Джей Стивенс - Штурмуя небеса

Как и многое другое в этой истории, система Хаббарда не была уникальна. Сходите в любую библиотеку, и вы сможете отыскать там большой раздел монографий по антропологии. В них есть описания шаманских целительских ритуалов, в которых шаманы управляли целительным трансом с помощью определенных реплик и предметов, например, выдувая струю табачного дыма прямо в лоб больному аборигену. Но в условиях западной психотерапии это было уникально — уникально и незаконно. Однако Хаббарда абсолютно не заботило, что думают по этому поводу ученые. Единственной причиной, из-за которой он употреблял мескалин или ЛСД, была возможность достичь Блаженного Видения. Для Хаббарда это было связано с католицизмом, хотя он не страдал ортодоксальностью. Если передним оказывался методист, путешествие становилось методистским. Если православный — православным.

Хаксли поначалу скептически отнесся к сообщениям из Ванкувера о том, что Эл пробуждает Блаженное Видение в дантистах и адвокатах. Но в октябре 1955 года он вместе с молодым психотерапевтом Лаурой Арчер, которая вскоре стала его второй женой, решил попробовать технику Хаббарда. Потом он писал Осмонду: «проникновение за закрытую дверь было прямым осознанием… возникающего глубоко внутри ясного и четкого понимания Любви как первичного и основополагающего космического события. На словах это звучит как-то не так, немного фальшиво, и кажется пустой болтовней. Но факт остается фактом…»

Хаксли был ошеломлен, когда понял, что все его предыдущие эксперименты, описанные в «Дверях восприятия» и «Рае и Аде», были просто интересными аттракционами, «искушениями, попыткой вырваться из обычной действительности в ложную. Или в лучшем случае несовершенными, частичными переживаниями красоты и чистого знания». И это поднимало неприятный вопрос. Что было лучше — следовать дальше методике осторожных психологических экспериментов, вроде тех, что они предлагали Фонду Форда, или же Хаббард был прав — реальная ценность мескалина и ЛСД была в его удивительных способностях помогать в достижении мистического опыта? Описывая эту дилемму Осмонду, Хаксли писал:

По моему мнению, важно время от времени прерывать научные эксперименты и разрешать участникам идти собственной дорогой к мистическому Ясному Свету. Но, возможно, чередование экспериментирования и мистического видения было бы в психологическом отношении неосуществимо. Тот, кто однажды осознал первичность существования Любви, захочет ли возвратиться к экспериментированию на психологическом уровне?.. Я считаю, открытие Двери мескали-ном или ЛСД является слишком драгоценной возможностью, высочайшей привилегией, чтобы пренебречь ею ради чисто научного опыта. Научные эксперименты, конечно, должны быть, но было бы неправильным, если, кроме них, ничего не будет.

Благодаря методике Хаббарда у Хаксли начали зарождаться новые вопросы. Нельзя ли использовать эти новые преобразователи сознания, чтобы стимулировать тонкие, но коренные изменения в том способе, каким «сообразительная обезьяна» воспринимает действительность? То есть, если вы правильно подберете группу людей, из лучших и самых влиятельных представителей общества, дадите им со всеми предосторожностями ЛСД или мескалин и сделаете все возможное, чтобы помочь им достигнуть Ясного Света, — какое влияние это окажет на культуру? Что будет, если свет и чистота Иного Мира сойдут на землю… Это было привлекательным предположением, и чем больше Олдос думал об этом, тем более убеждался, что оно не так уж и надуманно. Если действовать осторожно, не предпринимая таких шагов, которые могли бы испугать обывателя.

Но сначала надо было решить один практический вопрос «Название для этих наркотиков — целая проблема», — писал он Осмонду. Их нельзя было назвать ни психомиметиками, ни галлюциногенами, ни любым другим из уже известных имен. Нужно было что-то полностью новое. Просмотрев словарь Лиддела и Скотта, Олдос почувствовал, что он нашел достойное имя: Phanerothyme, что означало «делать душу видимой». Он приложил к письму следующую эпиграмму:

Однако Хамфри не очень понравился phanerothyme и он создал собственное слово, психоделики, и послал Олдосу в ответ другой стишок:

