Потяни за рычаг.
Нажми на кнопку.
Ты ничего из этого не понимаешь, и затем просто умрёшь.
Сверху, с уровня сто девяносто первого этажа, вы смотрите за край крыши, и улица внизу, кажется, пестрит, она похожа на лохматый ковёр, сотканный из стоящих и глядящих вверх людей. Бьющееся стекло — это окно прямо под нами. Ветер налетает со стороны постройки, и мы видим конторский шкаф, огромный, как чёрный рефрижератор, прямо под нами — конторский шкаф с шестью отделениями вылетает прямо перед фасадом, похожим на скалу, и падает, медленно вращаясь, падает, становясь меньше, падает, растворяясь в густой толпе.
Где-то, ста девяносто одним этажом ниже нас, обезьяны-космонавты из Озорного Комитета проекта «Разгром» постепенно доходят до ручки, уничтожая всё, что напоминает о старой истории.
Слушайте, старая поговорка, та, где говорится, что ты всегда убиваешь того, кого любишь, так вот, она работает и в обратную сторону.
С пистолетом, застрявшим во рту, со стволом меж зубов ты можешь изъясняться только гласными.
Наши последние десять минут.
Ещё одно окно разлетается вдребезги, и осколки сверкают, будто стая белых журавлей, а затем появляется стол тёмного дерева, выталкиваемый Озорным комитетом — дюйм за дюймом наружу, пока он не наклоняется, не скользит вниз, и, кувыркаясь в воздухе, не демонстрирует магический полёт вещи, исчезающей в толпе.
Паркер-Моррис билдинг не будет здесь через девять минут. Вы берёте достаточно желеобразной взрывчатки и, нанеся её на опоры фундамента всего, чего угодно, вы можете обвалить любую постройку в мире. Вам только надо набить её мешками с песком, чтобы взрыв разрушил именно колонны, а не вышел на ближайшую подземную парковку вокруг опор.
Этот рецепт вы не найдёте ни в одной книжке.
Три способа изготовить напалм:
Во-первых, вы можете смешать равные части бензина и замороженного концентрированного апельсинового сока; Во-вторых, вы можете смешать равные части бензина и диетической колы; В-третьих, вы можете растворять сухой измельчённый кошачий кал в бензине, пока смесь не загустеет.
Спросите меня, как изготовить нервно-паралитический газ. О, все эти сумасшедшие автомобильные бомбы.
Девять минут.
Паркер-Моррис билдинг рухнет, вся эта сотня и девяносто один этаж, медленно, будто дерево, падающее в лесу. Строевой лес. Ты можешь обрушить всё, что угодно. Кажется странным думать, что место, где мы сейчас стоим, станет всего лишь точкой в небе.
Тайлер и я на краю крыши, пушка у меня во рту, и я неожиданно задумываюсь о том, насколько чист ствол.
Мы полностью забываем обо всех этих убийствах и самоубийствах Тайлера, потому что видим ещё один шкаф, слетающий по стенке постройки, и ящички открываются у него на полпути, оттуда потоки восходящего воздуха вырывают стопки белой бумаги, их подхватывает и уносит ветер.
Восемь минут.
Затем — дым, дым начинает сочиться из разбитых окон. Команда по уничтожению подорвёт инициирующий заряд примерно через восемь минут. Инициирующий заряд разнесёт всё остальное, опоры фундамента будут размолоты в пыль, и серии фотографий Паркер-Моррис билдинг войдут во все учебники по истории.
Пять снимков, разделённых временными интервалами. Вот здесь здание стоит. Вторая фотография — здание наклонено под углом в 80 градусов. Затем семьдесят градусов. На четвёртой здание наклонено под углом в 45 градусов, скелет начинает сдавать, и башня образует небольшую арку. И последний снимок, башня, сто девяносто один этаж, обрушивается на национальный музей, который и является настоящей целью Тайлера.
— Это теперь наш мир, наш мир, — говорит Тайлер. — и все эти древние люди мертвы.
Ежели б я знал, как это остановить… Я бы остановил, умер и попал бы в рай.
Семь минут.
На верхушке Паркер-Моррис билдинг с пушкой Тайлера во рту. Пока столы, шкафы и компьютеры пикируют вниз на толпу вокруг постройки, и дым ползёт вверх из разбитых окон, и команда по уничтожению тремя кварталами ниже глядит на часы, я знаю всё: пистолет, анархия и взрыв — они на самом деле из-за Марлы Сингер.
Шесть минут.
У нас получилось нечто вроде треугольника. Я хочу Тайлера. Тайлер хочет Марлу. Марла хочет меня.
Я не хочу Марлу, и Тайлер не хочет меня. Больше и вообще. Это не похоже на любовь и заботу. Это скорее вопрос владения и собственности.
Без Марлы у Тайлера вообще ничего не было бы.
Пять минут.
Может, мы станем легендой, может, нет. Нет, говорю я, хотя…стоп.
