— А я вырву ей глаза! — визжала Луиза.
Затем последовали нечеловеческий рев, топот шагов, дверь с грохотом распахнулась, и Луиза — со всклоченными волосами, в почти расстегнутой блузке и со щеткой для волос в руке — бросилась к мисс Каваноф. На ее пути встали папа и дядюшка Джулио.
— Я убью тебя, если ты сейчас же не уберешься отсюда! — орала она. — Я вышибу тебе мозги!
Женщина в ужасе скрылась за дядю Минго. Папа и дядюшка Джулио с трудом выпроводили Луизу назад в спальню. Щетка для волос была с хрустом сломана о голову Джулио. Они закрыли дверь и вернулись к столу. Дядюшка Джулио потирал свой череп. Челюсти дяди Минго были крепко сжаты, глаза полны негодования, но он все еще пытался улыбаться.
— Не беспокойся, дорогая, — говорил он женщине.
— Давай уйдем, — сказала она, — они ненавидят меня.
— Тебе здесь рады, — сказал Минго. — В доме моих братьев рады каждому гостю. Так ведь, Джулио?
— Да-а, — ответил Джулио, — полагаю, что так, Минго.
— Никто тебе здесь не рад! — закричала Филомена из спальни.
Губы мисс Каваноф задрожали, ее пальцы сжали шею. Казалось, она вот-вот закричит. Она заметила стакан с вином на столе и опорожнила его залпом. Потом села, положила локти на стол, скрестила руки, оглядела мужчин, обвела взором стены, посмотрела на свои колени и… встала.
— Нет, я не могу! — выдохнула она. — Нет, Минго, ничего не выйдет! Ничего!
Она бросилась в гостиную, схватила свое пальто и выбежала на улицу. Минго побежал за ней, призывая ее вернуться. Он догнал ее, когда она была уже за рулем машины. Наполовину просунувшись в салон, он тряс руками и, судя по всему, умолял ее остаться. Потом он отступил, и машина рванула прочь по улице.
К дому он шел, держа руки в карманах. На крыльце закурил сигарету. Две или три минуты стоял, присев на перила, и курил. Потом затушил сигарету и вошел в дом.
Мужчины за столом не отрывали взгляда от своих тарелок. В спальне было тихо. Минго сел и налил вина в стакан. Дядюшка Джулио тронул его за плечо.
— Извини за то, что так вышло, Минго.
— Заткнись, — ответил Минго.
Он обвел всех взглядом, горечь и страдание переполняли его глаза. Оставив его одного пить за большим столом, все вышли в гостиную, где разговаривали только шепотом. Минго задумчиво пил стакан за стаканом. Спустя некоторое время скрипнула дверь спальни, и бесшумно вошли женщины. Они подошли к столу и остановились в безмолвии. Их гнев рассеялся, и только нежность и жалость теперь исходила от них и укрывала Минго. Тетушка Тереза спустилась в подвал и вернулась с бутылкой бренди.
— Попробуй вот это, Минго. Я берегла его для…
Он налил и выпил. Тетушка Луиза отважно стояла рядом с ним и поглаживала его светлые волосы.
— Да, это тяжело, — говорила она. — Я знаю, это очень тяжело.
Он продолжал пить, ничего не говоря. Женщины несли свое дежурство над погибающей любовью. Скоро большая часть бренди была выпита, и голова бедолаги упала на стол. Они подняли его и перетащили в спальню, сняли башмаки, одежду и уложили в постель. Спал он тяжело, его тревожный сон то и дело сопровождался стонами. Тетушка Луиза поглаживала его лоб.
— Он еще молодой, — сказала она. — Все это пройдет.
Неожиданно он сел на кровати. Его глаза были красны и дики, невыносимая мука блуждала в них, сжатые кулаки побелели от напряжения. Все присутствующие — женщины у кровати, мужчины и мы — дети — замерли.
— Клито! — закричал он. — Ах, Клито, Клито, зачем ты так поступил со мной?!
На вздохе его глаза закатились, он откинулся на спину и снова забылся в своем беспокойном сне. Женщины опустили занавески, на цыпочках вышли из спальни и осторожно закрыли за собой дверь. Душераздирающий вопль Минго все еще звучал в наших ушах. Все смотрели на дядюшку Клито. Он стоял бледный и потерянный. Тетушка Роза — руки в боки — некоторое время испепеляла изверга своим взглядом, потом изогнулась и плюнула прямо ему в лицо. В тот же момент женщины стали яростно теснить его в угол.
— Ханжа! — кричала мама.
— Позорный сплетник! — голосила Филомена.
— Я вырву тебе глаза! — визжала Луиза.
Мужчины сдержали женский натиск и отвели перепуганного Клито к входной двери.
— Давай, — сказал ему папа, — вали отсюда, пока не поздно.
