался, но потом сказал — о'кэй, и я тоже сказал — о'кэй. Оператор подгримировал нас троих, стряхнул пыль с наших курток и объявил, что теперь мы вполне готовы к съемке.
Полумертвое от страха семейство смотрело на нас, явно ничего не понимая, пока не пришел черед включиться в работу. В первом ролике двое солдат (Моктар и я) несли жертвам войны чудо-батончики «Сникерс» с карамелью, арахисом и шоколадом самого высокого качества. Надо было, чтобы Давид, Франсуа, Эмили и Элоди, смеясь, прыгали к нам на колени (непростая сцена, маленькие актеры никак не хотели сотрудничать), а в это время их родители проливали слезы (проще простого), взирая на нас с благодарностью (гораздо проблематичнее). Вторая сцена была похожа на первую, с той только разницей, что теперь родителям полагалось подавать больным детям кукурузные хлопья для завтрака.
Учитывая, что перепуганные актеры не особенно старались, а оператор нам попался придирчивый, все это заняло не меньше часа. В конце концов, ценой многочисленных обещаний, угроз и терпеливых объяснений нам удалось отснять два ролика, не то чтобы гениальных, но сносных. Их, конечно, надо было еще как следует смонтировать, сделать хороший синхрон, подобрать подходящую музыку, но в целом, изрек оператор свой приговор, «для необработанного материала получилось неплохо».
День уже близился к концу, в окно было видно, как на развалины предместья оседает мелкая изморось. Моктар спросил по рации, что нам делать, нам сказали подождать еще немного, другие группы еще не закончили, но через полчаса можно будет уходить. Мы приняли по полтаблетки амфетамина и съели по «сникерсу». Молча мы смотрели в окно, как вертолет Наксоса кружит над зданием. Элоди снова расхныкалась. Дирк сказал, что в жизни не станет заводить детей. Эти сосунки — кабала на всю жизнь, да и денег на них надо немерено. Моктар сказал, что Дирк ничего не понимает в семейных ценностях, вот у него на родине детей всегда холили и лелеяли, и важнее них не было ничего на свете.
Потом мы получили от Наксоса приказ немедленно возвращаться к грузовикам, потому что командование решило выслать авиацию и разбомбить полгорода.
— Интересно, зачем нас сюда посылали, раз здесь все равно все взлетит на воздух? — спросил я, когда мы спускались по лестнице.
— На войне пытаться понять приказы — это то же самое, что искать смысл жизни. Будешь только расстраиваться понапрасну. По рации нам приказали поторапливаться, и мы заторопились. Другие группы подтягивались к грузовикам, где дожидалась вторая съемочная группа. Вид у всех был довольный. Мы были немного взбудоражены тем, что нам довелось пережить задень, а благодаря принятым амфетаминам море казалось по колено. Какой-то журналист взял у нас интервью, мы отвечали спокойно и уверенно, не сомневаясь, что скоро прославимся. Мы предчувствовали, что скоро разбогатеем, и все девчонки будут наши.
Грузовики пустились в дорогу. Через десять минут над нами в затянутом тучами небе пролетели в противоположном направлении огромные мрачные бомбардировщики, доверху нагруженные Взрывчаткой из обедненного урана. Едва мы выехали на шоссе, как послышались глухие удары: бум, бум, бум. Бомбили в хорошем ритме. Я снова подумал о перепуганном семействе. Благодаря рекламному ролику, Давид, Франсуа, Эмили и Элоди наверняка скоро прославятся. Жаль только, что сами они никогда уже этому не порадуются. Действие амфетаминов заканчивалось, и я совсем упал духом.
Моктар, любовь моя.
Жизнь в разлуке с тобой похожа на больную собаку, привязанную к дереву на обочине дороги. Я скучаю, мне так тебя не хватает. Я делаю вид, что живу, но без тебя в глубине души чувствую себя мертвой. Дни проходят у меня перед глазами, но я едва обращаю на них внимание. Они бесшумно падают один за другим, как снежные хлопья.
С твоей сестрой нет никакого сладу, да я уже и не пытаюсь ее приструнить. Я получила анонимное письмо: «Сюзи колется». Я спросила ее, а она ответила: «Ну и что, кто теперь не колется, весь город сидит на игле, дура ты старая», — а потом вытащила шприц и закричала: «Если хочешь, у меня еще кое-что осталось». Эта девочка меня пугает.
Каждый день я смотрю телевизор. На днях показывали, как вы садитесь в грузовики. Мы видели в прямом эфире, как вы задержали террористов, окопавшихся в помойных ямах, В телепрограмме написано, что целиком вашу операцию будут показывать на следующей неделе. Пока что передают только отрывки, вы там обыскиваете развалины и спасаете людей, Все в городе только об этом и говорят. Дао Мин хочет устроить у себя в ресторане специальный праздник, посвященный «Осеннему дождю». Через неделю начинаются гастроли Каролины. Надеюсь, с ней все пройдет гладко. Кстати, Джима-Джима давно никто не видел. Говорят, он целыми днями глушит водку. А еще говорят, он совсем замучил Моиза Бен Аарона и Хуана Рауля. И что на гонорары, которые выплатил ему японец из «Сони Мьюзик», он едва может купить себе сто граммов масла. Говорят, он только и думает о том, когда же оборвется карьера Лемонсид.
