13
Это была необыкновенная весна.
Когда пришла пора телиться важенкам, маточное стадо подогнали ближе к лагерю экспедиции. Там тоже начиналась своя страда. С главной базы ждали тракторный поезд с буровым оборудованием. Геодезисты выходили на холм и подолгу смотрели в южную сторону.
А Вэкэт дневал и ночевал в стаде. С каждым днем прибавлялось пушистых, смешных, лобастых телят. Беспомощные комочки жизни, они уже через несколько минут, сначала смешно ковыляя, а потом все увереннее становились на свои дрожащие ножки и бежали вслед за матерями. Важенки, гордые и счастливые, облизывали и обнюхивали своих детенышей и важно шествовали по протаявшей земле…
Агнес прибегала в стадо и вместе с пастухами поднимала упавших телят, относила их в укрытое от ветра место. Обычно разговорчивая, она была молчалива, и только в длинных ее глазах было удивление перед великим и простым чудом природы.
Тундра — слишком открытое место, чтобы отношения между Агнес и Вэкэтом остались незамеченными. Товарищи спрашивали Вэкэта, когда он собирается пригласить их на свадьбу, а Туар, будучи женщиной деликатной, лишь вздыхала и вопросительно смотрела на сына.
Когда наступило сравнительно спокойное время, Агнес все чаще стала заговаривать о материке. То, что она вспоминала родной город, в этом ничего удивительного не было, но вдруг в ее речи замелькали названия: Рига, Ленинград, Москва.
— Тебе никогда не приходилось бывать в Москве? — спросила она как-то Вэкэта.
— Нет. Прямо из десятого класса я пошел в тундру…
— Самое прекрасное в Москве — это Кремль, — мечтательно произнесла Агнес — Это такая красота!.. Я всегда смотрела на Кремль издали, с Софийской набережной. Примерно с того места, где находится английское посольство. Я стояла там долго-долго, пока не подошел милиционер и не спросил, чего мне тут надо. Очень красиво.
Агнес говорила не умолкая, и в ее интонации было что-то такое, от чего щемило сердце.
Сказать: "Не уезжай, оставайся"? Но как это можно произнести, если между ними не было сказано ни слова о том, что теперь составляло большую часть их жизни, что соединяло их и тянуло друг к другу?
Агнес не находила себе места. То она не отлучалась от Вэкэта, то вдруг исчезала на несколько дней, а у парня не хватало смелости пойти на базу экспедиции и разыскать ее.
Наступило лучшее тундровое время. Еще не появился комар, но тепло, а на бесчисленных озерах, речках и протоках тысячи птиц заполняли своим разговором воздух. Солнце почти не уходило с неба. Лишь около полуночи оно скрывалось за горизонтом и тут же снова выкатывалось на чистое небо. Недалеко — полярный круг: там солнце не уходило круглые сутки.
— Все повидала, — загибая пальцы на руках, перечисляла Агнес: — И оленей, и полярное сияние, и пургу, почти полярную ночь, становища оленеводов, собачьи упряжки. Целый набор экзотики, а вот полного полярного дня так и не довелось увидеть… Скоро буду дома. Сделаю вторую попытку поступить в университет в Тарту.
Агнес произнесла эти слова и выжидательно посмотрела на Вэкэта.
— Почему ты никогда ничего не скажешь? — с оттенком раздражения спросила она.
— Потому что мы решили об этом не говорить, — ответил Вэкэт.
Почувствовав в этих словах укор и боль, Агнес прикусила губу и долго молчала.
После этого разговора. Агнес была внимательна к Вэкэту и почти не оставляла его наедине. В свободное от дежурства время они бродили по тундре, распугивая куропаток, высиживающих птенцов, сидели подолгу на берегу озера, следя, как серебряной стрелой выскальзывают из воды танцующие хариусы.
— Ты меня будешь провожать?
— До самолета.
— Я уже опаздываю на экзамены. Все тяну-тяну, и ничего не могу поделать. Я ведь давно взяла расчет, осталось только деньги получить в управлении… Четыре телеграммы получила от родителей. Даже папа прислал одну… А я не могу никак решиться. Не могу…
Агнес заплакала. Вэкэт только раз видел слезы на ее глазах, когда слушали в палатке "Сорок пятую" Гайдна. Вэкэт растерялся. Он встал с кочки, принялся ходить вокруг Агнес, словно она была упавшей важенкой. Девушка подняла на него залитое слезами лицо:
— Ну скажи, кто ты — мудрец или просто так?
Вэкэт пожал плечами.
Действительно, кто он? Но разве что-либо изменится от того, что он скажет ей, чтобы не уезжала.
— Скажи мне что-нибудь, ну скажи! — молила Агнес.
— Чего уж говорить, — уныло произнес Вэкэт. — Теперь уже поздно разговаривать, надо ехать.