И с такой силой пихнул дядюшку Клито в раскрытую дверь, что парикмахер, потеряв равновесие, слетел с крыльца, рухнул в снег и некоторое время даже не мог встать. Потом он все-таки поднялся и пошел прочь.
После этого события мы больше не боялись дядюшки Клито — никто из нас. А когда надо было стричься, мама водила нас в парикмахерскую Джо — как раз напротив заведения позорного родственника.
Он слышал, как его мать в мягких шлепанцах поднимается по лестнице. Он уже час как бодрствовал, перелистывая Криминальные Комиксы, которые были запрещены для него, потому что мама считала их вредными для детей. Но Дэн Крейн на самом деле не мог читать, потому что ему едва исполнилось семь — отвратительный возраст, на два года младше брата Ника, который читал уже очень хорошо, мерзавец.
— Вставай, Дэнни, мальчик, — сказала миссис Крейн, появившись в дверях. — Завтрак готов.
Завтрак. У Дэна скрючило живот. Каждое утро одна и та же канитель — завтрак. Он не был голоден. Он лег в кровать с кульком слив и съел их все до единой, схоронив косточки за батареей. И вот она опять за свое — завтракать. Он лежал, уставившись в потолок, и очень серчая на мать.
— Ты слышишь меня, сынок?
— Хорошо, Мама.
— И помой лицо. И почисть ногти.
Эти указания были настолько низменными, что он даже не удостоил их ответа. Главное, и это становилось все более очевидным, что Дэн Крейн не мог больше выносить подобного надругательства. Завтрак. Помой лицо. Почисть ногти. Почисть зубы. Причеши волосы. Смени трусы. Повесь свитер как следует. Иди спать. Вставай. Не шуми. Говори. Помолчи. Двигайся. Открой рот. Покажи язык. Закрой рот. Целых семь лет Дэн Крейн стойко держался, семь лет — всю его жизнь — жизнь раба.
Стягивая покрывало, он с удовольствием констатировал сочные темные разводы грязи на пятках. Прими ванну. Пользуйся щеткой. А положим, он послал бы ее подальше? Тогда бы ему пришлось иметь дело со стариком. Ну и что? Хо! Он полностью держал его под контролем. У него были для этого свои способы: загадочная улыбка, невинный взгляд в пол, слеза к месту — все это безотказно расплавляло гнев отца.
У другой стены в комнате стояла кровать его брата. Покрывало заправлено, под подушкой — аккуратно сложенная пижама. Ник любил носить пижаму! С деланным безразличием он подошел к его кровати, выдернул пижаму и, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, презрительно ухмыльнулся.
Сейчас Ник был там, где и должен быть — в его надежном кулаке; во всей своей красе — такой очаровательный, такой умный, такой помощник матери, такой находчивый в любой компании. Умный мальчик собственной персоной. Пижама заплясала в воздухе под ударами Дэна Крейна. Потом пижама бросилась в контратаку, и Крейн, пошатнувшись, упал на пол. Ник одолевал его, и он с трудом переводил дыхание. Он катался по полу, пытаясь выбраться из-под противника. Наконец нечеловеческим усилием ему удалось оторвать от шеи душившие его руки и поворотить ход поединка. Теперь уже Ник был внизу, и его запрокинутое лицо принимало удары по губам и носу. Кровь брызнула из его ноздрей, а в глазах заполыхал ужас. Последний сокрушительный удар Крейна — и Ник бездыханно отвалился на сторону. Дэн Крейн ткнул указательным пальцем ему в глаз. Тот не шелохнулся. Он был мертв. Покачиваясь, Крейн встал и осмотрел собственные раны: кровоподтеки на лице, вывихнутые руки, разбитые губы. Он стоял, пошатываясь, тяжело дыша и не предлагая никаких объяснений, когда вошел шериф и принялся осматривать место зверского преступления.
— Ты убил его, Крейн, — сказал шериф. — Ты сделал из своего брата отбивную. Боже, какое побоище.
— Я вынужден был сделать это, шериф, — выдавил Крейн. — Или он — или я, выхода не было. Ты знаешь Ника, он поднял нож на меня.
Шериф выставил вперед указательный палец.
— Он был последним подонком, Дэн. Вся страна должна выразить тебе свою признательность.
Шериф исчез, и Дэн Крейн, выпятив грудь, пошагал голышом в ванную. Наступающий день обрел теперь, когда Ник был убит, новые праздничные краски. В окно он увидел яркое светлое утро, солнечные лучи отражались от белой штукатурки гаража и слепили глаза. Часы в ванной показывали восемь тридцать. Он внимательно вгляделся в положение стрелок. Ник всегда дразнил его за то, что он не знает никогда, сколько времени. Ха, — какая ерунда! Ну, без четверти двенадцать, или десять минут седьмого, или одиннадцать — какая разница!