Где сейчас был бы Иисус, если бы никто не написал Евангелий?
Четыре минуты.
Я трогаю языком ствол пистолета, упёршийся в мою щёку, и говорю: ты хочешь стать легендой, Тайлер, парень, я сделаю тебя легендой.
Я был здесь с самого начала.
Я помню всё.
Три минуты.
Огромные ручищи Боба были сомкнуты в кольцо, чтобы удержать меня внутри, и я был зажат в тёмной впадине меж громадных потных титек Боба, неимоверно здоровенных — больше них разве что Господь Бог. Ты входишь в подвал церкви, мы каждый вечер встречаемся: это Арт, это Пол, это Боб; большие плечи Боба наводили меня на мысли о линии горизонта. Жирные светлые волосы Боба были тем, что подразумевает крем для волос, когда называет себя «скульптурным муссом» — такие же жирные, светлые и, частично, — такие же прямые.
Его руки обхватили меня, а ладонь Боба прижала мою голову к новым титькам, которые выросли из его бочкообразной грудной клетки.
— Всё будет хорошо, — говорит Боб. — Поплачь.
От коленей до макушки я чувствую запах химических реакций, запах сгорающих в чреве Боба еды и кислорода.
— Может, у них ранняя стадия, — говорит Боб. — Возможно, это всего лишь семинома. С семиномой у тебя почти стопроцентные шансы выжить.
Плечи Боба неожиданно складываются в одну длинную линию, — он вздыхает; а затем кап, кап, кап и всхлипывает. Вздох, поднимающий плечи. Кап, кап, кап.
Я прихожу сюда каждую неделю уже два года, и каждую неделю Боб обхватывает меня своими ручищами, и я плачу.
— Поплачь, — говорит Боб, вздыхает и всхлип…всхлип…всхлипывает. — Давай, поплачь.
Большое влажное лицо опускается на мою макушку, и я теряюсь внутри. И тогда я рыдаю. Плач здесь, в удушливой темноте, будучи замкнутым в ком-то ещё, когда ты видишь, что всё, что ты можешь предпринять, превратится в мусор.
Всё, чем ты когда-либо гордился, будет откинуто.
И я затерялся внутри.
Это всё равно, что проспать почти неделю кряду.
Вот как я встретил Марлу Сингер.
Боб плачет, потому что шесть месяцев назад ему удалили яички. Затем гормональная терапия. У Боба выросли титьки, потому что у него был слишком высокий уровень тестостерона. Увеличьте уровень тестостерона, и ваше тело в поисках баланса начнёт вырабатывать эстроген.
Вот почему я плачу именно сейчас, твоя жизнь превращается в ничто, и даже меньше чем в ничто; это забвение.
Слишком много эстрогена, и у тебя вырастает сучье вымя.
Очень легко заплакать, когда ты понимаешь, что каждый, кого ты любишь, оттолкнёт тебя или умрёт. Если взять достаточно длинный промежуток времени, то шансы каждого из нас на выживание на этом промежутке стремятся к нулю.
Боб любит меня, он думает, что мне тоже удалили яички.
В подвале церкви Троицы вокруг нас на диванчиках, покрытых дешёвыми пледами из магазина, примерно двадцать мужчин и всего одна женщина, все сцепились в пары, большинство из них рыдает. Некоторые пары наклонились вперёд, головы прижали так, чтобы соприкасаться ушами, и стоят, как рестлеры в захвате. Мужчина с единственной женщиной в группе положил свои локти на её плечи; её голова находится меж его рук, и его заплаканное лицо уткнулось в её шею. Лицо женщины выглядывает с одной из сторон, и рука её держит сигарету.
Поднырнув вниз, я выползаю из ручищ Большого Боба.
— Вся моя жизнь, — плачет Боб. — Почему я ещё что-то делаю, — я не знаю!.
Единственная женщина здесь в «Останемся мужчинами вместе», группе помощи больным раком яичек, эта женщина курит свою сигарету, несмотря на навалившегося на неё незнакомца, и её глаза встречаются с моими.
Фальшивка.
Фальшивка.
Фальшивка.
Короткие чёрные матовые волосы, огромные, будто из японских мультиков, глаза, желтушно-бледная в своём платье с обойным узором из тёмных роз, эта женщина была также записана в мою группу поддержки для туберкулёзников по пятничным вечерам. Она участвовала в круглом столе по меланоме по вечерам каждую среду. Вечером, в понедельник, она участвовала в моей рэп-группе «Твёрдо верующие» для больных лейкемией. У неё пробор зигзагом, и, видя этот пробор, я замечаю её белоснежную кожу.
Когда вы рассматриваете список этих групп, все они имеют неопределённые возвышенные названия. Моя группа для кровяных паразитов по вечерам — каждый четверг, она называлась «Свободный и Чистый».
Группа, в которую я ходил, чтобы посмотреть на мозговых паразитов, называлась «Выше и дальше».
