Пианино было странным: маленьким, размером с журнальный стол.
С удивлением профессор раскрыл крышку и обнаружил неокрашенные деревянные клавиши.
Они были такие чудные…
Не удержавшись, он решил вспомнить юность и сыграть из Шуберта, но вместо аккордов из-под клавиш вылетел собачий лай!
Злобный собачий лай.
Это лаяли «дети».
И, тотчас превратившись в трёх сияющих гибкой металлической плотью оскаленных псов, они набросились на профессора.
Они не хотели убивать его: решили просто позабавиться.
С тяжёлой лучевой контузией, перекушенной ногой и без левого глаза — таким нашёл его Кастрюля.
Они ухаживали за профессором как могли, но через 3 дня он умер.
В память о профессоре позволим себе цитату из его труда «Жизнь как осознанный поиск Гармонии»:
Чувство недовольства судьбой руководило мной ещё в годы сдачи кандидатской. Я был самолюбив, во многом отчаян. Часто разуму предпочитал невидимое щупальце плоти, позволял себе абсурдные шалости, чем был интересен коллегам.
Одной из таких коллег была молодая женщина, Елена П-ва.
Елена возбуждала во мне крайне непривычное чувство: мне хотелось надругаться над ней (несмотря на то, что женщин я, как правило, обожал и пленил искренней лаской и обходительностью). Да, мне хотелось взять её за лицо и спросить:
— Ну чё, пойдём?
И, не дожидаясь ответа, толкнуть её на топчан, срывая одежду, схватить за тощие ляжки, замереть на миг — и воткнуться одубевшей головкой в хлюпающее от течки устье. И грубо, грубо так ебать её, и проебать в нескольких позициях, или хотя бы в двух, а потом вынуть — когда она уже вся раскоряченная такая лежит, — вынуть и вонзить залупу в губы… тут я обрываю сам себя: остановись, что за тривиальную похабщину ты несёшь!.. И я проходил мимо Лены, отпуская порой в её адрес многозначительные шуточки, которые ласкали, но всякий раз соскальзывали не цепляя.
И вот однажды я встретил её в коридоре, где лаборатория: Лена шла на обед.
Увидела меня — улыбнулась (улыбалась она, влажно заголяя десну).
— Приятного аппетита! — говорит мне.
Я щерюсь в ответ, хочу сказать нечто приятное, и даже с намёком, но у меня ком в горле, и мысли как-то стопорятся.
Ненавидя себя за это, захожу в лабораторию и машинально смотрю на рабочее место Елены.
Она только что вышла, так что кресло ещё тёплое. Я прикасаюсь к сиденью лицом и вдыхаю запах. Неожиданно понимаю, что крепко эрегирован. Мой взгляд падает на её туфли. Она только что сняла их: переобула сапоги, потому что идёт обедать в пиццерию через квартал. Интересно, с кем?
Наверняка ведь у неё есть парень, и, возможно, не один. Наверняка он азартно ебёт её, прислонив к кирпичной стене гаража.
И, вероятно, даже в жопу.
И потом кончает: обильно, так что там всё хлюпает и вытекает, как пена из кастрюли с убежавшим супом.
А я тут, стою возле её рабочего стола в лаборатории и пялюсь на туфли.
Я беру эти туфли в руки — они ещё тёплые, я чувствую пряный аромат, струящийся из их разношенного нутра.
Я расстёгиваю ширинку, достаю член и мастурбирую.
Член стоит колом, и буквально после нескольких десятков движений я чувствую первые толчки накатывающегося блаженства.
Я пытаюсь замедлиться, но не могу: спазмы сотрясают промежность, напоминающий рыдание вскрик слетает с губ.
И в этот самый момент дверь открывается, и в лабораторию заходит студент с лопатой.
Он останавливается, смотрит на меня, затем улыбается, подмигивает.
Он узнаёт меня.
Через час об этом заговорит весь институт.
Этого нельзя допустить.
Что я могу сделать?
Вырвать у него из рук лопату и ебануть его по башке?
Допустим, а куда девать труп?
Можно вот что: упаковать его в полиэтилен (на стеллаже у окна лежит рулон), а потом вынести через пожарный выход, положить в багажник машины, отвезти подальше за город и бросить на обочине шоссе.
Его, вполне вероятно, найдут не сразу (надо место выбрать, где ров вдоль трассы поглубже. Или в кусты. Но в кустах скорее найдут: в кусты все ходят по нужде — вот и обнаружат).
Какие ещё варианты?
Можно, конечно, попытаться его измельчить прямо здесь, в лаборатории… но нет, тогда уж лучше высушить! Да, именно высушить труп, чтобы он был похож на большое мочало, — и весил примерно столько же.
