— Чё это за золотая рыбка, это хренов гадский монстр!
С ударом рыба высовывает мурло из воды и бурчит сквозь стиснутую решётку рта:
— Следи за словами, придурок.
Телеса Джоанны передёргивает от потрясения.
— Она несёт семантику!
Бак словно взрывается, — и рыба уже перед ним. Отравленная боль простреливает по руке, когда хищник прокусывает её до кости.
Джоанна слышит собственный крик, похожий на женский, умоляет выпустить, складывает слова, осмысленные единственно для того, кто осмелится присоединиться к нему в изысканном пространстве за болевым порогом. Он бросается сквозь взрывающуюся мебель. Посреди глаза урагана звездопада нервных окончаний он видит, как Атом отрывается от чтения телефонной книги.
— Осторожнее с мебелью, вы оба.
— Сними её с меня! Адская боль! Это! Адская! Боль! Джоанна сбрасывает демона, он ловит ртом воздух на ковре.
— Я на полу, Тэффи! Ненавижу пол! Атом оскорблённо поднимается.
— Тебе что, не говорили, нападение на охранника — это федеральное преступление?
— Охранник? — выдыхает Джоанна, качаясь. — Мужик, это пиранья! Цапнула меня за руку!
— Считай, тебе повезло, чувак, — сблёвывает рыба своим синтетическим голосом. — Забери меня с полу, Тэфф — плюньте кто-нибудь на жабры, задыхаюсь!
— Джед Хельмс делает честь своим видам, — объявляет Атом, выступая из-за стола.
— Не в службу, Тэфф, я проголодался, — вот, собственно, и всё.
Атом достаёт рыбу, расправляет её задние плавники.
— Лучшие оперативники всегда голодны — ты на пике формы. — Он сбрасывает чудовище в бак. Рыба вяло гребёт на дно, её глаза закрываются. Атом перемещает свирепое внимание на Джоанну.
Тот отступает назад, обхватив руку. — Лучше не подходи ко мне, тысукинсын! У вас тут психушка — вы оба психи!
Стена тьмы за спиной Атома словно вспухает злорадством, когда он декламирует:
— Ты вплыл сюда, выкликая своё фальшивое имя, фальшивые проблемы, фальшивые штаны, и смеешь учить меня, что мне надевать — потом пытаешь моего коллегу Джеда Хельмса почти за пределами объёма его внимания. Проваливай отсюда к чёрту, или я тебя…
— Где там застрял этот имбецил? — думает Туров, и тут Джоанна вылетает из здания и под дождём выписывает зигзаги в сторону машины.
Он распахивает дверь и просовывает голову внутрь.
— Гони, Коротышка, гони — там в доме монстры!
— Чего? — сплёвывает Туров, пока тот втискивается в машину, — он выдернул ключ зажигания раньше, чем Джоанна рванулся его повернуть, и теперь держит его за спиной, пока гигант пытается его сграбастать. — Успокойся, идиот, ты привлекаешь внимание.
— Он не вцепился, мистер Туров — но гляньте на след зубов. — И он показывает дугу на руке, похожую на прикус молодой акулы. — Не ходи туда, Коротышка.
— Испугался брехливой псинки, а ещё такой лосяра, — подпускает шпильку Туров. — И не называй меня Коротышкой — жди здесь, я пойду, сделаю мужскую работу так, как надо. — Он отпирает дверь и, вывалившись из машины, несётся сквозь дождь к бурому зданию.
В вестибюле он приводит себя в порядок, потом входит в лифт. Джоанна наверно связался с какой-нибудь старухой, только и общающейся со своим буйствующим спаниелем. Всё просто. Четвёртый этаж.
Ну, если честно, местечко знобящее, но разве Америка не земля свободы? Имеют люди право на тусклые обои и тяжёлые двери?
Всё мчится вокруг его собственных движений, когда он входит в коридор и как во сне смотрит вниз на предмет роликов. Микродред каруселится по ковру, приближаясь к нему, как цунами. Его волосы изогнуты, чтобы стоять на концах, завиваясь, как знаки вопроса под грузом смазки.
Вот и дверь — АТОМ И БАРБИТУР выписано по трафарету на матовом стекле. Он нажимает на звонок, и после паузы дверь распахивается, как выходное отверстие пули, порывы метана клубятся вокруг него.
Он входит в приёмную, — это небо, взболтанное с огнём и акустическими взрывами. Раскалённая окись магния пятнает воздух, ветер вспарывает ожидание на ленточки. Здесь небеса сбились с пути и ударились в панику, как летучие мыши, ослепляя собственный лоб и выпуская ливень кризиса.