Агнес вскочила с кочки, словно ее подбросило пружиной. Она кинулась на Вэкэта, повалила его на траву, стала целовать, и ее горькие и соленые от слез губы произносили какие-то слова.
Через несколько дней Вэкэт попросил у директора совхоза отпуск на несколько дней.
Вездеход тарахтел, распугивая птиц, выжимая фонтанчики из заполненных влагой кочек. Уходила вдаль озерная гладь, и горизонт понемногу загромождался невысокими холмами, однообразными, как морские волны. Задний брезент вездехода был откинут, и можно было видеть две колеи разрушенной земли, которые уходили все дальше и дальше.
Агнес и Вэкэт сидели на железной скамье. В ногах лежал багаж — зимняя меховая одежда, сшитая Туар, и огромные оленьи рога.
Агнес и Вэкэт почти не разговаривали, лишь изредка обменивались взглядами. Их тесно сплетенные руки лежали на коленях Вэкэта.
В райцентре, пока Агнес получала деньги, Вэкэт неприкаянно бродил по улицам, ходил возле интерната, не решаясь войти. Ему казалось бесконечно далеким школьное детство, словно прошли десятилетия.
— Ух, какая я богатая! — и Агнес показала Вэкэту толстую пачку.
Сходили в сберкассу, оформили аккредитив, купили билет, а вечером пошли в кино. Шел какой-то южноамериканский фильм, но Вэкэт ничего не видел, кроме Агнес.
Самолет уходил рано утром.
В тесном зале собрались отъезжающие. В большинстве это были отпускники. Радуясь предстоящему отдыху, они оживленно переговаривались, обменивались адресами.
Среди этого лихорадочного веселья только двое были грустны.
— Рома, — шептала Агнес. — Я буду тебя ждать. Приезжай. Как почувствуешь, что не можешь больше, — приезжай. Я буду ждать… Самое лучшее время за всю мою жизнь — это там, в твоей тундре… Не забивай меня никогда… Слышишь, никогда меня не забывай.
Даже если бы Вэкэт захотел что-то сказать, он не смог бы этого сделать: комок стоял в горле. От него уходила нежность, первое настоящее чувство.
— И пиши письма, — продолжала Агнес, делая усилия, чтобы не разрыдаться на глазах у пассажиров, — И я тоже буду тебе писать. Как только приеду, сразу же напишу. А ты не задерживай ответ. Хорошо?
Длинные глаза Агнес были темны. Вэкэт боялся смотреть в эту темноту и призывал все свои силы, чтобы держаться.
Наконец диктор объявил посадку. Пассажиры ринулись к выходу на летное поле.
Агнес подняла чемодан, но продолжала стоять, не двигаясь.
— Ну что ты? Иди, — выдавил из себя Вэкэт.
— Поцелуй меня, — прошептала Агнес.
Вэкэт притронулся губами к горячим, сухим и твердым губам Агнес.
— Иди, — сказал он и повернулся спиной.
Он слышал ее шаги. Она шла по дощатому грязному полу зала ожидания. Он мог узнать ее шаги среди тысяч других шагов.
Когда Вэкэт повернулся, Агнес уже не было в зале. На длинных скамьях вольготнее располагались оставшиеся пассажиры, которым предстоял полет на Север.
Вэкэт вышел на улицу.
Самолет ревел моторами, и за хвостовым оперением сгибалась трава и отлетали мелкие камешки. Вэкэт попытался разглядеть в окошках лицо Агнес.
Самолет покачал закрылками, подвигал хвостовым оперением и, подпрыгивая на неровностях, заковылял к началу взлетной полосы. Постояв там, словно примериваясь, он взревел и рванулся вперед.
Пока самолет не скрылся, Вэкэт стоял и смотрел…
Потом побрел обратно в поселок.
Постоял в нерешительности возле ресторана, заглянул в затянутые тюлем окна и пошел к гостинице.
Рано утром, попутным вездеходом, Вэкэт уехал в стойбище.
"Что же было дальше?" — подумал Вэкэт, лежа в спальном мешке.
Он забрался туда в одежде, и ему ненадолго удалось согреться. На примусе натаял горячей воды, собирая снег прямо из-под своего спального мешка. В воде попадались оленьи шерстинки, какие-то примеси, но Вэкэт не обращал внимания и только морщился оттого, что горячая вода больно ударялась в стенки пустого, съежившегося желудка.
Он решил ни о чем не думать, ничего не предпринимать. То есть даже не решил, а как-то это получилось само собой, и мысль о собственном положении была так мучительна, что он старался не думать. Спасением были воспоминания.
После отъезда Агнес Вэкэт замкнулся в себе. Он почти не уходил от оленьего стада, чтобы не видеть вопросительных глаз матери. Никто никогда не заговорил о случившемся, но все это существовало, как бы висело в воздухе.
