перед собой прокладывать путь через воздух. Отодвигать руками горячее прозрачное нечто, как паутину при ходьбе по лесным тропкам. Иначе стоячая гарь могла привести к ожогу или ушибу лба. Мы с тачкой вывалили в зев ящика убитую дважды траву. Сперва леской, потом солнцем, и сверху закидали её же спрессованной кровью, смявшейся в пластилин на защитном экране бензокосилки ливерной колбасой, лимфой скошенной травы. Эту травокашу, собранную в ладони можно есть. Комкать как веганскую котлету и есть. Фалафель из клевера и одуванчиков. Я попробовал понюхать скомканный шар, выжать из него каплю воды, не пахнет, не течёт. Скорее подойдёт как образив для кожи, как жмых из кофемашины, отшелушить с себя страх и ненависть. Нет воды в траве. Нет света на участке. Я кротом перевожу на ощупь тачку, что пытается выдать меня скрипом на место у крыльца, перехожу к поливу.
Заурчало чудо белорусского насосного дела и по пятидесятиметровому шлангу зашаркала, цепляясь за сухое нутро резины, возвращающаяся из Аида ледяная вода. Умыл руки, умыл ноги, умыл лицо. Вышел ступнями из лужи под собой и стал поить природу. Сливу, алычу, вишню и далее по лемарковскому списку. Оживление произошло не сразу. Первым живым из-под шланга вышел мокрый пёс. Он сел в тачку и стал кататься по недовыровненному участку от недостроенного забора к дому, неизменно попадая во все ямки, что вырыл он же во времена лихих игр весной. Намокшие глаза поначалу отражали блеск луны на его клыках и даже немного отвисший язык. Но через минуты и пёс, и я, и алыча снова стали сухими в плотной завесе жара от земли, снова просили пить, не чувствуя, как холодна подземная спасительная жидкость. Полить. Ещё полить. Но остановиться. Страх, что вода закончится в этой бездождливой стороне, страх приказал остановить ток, умертвить до следующей ночи насос.
Снова стало тихо как перед первым разрезом в операционной. Вишня остановила рост и обиделась. Пёс перестал гонять в тачке. Я перестал дышать и упёрся лбом в столб горячего воздуха перед собой. Луна, тупая и ненужная как десертная ложка стала размытой и неровной в мареве жаркости бытия. С юга на север пролетела дрянь. Чёрная крестообразная на фоне сине-фиолетового неба, пролетела бесшумно. И чёрт с ней. Лишь бы только за Редькино её не разорвало на куски, лишь бы не привлекла внимания к моему углу суши. Лети, дрянь, на север. Вся дрянь летит на север и ты лети. Я подозвал пса и закрыл ему глаза руками чтобы он не увидел летящее и не подал голоса. Наш чёрный прямоугольник участка с пастью компостного ящика, с матовой не умеющей блестеть тачкой, без фонарей и отражения в воде, невидим и не нужен никому. Так и будет. Дрянь пролетела без суеты и манёвра. Пёс ушёл куда-то, вычислив не самый жаркий метр и шумно лёг с выдохом там во тьме. Небо без дряни, можно и подышать. Найдёт дорогу сам. Я обернулся на контур дома. Стены ещё маялись и вибрировали от градуса. Настежь открытые окна, бессмысленно пытавшиеся весь день снизить жар, теперь бессмысленно пытались заместить один тугой несжимаемый горячий воздух на другой такой же, только сине-фиолетовый. Свет, разумеется, не горел нигде и тысячи насекомых не подозревали, что над травой высится обиталище человека. Без маяка лампочки, недалёкие бесскелетные не залетают в окна. Не садятся на потолок, не жалят уснувшего от усталости хозяина. Я попытался сделать что-то полезное в саду. Наступил в темноте на сорванные и недоеденные воронами яблоки. Снял несколько слив, которые поленились украсть сороки. Попытался во тьме понять долго ли ещё зреть вишне, груше и тому абрикосу, что я посадил по ошибке. Все ягоды были серыми и на ощупь плотными, не пахли. Время сбора не пришло. Затем я застыл и прислушался. В посёлке были звуки, тихие как разговор или урчание машинки для бритья. Кто-то ещё проводил здесь время, но также не высовывался. Света не было, сколько я мог видеть, встав на перекладину забора. Возможно это работает автомат-очиститель или старый холодильник в пустых соседских домах. Если яблоки вороны будут так таскать и дальше, то скоро мне идти в магазин. Мероприятие это следует оттянуть. Наличных мало, а об использовании карты лучше не думать. Всё, больше никаких дворовых забот и слепых обследований. Пора спать. Пора делать эту трудную работу. Дышать горячим воздухом голым в темноте с закрытыми глазами пока не наступила парализующая жара дня.
Тридцать один. Пью холодную воду. Принял к сведению прошлую ошибку пить холодное вино. С ним пустой день превратился в пробел. Меня не устроило, тем более что вино дороже воды, а охлаждение не менее иллюзорно. Подпер книжный шкаф стулом и сижу у лестницы между щелью окна и щелью двери. Пёс указал это место вчера как прохладное. Хотя кого обманываю, как наименее раскалённое. Приняв душ в третий раз за утро, проходя мимо комнаты со шкафом услышал негодование Чехова по поводу общей запертости. Стул колышется, но открыть изнутри Антон Палыч не может. По какой-то неизвестной причине Владимир Владимирович и Курт Куртович не помогают Чехову подналечь на дверцу и сдвинуть мешающий стул. Может не хотят со всей своей высоты упасть на расплавленный ламинат, а может мешает договориться о скоординированных действиях языковой барьер. Я выглянул аккуратно из проёма и посмотрел за стекло шкафа. Чехов сборником рассказов начал давить на стекло, а изданием в мягкой обложке частично пролез в просвет между дверцами. Маяковский на верхней полке молчал недвижимо. Воннегут на предпоследней отодвинулся от стенки «Матерью тьмой», но скорее из-за жары, а не ради приближения к стеклу дверцы. Хотя, он хитрый, надо посмотреть через час, куда двинет «Колыбель для кошки» воспользовавшись моей полуденной параплегией. Я спрятал голову обратно в коридор, ещё минуту послушал как Чехов в одиночку пытается без эффекта отодвинуть стул и потом варёным мясом утащил чрево своё в угол к лестнице. Но там уже лежал бедолага пёс, занял тригонометрию потоков воздуха. Чтобы не создавать прослойку густого пара между нами, я присел не рядом, а у противоположной стены. В глаз мне попал лазерный луч солнца от провисшей шторы. Ослеплённый я обрадовался тем, что теперь ничего не нужно решать.
Я постарался протянуть в положении проткнутого иголкой насекомого как можно дольше. Себе любимому посвятить это положение. Нет движения, нет радиации тепла. Пот беспрепятственно стекает гравитационной тропой. Испепелённый день так бы и прошёл, но отчего-то я решил проверить воду в миске пса. Перетаскивая варёные