— Мистер Атом? — зовёт Туров сквозь шторм, его одежда пузырится сверхутончённой статикой. — У меня есть для вас дело. — Он выцарапывает воздуш-ный мусор из глаз, возбуждённо косит сквозь атмосферу, взбиваемую близящимся освобождением. И ветер меняет направление, комкая зону видимости в мутном смоге.
Смолистый хребет и рёбра висят в воздухе, левитируя в театральном дыме. И посреди знобящего сияния следствие испаряется, и жарко-белые тета-вспышки рокочут голосом, словно усиленным колоннами динамиков в пять тысяч ватт. Звучат слова:
«Офис — машина умерщвления».
Туров клекочет, как гриф, в горле сухо. Он видит себя, иллюзорного в своём отсутствии. Эта встреча — лакмус его отваги, и его лицо становится рефлекторно синим. Он видит себя бегущим, за пределами самоконтроля. Здание выплёвывает его, как оливку.
Атом натягивает штаны и по пожарному столбу летит в гараж. Едет сквозь догматическую показуху, «Тараканий Разворот» в магнитоле. Пуля стесала краску. Что получится, думает он, если жажда убийства у водителя и стопщика сравнима? Смотреть на город честным взглядом — всё равно, что вгрызаться в карамельку гнилыми зубами.
В тяп-ляповом жилом массиве в Кране разместилась квартира Мэдисон Барбитур. Два парня на дорожке спаррингуют в боксёрских перчатках, сделанных из темперных меренг. Проходя мимо, Тэффи видит, что на самом деле на руках у них свинченные деревянные головы статуй Девы Марии.
Наверху Мэдди вводит его внутрь и отходит в сторону.
— Как они висят?
— Геометрически.
— Я как раз смешивала антифриз.
— Думаю, мне он пригодится. Думаю, всем нам пригодится. Джеду нужна помощь.
— Готова предположить самое дикое.
— Просто порванная жабра. У нас был посетитель, приходил за неприятностями. Как же это банально, солнышко.
М:>дди сделала заморозку священных измерений. Иногда Атому жаль, что нельзя поцеловать её прямо в мозг. Её глаза, в пику господствующему принципу, открыты. Она ангел, настолько же реальный, как кости в её теле. — Ты замутнён, Тэфф. Это ликование — оно явно нездоровое.
Атом берёт стакан синевы.
— Здоровье субъективно. Я верю, что эволюционирую.
— Точно — в мертвеца.
— Где твоё воображение?
— В медицинском кабинете. — Она разглядывает его поверх стакана. — Ты на проказе, Тэфф? У тебя лоб пульсирует не хуже сердца.
— Здоровая психика — девственность разума, солнышко. Угости амортизатором. — Она раскуривает его в своих губах и передаёт ему. Он от души затягивается. — Знаешь девушку по имени Китти Стиклер?
— Конечно. Блондинка стандартной комплектации. Все отличительные черты убраны. Отвергает мужиков, которые её сроду не замечали. Ходят слухи про интеллект, но ничего убедительного. Поёт во Дворце Креозота.
— В клубе стрелков?
— Качественное обаяние запаса живцов. Канделябры резиновые — там не любят случайностей.
— Похоже, моё заведение.
— Ага — грохочущие поддельные небеса.
— На это я и рассчитываю. Лучшая вмазка в этой кладбищенской стране — добиваться результата.
— Результативность. — Она стоит прямо перед ним, смотрит в его глаза и сквозь них. — А программа снятия зависимости есть?
Атом хихикает.
— Ты и твой влажный ротик. — Он созерцательно втыкает на свою папиросу. — Я почти подсел на тебя, солнышко.
— Не смеши меня, — говорит она, — своими угрозами.
Дворец Креозота — последнее слово общественных беспорядков. Суженые философий, таких же разнообразных, как Мальро, собираются под одной крышей, дабы предаваться свирепой лживости и взрывному высокомерию. Единственная надежда отвлечь этих ублюдков — выпихнуть на сцену дурочку и заставить её подать голос.
Эту роль играет Китти Стиклер — поёт здесь классику «Бежевых Почек», где перечисляются хирургические насилия, и представители всех полов сообщают, что благоволят к женским формам. Она чирикает без намёка на иронию, сама перенесла каждую косметическую операцию из списка. Её тело настолько подогнано под медиа-стандарт, что едва регистрируется сетчаткой. Похоже, она неспособна завязать. Где-то есть узел — однажды он поддастся.
Атом входит, обращая ионный заряд воздуха. Статистика вероятности поляризуется. Пытаясь заметить девушку, он перефокусируется, пока она не затумани-вается в поле зрения, словно поющий поток патоки. Даже на этих частотах она похожа на вульгарную рек-ламку без следа настоящего продукта. Атом шагает между столов, достигая сцены раньше, чем течение его пустоплаща.
— Извините, мэм… — Эй!
