– Стой, – сказал Никита и поглядел на Максима безумными глазами, – мы так не уйдем. Они на машине.
– А что ты предлагаешь?
– Давай ляжем у обочины и притворимся мертвыми. Они тогда мимо проедут и сделают вид, что нас не видят. На фига им лишнее дело заводить?
– Совсем рехнулся, – сказал Максим. – Надо спрятаться.
– А где здесь спрячешься?
– На свалке, – сказал Максим.
Слева от дороги начиналась огромная свалка. Точнее, это была не совсем свалка, а загаженная до невозможности площадка, на которой устроили склад стройматериалов – плит разных размеров и формы, бетонных кубов и труб, но мусора на ней было гораздо больше. Максим оглянулся и увидел, что милицейский джип свернул с шоссе на дорогу, по которой они с Никитой только что прошли.
– Бегом, – прошептал Максим и кинулся в щель между двумя рядами плит. Никита побежал следом.
Сзади послышалось урчание приближающегося мотора, а потом стихло.
– Из машины вышли! – взвизгнул Максим, поскользнулся на мокрой доске, упал, вскочил на ноги, завернул еще за одну кладку плит и нырнул в пустую бетонную трубу, лежавшую на сырых досках перед огромной горой пустых ящиков. Никита последовал за ним. Труба была диаметром почти в два метра, так что не надо было даже особенно пригибаться; Максим с Никитой пробежали ее всю и остановились, шумно дыша, у тупика, где стены смыкались резким конусом, в центре которого оставалось отверстие примерно с голову.
– Они нас видели? – спросил Никита.
– Тише! – прошептал Максим.
– Не услышат, – сказал Никита. – Тут просто акустика такая. Не теряй голову.
– Кто голову теряет? – сказал Максим. – Я? Это я, что ли, предложил мертвым притвориться, как эти клопы?
Никита ничего не сказал и поглядел на дыру выхода – она белела метрах в пятнадцати и казалась совсем небольшой. В трубе было сыро. Никита перевел взгляд на Максима. Когда тот задумывался, его лицо менялось, теряло обычное выражение вежливого достоинства и становилось похожим на протез, таких лиц было очень много на фотографиях из архива Министерства водного хозяйства СССР, часть которого случайно попала к Никите в результате сложных двойных и тройных плановых обменов.
– Полчасика подождем, – сказал Максим, – а потом можно будет вылезти посмотреть. Тебя как, тащит еще?
– Ага, – сказал Никита.
– Меня тоже. Крутой. Я у тебя займу два корабля?
Никита кивнул.
– Черт, – сказал Максим, зная по опыту, что после условного согласия Никиты надо как можно быстрее перевести разговор на другую тему, – пилотку потерял. Наверно, когда поскользнулся.
– Нет, – попался Никита. – Ты ее раньше снял. Посмотри в карманах.
Максим полез в карман и вынул оттуда пачку «Казбека».
– Я тут одну вещь осознал, – сказал он. – Что папиросы «Казбек» на самом деле никакой не «Казбек».
– Почему?
– А посмотри. Написано «Казбек», а что нарисовано?
– Гора Казбек.
– Так это задний план, – сказал Максим. Можно сказать, фон. А на переднем плане что?
Никита поглядел на пачку так, словно первый раз в жизни ее видел.
– Действительно, – сказал он.
– Вот то-то и оно. Черный всадник. А ты когда-нибудь думал, что это за черный всадник на переднем плане?
– Завязывай, – сказал Никита. – Опять думка начнется.
Максим собрался было что-то сказать, но Никита поднял палец.
– Тихо, – прошептал он.
Снаружи послышались голоса и сразу смолкли. Несколько минут было тихо, а потом Максим услышал ритмичный стук, словно кто-то постукивал пальцами по столу. Звук приближался, и скоро стало ясно, что это удары конских копыт. Дробное перестукивание несколько раз облетело вокруг трубы и стихло.
– Слушай, – приподнимаясь, сказал Максим, – по-моему, это мы зря в панику ударились. Чего стрематься? У нас и плана с собой больше нет. Пошли отсюда?
– Пошли, – согласился Никита и тоже встал с пола.
