Гассан: (принимая официальный вид) Нет, нет и еще раз нет! Не раньше, чем через месяц! Из-за таких горе-провокаторов как ты, мне начальство голову оторвет!
Ахмед: Ах, какой гуляш! (с трудом протискивается в отверстие в проволочном заграждении. Подходит к Гассану, протягивает мозолистую длань. Гассан с чувством пожимает руку старику. Друзья крепко обнимаются. Гассан плачет)
Гассан: (утирая слезы) Погоди, старина, придет Ноябрь и мы побегаем с тобою за москалем как в старые добрые времена! Помнишь, большую охоту на Садовом кольце? Когда Зураб на спор подстрелил 12 самцов! А 106-килограммового Усача помнишь? С ним пришлось повозиться…
Ахмед: Да-а…ведь мог бы и уйти, стервец. Хитрый… а злости сколько!
Гассан: Как дела-то, старина? Как Гульнара?
Ахмед: Ты же знаешь ее, Гассан. Малышка все больше времени проводит в центральной библиотеке им. Басаева. Хочет стать ветеринаром. Да и… Ах, черт! Гляди, Гассан, гляди!
Из зарослей дикой ежевики по ту сторону колючей проволоки неспешным шагом выходит великолепный москаль. Он молод, тело его бугрится мускулами. Огромные ляжки упруго ступают по зеленой подстилке из мха. В верхней левой конечности москаль сжимает Белый гриб. Москаль останавливается посреди полянки, раздувает широкие ноздри, и глядит на друзей исподлобья. Маленькие звериные глазки его налиты кровью, морду искажает злобная гримаса
Москаль: АУУУУЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫРРРРУУУУУААААЫЫЫЫЫЫЫ!!!!!!!!!! (ТОПАЕТ ЛАПОЙ ОЗЕМЬ)
Ахмед было хватается за автомат, но бдительный Гассан одергивает друга. Подойдя вплотную к проволочному заграждению, он некоторое время глядит на москаля, затем громко хлопает в ладоши. Животное настороженно пятится, отступает в кусты и внезапно, огласив округу громким воем, галопом уносится вглубь сцены.)
Гассан: Они совсем ручные… Рука не поднимается даже… А образчик хороший попался! Дай бог через месяц свидимся
Ахмед недовольно хмурится.
Гассан: Дыру в заборе придется заделать, старый негодяй! (сердечно улыбается)
Затемнение.
Это ли не рефлексия души славянской!
Здравствуйте, милый мой, вельмилюбивый Карп Фелистратович!
Пишет Вам из деревни, закадычный друг Ваш, Мишаня. С нежностию, обращаюсь к Вам, любезный Карп и смею надеятся на скорый ответ. Тем паче, весна в этом году выдалась на славу, дача наша, что в Подгорках вся в цвету… Давеча распустилась бабушкина сирень и запах ее, столь непокорный, дикий, витает в воздухе, навевая светлую грусть по дням нашей молодости.
Пользуясь оказией, передаю Вам привет от Зорги Павловны, супруги моей, третьего дня почившей в бозе. Не дождалась она приезда Вашего, Карп Фелистратович, только все пищала на одре: Карп, Карп! Не сдюжило сердечко, не вынесло разлуки с Вами, вот и преставилась раба божья Зорга, откинулась так сказать, бросила кони
А, в пизду…
Внучек наш, Семен, не так давно пойман был мною в умывальне, рядом с тазиком, наполненным водичкою живою из Третистретенского монастыря, что под присмотром монашки Зои. Верите, уж на что смышленый мальчик, ручонками своими душил в тазу огромного карпа и приговаривал: «Вот тебе, Карп! Получай, Карп!» И как вам это нравится, Карп Фелистратович?
Приезжайте скорее, любезный друг мой, погостить в Подгорках. Вот уж неделю как Устинья, сучка из Геройска, что проживает в сарайчике дровяном, неподалеку от заброшеной свинофабрики, толчет воду в ступе, все переживает, готовится так сказать к Вашему приезду. И неизвестно, чем все закончиться может, милый мой Карп, ежели не угодно будет Вам посетить скромное мое хозяйство.
Вчера, ночью глубокой, проснулся я от щемящего чувства одиночества, что поселилось в сердце моем после Вашего отъезда. Лежал, блядь как мудак, в постели и рыдал, вспоминал значить, слова Ваши, Карпушек: Не еби козу, Мишаня, не говни и не торрогро…гро….гро…
Вот и пробирает меня дрожь неземная от этого чудного, несуразного вашего ГРО, ибо страшно даже подумать, к чему бы мы все Пришли, не надоумь Вы меня поедать по понедельникам коровьи лепешки, в знак великого искупления.
Жутко мне, Карп Фелистратович. Чую ведь нутром, ебана в рот, что грядут большие перемены в укладе жизни нашей. За горой лес полыхает, а к нам щепки летят. В небе знамение было-мальчик голый, разверстый, чуждой нам национальности, через горы идет, за собою невод тянет. И все, к чему прикоснется в говно превращает.