Но как сделать это в достаточной степени быстро?
Ведь вот-вот с обеда вернётся Леночка.
А ещё в лабораторию может заглянуть Григорий Кулаков (неплохой, кстати, мужик, но лучше бы он не заглядывал).
Студент между тем улыбается и говорит мне:
— Думаю, лучше будет всё это вытереть, пока никто не пришёл…
Я смотрю куда он показывает и понимаю, что он имеет ввиду глянцевые потёки спермы, которой минуту назад дал залп мой крендель.
— Но… чем же это вытереть?… — лихорадочно начинаю оглядываться.
Оба мы отчётливо слышим стук каблуков по коридору.
Это стучит тонкий каблук на ноге женщины.
Стук приближается.
— Что делать!? — бледнею я.
— Кажется, я знаю, как спасти ситуацию… — студент с лопатой подходит ко мне (я в этот момент стою на коленях), и расстёгивает брюки.
Входит Елена.
Увидев нас, она сначала замирает, а затем издаёт звук, похожий на кваканье.
До меня резко доходит замысел студента с лопатой: он хочет представить дело, будто это его сперма на туфлях, а то есть я — хуесос.
Ну, допустим, я отсосал… но как сперма попала на туфли?
Всё равно Леночке это не объяснить: ситуация не из лёгких, но всё же именно сейчас, пока настройка её осознания сбита шоком от увиденного и не восстановила баланс, можно воспользоваться этим и зомбировать её!
— Елена! — грозным голосом говорю я, распрямляясь в рост, — Елена, когда я сосчитаю до трёх, вы забудете всё, что здесь увидели! Внимание! — и тут слишком поздно — я понимаю, что вручаю студенту с лопатой убойный козырь: ведь он сейчас вот, пока я не досчитал, имеет возможность сотворить что угодно (уебать меня лопатой, например) — а баба тотчас всё это забудет.
Но в этом случае опять-таки возникает проблема трупа.
Как студент с лопатой избавится от трупа?
Эге, да ведь не даром он с лопатой!..
— Ку-ку, — цокаю я своему калачу, — ты зачем встаёшь, когда не следует? Нам предстоит смотреть на прыгающих с башни, это — дело серьёзное, и чудачеств не терпит.
Действительно: вялая котлетка. Мне с друзьями условлено смотреть на прыгунов со стеклянной башни, и я испытываю по этому поводу двойственное чувство: с одной стороны — неясный холод внизу живота, позывы к дефекации, сопровождающиеся рефлекторным напряжением мышц подрагивающего утробными спазмами тела; кабель ощутимо вздрагивает в такт мысли, сверкающей и колющей осколками хрусталя:
— Зачем тебе это? зачем тебе это? зачем тебе это? Ведь это не ты, это — не настоящий ты. Настоящий ты, поэт и мечтатель, наивный штуцер со слепой душой, давно отравлен ядом отречения, и стремительным вихрем носится дух твой над выжженной равниной страсти, питаясь лишь болью, да падалью сердечной. Сатанология не терпит беспочвенных утверждений. Ответ на вопрос должен быть прямым и конкретным.
Однако этот визгливый шум мягко и глубоко заглушает невнятный, но настойчивый голос неутомимой воли:
— Ты должен продолжать, ибо у тебя нет выбора. Начав однажды, с пути не сойти: всё равно, даже бессознательно будешь двигаться. Но подобная предопределённость вовсе не означает достижения без усилий: каждый реальный шаг делается только на пределе возможного. В предстоящем испытании для тебя нет ничего сверхъестественного: ты уже посещал латунную площадь у башни и не раз был свидетелем того, как самые храбрые — или самые отчаянные — совершают последний прыжок с высоты хрустальной иглы. В полёте каждый из них надеется, что, слившись с потоком звёздной энергии, сумеет сохранить себя для предстоящей Битвы Титанов. Ты — можешь лишь наблюдать. Но и этого ты боишься? В чём же гнездится твой страх? Ты боишься очутиться в океане Вечности, который ты ощущал, вдыхая горячий дым…
О, Ужас Океана Вечности!
От этих мыслей меня отвлекает сигнал пневмо-подачи: это Володар и Пентакль. Они купили билеты на циркульный поезд, который курсирует между Омскво и Хрустальной Иглой Милосердия (ХИМ). Я уже вижу, как циркульный вагон просачивается в утро, и как сверкает в лучах восходящей Звезды башня: она светится изнутри, ибо стекло армировано платиной.
И скользит, словно капля крови в катетере овальная капсула лифта, в которой возносится на самый верх, к зондам, дерзновенный отчаявшийся. Возносится, чтобы затем низринуться в пропасть.
