Но он не знал, что сказать, и она сама давала ответ:
— Как бы там ни было, попробуй всегда кончать вместе с ней, может быть, тогда что-то у вас и выйдет.
В конце августа приехали Гриша с Саввой. Сначала Ева хоть иногда посылала эсэмэсы, потом перестала писать вообще. Не то чтобы братья волновались, но Тамара устроила скандал, они собрались и приехали на выкупленном у отца Лукича бээмвэ. Нашли своего друга, начальника станции. Начальник станции сказал, что с малым все ОК, а вот груза по-прежнему нет, и платформы их стоят порожняком, лучше забрать их отсюда от греха, — сказал он. Братья занервничали и побежали искать свои платформы. Наконец нашли вагон, вскарабкались наверх и пошли по коридору, открывая двери купе. В третьем увидели Ивана. Ева лежала на нем сверху и курила беломор. Гриша застыл в дверях. Из-за его спины высунулся Савва.
— Ах ты, сука! — крикнул он. — Блядь, что с малым сделала!
Схватил Еву за волосы и потащил ее к выходу. Иван бросился было к нему, но Гриша завалил его обратно на полку:
— Давай, малой, — сказал, — одевайся, домой поедем.
Иван начал быстро одеваться. Гриша все контролировал: «Давай-давай, — подгонял, — давай быстрей». Наконец Иван натянул обувь и выскочил из купе. Гриша побежал за ним. Возле вагона Савва добивал своими «саламандрами» Еву. Она лежала на красной железнодорожной траве, прикрывая руками голову. Савва между тем по голове и не метил, бил в основном по животу.
— Что ты делаешь?! — закричал Иван, но Гриша схватил его за шею:
— Спокойно, малой, — сказал он, несколько испуганно глядя на брата, — спокойно, он знает, что делать.
Гриша, очевидно, сам такого не ожидал. Савва еще раз завалил Еве, отошел в сторону и вытер травой кровь с ботинка.
— Вот сука! — сказал. — «Саламандры» совсем новые были, разбил об суку.
Иван стоял и смотрел на голую Еву, которая тяжело дышала, истекая кровью.
— Давай-давай, — сказал Гриша, — надо идти, пошли отсюда.
Савва перевел взгляд на Ивана:
— Поехали, — сказал, — поехали.
— А как же она? — спросил Иван.
— Поехали, — повторил Савва и пошел в направлении станции. Гриша потащил Ивана за ним. На станции они запихали Ивана в бээмвэ, посигналили начальнику и отъехали в северном направлении. Иван смотрел за окно, разглядывал облака, плывущие с моря, разглядывал фуры, которые они легко обгоняли, разглядывал дома и прохожих и думал, что часа полтора они будут гнать вперед, на север, а уже потом где-то остановятся, потому что всякое путешествие требует остановок. И всякий водитель, каким бы выносливым он ни был, должен в какой-то момент остановиться. И чем дольше ты едешь, тем более долгими становятся остановки, пока в какой-то момент ты не остановишься совсем, не в силах двинуться дальше, на расстоянии одного перегона от того места, куда ты должен был приехать, где ты не был так давно и где тебя совсем-совсем никто не ждет.
ОСОБЕННОСТИ КОНТРАБАНДЫ ВНУТРЕННИХ ОРГАНОВ
Особенностью перевоза внутренних органов (или их частей) через государственную границу Украины является, прежде всего, несогласованность отдельных пунктов или целых разделов налоговой декларации, принятой Украиной на Общеевропейском экономическом саммите в Брюсселе в мае 1993 года. Согласно пункту пятому раздела первого вышеупомянутой декларации, Украине следовало бы ответственнее относиться к вывозу внутренних органов с собственной территории на территории дружественных ей стран. Однако уже из поправок, принятых внеочередной сессией парламента и подписанных непосредственно президентом страны, становится неясно, какие именно страны считать дружественными. И здесь возникает несогласованность первая. Кому из соседей можно протянуть руку доверия и экономического сотрудничества? Румынам? Румынские пограничники выходят теплым августовским вечером из казармы, серая полынь растет у ворот, и печальный заспанный часовой обтирает пыль с ручного пулемета марки «льюис». Впереди идет капитан, за ним — два рядовых пограничника, они достают упакованные для них сухпайки, жуют свою мамалыгу или какие-нибудь другие румынские народные блюда. Один из рядовых достает из зеленой военной сумки литровую бутылку вина, отпивает из горла, передает капитану, капитан тоже отпивает, хмурится и смотрит в плавни, покрытые голубым утренним туманом, куда-то туда, на восток, откуда по утрам прилетают цапли и вылавливают в камышах беззащитную румынскую рыбу. Пограничники идут молча, пьют тоже молча, лишь иногда кто-нибудь из них сгоняет с насиженного места случайную птицу, и та гулко влетает в туман, отчего рядовые дергаются, а капитан лишь презрительно прищелкивает языком, мол, что за засранцы, что за туман, что за жизнь такая. В месте, где река сужается, они спускаются к берегу и начинают пробираться камышами, по тропинкам, протоптанным коровьими стадами. Впереди идет капитан, за ним — солдат с мамалыгой, последним идет солдат с вином, которое он, кстати, уже почти допил. «Стоп!» — вдруг тихо приказывает капитан, и солдаты настороженно снимают карабины с плеч. «Вот она!» — показывает он на большую черную трубу, лежащую в густом тумане, теряясь в нем почти целиком. Капитан подходит к трубе, приседает и достает из походного планшета пакет из штаба. Солдаты становятся по бокам его и держат карабины наготове. Один из них добивает свою мамалыгу, другому хочется отлить, но кто ему даст отлить на посту. Капитан разворачивает пакет, долго разглядывает нарисованную на листе бумаги схему нефтепровода, наконец подходит к трубе, находит нужный кран и решительно его закручивает. «Все, — говорит капитан, глядя куда-то на восток. — Пиздец вашему реверсу», — говорит он, и все возвращаются в казармы.