Только чу, не буду боле…
А сирень благоухает, что и не передать не передать не передать, да, всё хотел спросить у Вас, да не решался — пидар ли Вы, как стрелочник Аннушкин доказывает или обычный говноед, коих хуева прорва на земле русской? Рад бы Вам денег выслать, но в пизду — не решаюсь оскорбить Вас предложением таким паскудным. Да и потом, говорят, что у Вас и своих денег немеряно, просто жадный Вы поц неимоверно, но я не верю в эти слухи ни хуя…
Приезжайте, Карп! Карп! КАААААААААРРРРРРРРРП!
Примечание автора
*далее неразборчиво….бумага покрыта коричневыми пятнами омерзительной консистенции. Просматриваются обрывки фраз… Оррро….Гад…. дочь….и внучь*…
Ранним утром, насвистывая что-то несуразное, отец важно прошествовал мимо Вовки на кухню. Не прекращая свистеть, налил себе стакан чудного бабушкиного морса и залпом осушил его. Повернулся к сыну, блестящим глазом подмигнул и направился в ванную.
Вовка остался на кухне. Поведение отца, обычно столь угрюмого по утрам, показалось ему странным. Мальчик механически ковырял ложкой в полуостывшей каше, то и дело оглядываясь.
«Папа сегодня глупый!»-вихрем пронеслось в голове. Это простое заключение отчего-то успокоило мальчика, вернуло миру обыденную данность.
Аппетит Вовкин все же улетучился без остатка. Поковыряв для виду кашу, он потянулся к коробке с конфетами, схватил одну, ту, что в ярко-зеленой фольге, развернул ее жадно и целиком засунул в рот, зажмурившись даже от сладости. Некоторое время, Вовка сосредоточенно жевал, забыв обо всем на свете, затем, проглотив восхитительную шоколадную мякоть, несколько раз провел языком по деснам, собирая остатки конфеты.
— Очень вкусно! — сообщил он утреннему мареву за окном. Окошко подмигнуло в ответ, заискрилось, заиграло робким пока еще весенним солнышком.
«Не пойду сегодня в садик! Заболею и не пойду!»-мысль, целиком запретная, все же показалась мальчику заманчивой и прикрыв глаза, он задумался о способах реализации столь чудесной мечты.
— Ногго! — громко произнес кто-то за его спиной.
Вовка резко обернулся на табурете, но не обнаружил позади себя ровным счетом ничего. Дверь в кухню была прикрыта, видимо отец закрыл ее за собою по пути в ванную комнату. И все же… Ведь он явственно слышал…
С растущим беспокойством Вовка уставился на окошко между кухней и ванной. Две его створки, обычно плотно закрытые, сейчас были полусомкнуты. Между ними, … было нечто ЧУДОВИЩНОЕ!
Всхрапнув, Вовка отшатнулся от ужасающего образа, что сверлил его холодными рыбьими глазами, вытягивая свое резиновое «Я» сквозь окно, слюняво разъедая деревянные створки. От резкого толчка, табурет, на котором сидел ребенок упал на пол, низвергая тело мальчика в зелено-бурую жижу. «Мушиные Кладки!»-пронеслось в голове ребенка, когда, увязая в омерзительной субстанции, он попытался ползти. Изо всех сил напрягая тоненькие ручки, он подтягивал монструозный гипертрофированный таз заросший диким мясом.
— Папа! Любимый Папа! — визжало существо, бугрясь коростой. — Мамочка умерла, папа! Я знаю, мамочка умерла!
— Конько! — весело сообщил отец, появляясь на пороге кухни и сверху вниз глядя на желеобразную субстанцию, поглотившую его сына. Внезапно, глаза его, безмятежно голубые, подернулись пеленой подозрения и присев на корточки он провел разом взмокшей рукой по полу, собирая вязкую гниль. Покатал ее между пальцами, возмущенно хмыкая, поднес к носу, несколько раз втянул в себя воздух, затем встал, походу вытирая руку о стену и разом повеселев, бормотнул:
— Конько! — и немного погодя, будто бы поясняя себе же нечто важное:
— Гнедко!
И был таков.
Когда Андрей вернулся домой из школы, отец был невменяем. Набычившись, он стоял возле холодильника и яростно сверлил взглядом пол. В руке его был зажат кусок ветчины.
— Володя, — укоризненно протянул отец, — Ты снова прогулял уроки.
Андрей нервно кашлянул. Более всего его испугало то, что хитроумный старик сумел выбраться из запертой кладовки. Обычно, отца приковывали к стальной решетке и стегали кнутами до полного изнеможения. Дверь в кладовку всегда оставалась закрытой-ни при каких обстоятельствах, отцу не позволяли выходить на прогулки по квартире без строгого ошейника.
Но не в этот раз. Видимо произошло непоправимое — отец умудрился вырваться из плена и вкусил ветчины. Теперь, всеми правдами и неправдами, старика нужно было уговорить вернуться в кладовку, до прихода мамы.