Эл Хаббард всегда придерживался мнения, что если предупреждать о своем приезде, то никогда в жизни никуда не доберешься. Он предпочитал просто неожиданно появляться на пороге. Однако он всегда был настолько обаятелен, что это не приносило ему неприятностей

Он неожиданно появлялся везде, где велись исследования ЛСД или мескалина. Хаббард был постоянно в пути — он посещал Ос-монда в Саскачеване, затем отправлялся в Лос-Анджелес, повидать Хаксли и Хеда, затем поперек континента — Нью-Йорк, Бостон, Бетесда, округ Колумбия. Затем — снова в Европу, проверить, как там продвигаются исследования. Потом обратно — и все по новой: изучая работу новых исследователей, проводя ЛСД-сессии для заинтересованных профессионалов, устраивая мозговой штурм по теме — как «вывести в мир» психоделическое движение. В обмен он получал сведения обо всех экспериментах, самые увлекательные сплетни и конечно же неистощимые поставки необходимых веществ, которые он тут же прятал в свою большую кожаную сумку.

Одним из любимых препаратов Эла был карбоген, смесь диоксида углерода и кислорода. Его можно было перевозить в маленьком портативном резервуаре. Врачи считали карбоген мощным абреактором: десять или пятнадцать вдохов и вы заново переживали детские травмы. И в зависимости от того, как хорошо вы справились с этим испытанием, Эллибо предлагал вам принять участие в ЛСД-сессии либо отказаться.

Он был из тех деловых людей, у которых нет времени на записи. Поэтому Хаббард не оставил никаких свидетельств о том, что происходило в мире в 1956 году, когда состоялся первый международный симпозиум по ЛСД. В целом его можно охарактеризовать как отход от исследований «лабораторного сумасшествия» и психомиметиков в пользу терапии, которая была, в конце концов, изначально первой рекомендацией «Сандоз»:

Для высвобождения вытесненного материала и создания психической релаксации, в частности при тревожных состояниях и неврозах навязчивых состояний.

Приписывать такую смену курса исключительно усилиям капитана Хаббарда было бы преувеличением; Эл скорее был помощником, без которого многого бы не произошло. Кроме того, он был ходячей энциклопедией; именно от Хаббарда многие исследователи впервые узнали главное правило приема ЛСД: состояние ЛСД во многом зависит от отношения к этому человека, пробующего наркотик, и от обстановки, в которой проходит опыт. То есть, если вы хотите свести человека с ума, достаточно будет, давая ему ЛСД, сказать, что это психомиметик. И все это, вдобавок, будет происходить в пастельных цветов больничной палате под присмотром мрачной сварливой медсестры. Но использование наркотика в более тонких целях требовало понимания того, насколько повышалась значимость окружения в психоделическом состоянии. Как влияла музыка: произведения Баха, например, казались настолько божественными, словно их написал Творец; в то время как другие — Берлиоз, скажем, — вызывали у вас сладкую истому; людям под ЛСД нравилось расслабленно исследовать окружающий мир, зарисовывая все и записывая, хотя результатом оказывались только небрежные каракули. Словно они на время вновь становились детьми. И еще — любое незначительное изменение настроения и поведения врача (раздражение, беспокойство, юмор) могло оказывать потрясающий эффект на пациента.

К 1956 году вопрос о том, «что же находится в подсознании», разделился на ряд более частных вопросов, поскольку врачи поняли, что «темная комната» подсознательного, подобно бабушкиным сундукам, хранящимся на чердаке, полна сокровищ. В одном сундуке — архетипы Юнга; в другом — любимые Фрейдом неврозы, которые можно проследить вплоть до момента, когда пациент, лежа в колыбели в возрасте одного года, наблюдал занимающихся любовью родителей. Теперь у терапевтов были гораздо более сильные инструменты. И одновременно вставали новые вопросы: почему, например, хотя ЛСД-сессии продолжались обычно три-четыре часа к ряду, они были нисколько не утомительными. Всякий раз, когда исследователи ЛСД собирались вместе, беседа быстро приобретала анекдотический характер. Одна удивительная история следовала за другой: «…и внезапно я родил сам себя. Фактически я ощущал, как плыву в амниотической жидкости, затем меня вынесло вниз по вагинальному каналу, и я подумал: «это случилось — я умер и теперь рождаюсь заново».