Кто дальше? Молодой венгр, сегодня чуть ли не впервые заступивший на дежурство, все время смущается, когда к нему обращаются водители фур. Он понимает, что они переезжают эту границу по нескольку раз в неделю, а он еще пацан, он еще ничего об этом не знает, он не знает еще ничего о жизни и смерти, о любви и предательстве, о сексе, кстати, он тоже почти ничего не знает, он даже дрочить как следует не умеет, поэтому, когда к нему обращаются женщины, смущается особенно, густо краснеет и переходит с русского на английский, на котором ни одна женщина не говорит, и от этого он смущается еще больше. Старый капрал, начальник смены, еще с ночи куда-то исчез, очевидно, опять смотрит порно по спутнику, или бейсбол, в Америке сейчас играют в бейсбол. А он должен стоять в кабинке и говорить с этими женщинами, от которых пахнет жизнью и водкой, говорить с ними на ломаном английском или ломаном русском, слушать их ломаный от жизни и водки украинский, объяснять им условия перевоза внутренних органов и алкогольных изделий, забирать у них лишний алкоголь, забирать у них электрические устройства и шоколад, забирать у них взрывчатку и ручные гранаты ргд, забирать у них для капрала журналы «Хастлер», забирать у них для венгерской экономики спирт, эфир, кокаин, ароматические палочки с запахом гашиша, освежающее масло с героиновыми вытяжками для тайского массажа, антигеморроидальные свечи с конопляным экстрактом, цыганские женские волосы в шкатулках, рыбью и человеческую кровь в термосах, замороженную сперму в капсулах из-под духов «Кензо», серое вещество мозга в кулечках с салатом оливье, горячие украинские сердца, завернутые в свежую русскоязычную прессу, все те вещи, которые они пытаются провезти в туристических рюкзаках или клетчатых сумках, в дипломатах, обтянутых искусственной кожей, или в футлярах из-под лэптопов. Он измученно смотрит на футляры из-под лэптопов, набитые мясом и презервативами. Он растерянно разглядывает белые безразмерные бюстгальтеры, сделанные из сукна для парусов и матросских роб. Наутро к нему подходит женщина лет сорока, но ей никогда этих сорока не дашь — эти украинские женщины, они так выглядят, что им никогда не дашь их возраста, ты и знаешь, скажем, что ей уже сорок, но дать ей эти сорок никогда не дашь. И от нее тоже пахнет долгой жизнью и теплой качественной водкой, и она говорит: «Пропусти меня, я спешу, у меня сын в больнице». И губы ее так отчаянно перемазаны темно-красной помадой, что угорца вдруг перемыкает. «Стоп, — говорит он себе, — какой сын, какая больница?» Что-то его настораживает в этом всем — может, то, что она курит крепкие мужские папиросы, а может, то, что никакой такой больницы поблизости нет. Но он говорит ей: «Секундочку» — и бежит за капралом. Капрал едва успевает застегнуть ширинку и, страшно злясь, выходит-таки за ним на площадку для автомобилей, оставив на произвол судьбы свой бейсбол. Видит старую «копейку», на которой притащилась женщина с темно-красными следами крови и помады на губах, и все понимает. Он зовет двух механиков, те снимают передние крылья и находят там целый арсенал — блоки сигарет, россыпи нелегального табака, бриллианты, золото и чеки из ломбарда. Окрыленные первым успехом, они лезут в салон и снимают заднее сиденье. Там, ясное дело, находят остатки контрабанды, потом еще разбирают дверцы и приборную доску и вообще разбирают «копейку», насколько это возможно в походных условиях, однако больше ничего не находят и исчезают с чувством честно выполненной работы. Женщина обреченно приседает на холодный асфальтовый бордюр и внимательно разглядывает молодого венгра. И во взгляде ее ненависть так странно перемешана с нежностью, что чувак подходит к ней и просит у нее закурить. Она нервно смеется, показывает на гору изъятого табака, но потом дает свою крепкую мужскую папиросу. Так они и сидят, счастливые и измученные, она — трехмесячной беременностью, он — первой самопроизвольной эякуляцией.