И вдруг в трубу подул ветер. Сначала его еще можно было принять за обычный сильный сквозняк, но не успел Максим сделать несколько шагов, как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу. От трех или четырех Никита увернулся, но ветер заставил его опуститься на четвереньки и ухватиться за выбоины в бетоне. Он оглянулся. Максим лежал в самом конце трубы, уже заваленный ящиками, и небольшая черная дырка над его головой страшно гудела, засасывая воздух. Максим закричал, но Никита ничего не разобрал, потому что воздушный поток относил все слова назад. Мимо пролетело еще несколько ящиков, а потом один из них ударил Никиту по рукам, он разжал пальцы и вместе с ящиками покатился в конец трубы. Ветер стал еще сильнее, и ящики уже не катились по трубе, а летели в ней, сталкиваясь и ломаясь о стены. Никита закрыл уши ладонями и зажмурился, чувствуя, как гул становится все громче и тонкие доски со всех сторон вдавливаются в его тело и трещат. Ветер стих так же внезапно, как начался.
– Эй, – крикнул Никита, – Максим! Ты живой?
– Живой, – ответил Максим. – А ты где?
– Тут, где же еще, – ответил Никита.
Спина Максима упиралась в крутой бетонный скос, а все остальное окружающее пространство было загромождено переломанными ящиками так плотно, что нельзя было даже пошевелиться. Судя по голосу, Никита был недалеко, метрах в трех-четырех за мешаниной из досок и оргалитовых листов, но виден он не был.
– Что это? – спросил Максим.
– А ты что, не понял? – переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. – Это нас в косяк забили.
– Кто? Менты?
– Откуда я знаю, – сказал Никита.
– Я, кажется, ногу сломал, – пожаловался Максим.
– Так тебе и надо, – сказал Никита. – Я сколько раз говорил: не верти пятки без табака. Но теперь уже, конечно, никакой разницы. Сейчас такое будет...
– А что будет?
– А ты, Максим, сам подумай.
Но думать уже не было нужды. Опять потянуло ветром, на этот раз он принес с собой густые клубы дыма, и Максим с Никитой надолго закашлялись.
Максим почувствовал волну обжигающего жара и увидел в щелях между досками красные отблески пока далекого огня. Потом все вокруг опять заволокло дымом, и Максим зажмурился – держать глаза открытыми стало невозможно.
– Никита! – крикнул он.
Никита не отвечал.
«Так, – стал соображать Максим, – я в самом конце, а косяк – это затяжек восемь. Две уже было. Значит...»
На Максима обрушилась новая волна жара, и он почувствовал, что задыхается. По его рукам и лицу потек горячий деготь.
– Никита! – опять позвал он и попытался приоткрыть глаза. Сквозь дым сверкнуло багровое сияние, уже близкое, и там, где раньше звучал Никитин голос, раздался оглушительный треск. Максим с трудом отвернул голову от дыры, в которую стягивался весь дым, и попытался вдохнуть немного воздуха. Это удалось.
«А если короткий косяк, – с ужасом подумал он, – то ведь и за пять тяг можно... Господи! Если ты меня слышишь!»
Максим попытался перекреститься, но руки были намертво зажаты наваленными вокруг ящиками.
– Господи! Да за что это мне? – прошептал он.
– Неужели ты думаешь, – послышался громовой и одновременно задушевный голос из отверстия, в которое стягивался дым, – что я хочу тебе зла?
– Нет, – закричал Максим, вжимаясь в бетон от подступившего жара, – не считаю! Господи, прости!
– За тобой нет никакой вины, – прогремел голос. – Думай о другом.
10. Полет над гнездом врага
По крыше автобусной остановки барабанил дождь. Наташа сидела на узкой железной лавке, забившись в холодный стеклянный угол, и плакала. Рядом сидел Сэм и ежился от долетающих брызг.
– Наташа, – позвал он, пытаясь отвести ее руки от лица.
– Сэм, – сказала Наташа, – не смотри на меня. У меня глаза потекли.
– Тебе надо успокоиться, – сказал Сэм. – Выпить чего-нибудь или...
Он сунул два пальца в нагрудный карман рубашки, вынул оттуда длинную папиросу со скрученным концом, похожим на наконечник стрелы, и, с некоторым сомнением осмотрев ее, сунул в рот. Прикурив, он пару раз затянулся и похлопал Наташу по плечу.
– На вот, попробуй.
Наташа осторожно выглянула из-под ладоней.
– Что это? – спросила она.
– Марихуана, – ответил Сэм.
– Откуда у тебя?
– Не поверишь, – сказал Сэм. – Иду сегодня утром по набережной, она еще пустая была, и слышу – копыта стучат. Оборачиваюсь, смотрю – скачет всадник, весь в черном, в длинной такой бурке. Подъезжает ко мне, коня – на дыбы, и протягивает папиросу. Я и взял. И тут конь как заржет...
– А дальше? – спросила Наташа.
– Ускакал.
– Очень странно.
– Да нет, – сказал Сэм, – это, по-моему, древний татарский обычай. Я что-то похожее читал у Геродота, еще в колледже.
