Он задумывается. Маню кривится и осведомляется:
— Тебе в лом, что мы здесь?
Он отрицательно качает головой, встает, выходит из кухни. Потом возвращается и застывает, опершись о притолоку:
— Фатима сказала, что надо заняться тачкой. Я примусь за нее сейчас же.
— Разрежешь на кусочки?
— Нет, но все будет как надо.
— Помощь нужна?
— Нет.
Похоже, он вернулся, чтобы получше их рассмотреть. Он не спускает с них глаз, словно решив, что их уже ничего не смутит. Потом говорит:
— Для девок в бегах у вас видок слишком праздничный.
Маню отвечает:
— Просто у тебя скудное воображение. Ответ вызывает у него улыбку.
— Нос задираешь? Умереть каждый боится. Или кончить дни в тюряге. Даже самые отчаянные.
Он бьет себя в грудь:
— Это в нас заложено, тут уж ничего не попишешь.
— Когда придет время, тогда и будем пугаться. А пока пей вкусный кофе, кури шмаль — в голове пусто, что еще надо? Главное — нас двое, это все меняет, всегда есть с кем поболтать.
Он кивает. Видно, что он напряжен и произносит слова, которые хотел бы оставить при себе:
— Не хочу судить, поскольку не знаю всей истории. По ящику сказали, что вы застрелили женщину и отца семейства из-за сущего пустяка.
— А ты считаешь, было бы лучше, если бы мы сделали это из-за бабок? У нас нет смягчающих обстоятельств — суди, если хочешь.
— Никак не могу поверить тому, что говорят о вас. Встреть я вас в автобусе, даже не оглянулся бы.
Маню кивает:
— В этом вся хитрость — поэтому и выкручиваемся. Будешь смотреть ящик, услышишь там кое-какие новости. Да, пристрелили мы мальчонку, дерьмовое дело. Если это тебе в лом и ты хочешь, чтобы мы смылись, скажи сразу, пока тачка на ходу.
Он отвечает тут же — в его голосе нет ни симпатии, ни враждебности:
— Вас пригласила Фатима. Значит, вы наши гости.
Он уходит. Они сидят друг против друга и вдруг соображают, что их крепко торкнуло — гашиш отменный. Надин опускает голову и начинает смеяться. Потом объясняет:
— Симпатичные ребята, но грузят по полной программе…
Маню расслабленно разваливается на стуле и раздвигает ноги. На ней крохотные трусики из красного сатина, из-под которых выбиваются курчавые волоски. Потом мечтательно произносит:
— Младшего братца не подцепить, слишком суров. Жаль.
— Попытка не пытка… Спроси его ненароком: «А когда здесь трахаются?»
Они с трудом перестают смеяться, заслышав шаги Фатимы.
Хозяйка открывает бутылку водки — виски в магазине не оказалось.
На стаканах нарисованы роботы. Маню молча разглядывает рисунки. Надин размазывает по столу лужицу сока. Потом говорит:
— Твой братец похож на принца. Сверкает, как бриллиант. Он с нами суховат, надеюсь, мы ему не мешаем.
Фатиму словно прорывает, когда речь заходит о брате. Она, наконец, обращается к Надин:
— Настоящий джентльмен. Поизворотистей всех других, и я говорю это не потому, что он мой брат. Он пытливый такой, внимательно следит за всем, что происходит вокруг, и докапывается до причин. Он понял, что случилось со мной, с моим отцом и другим братом. И не наступит на те же грабли. Не то, что он нас презирает, но извлек все уроки из наших проколов.
— Но вы же не все трое сидели?
— Все трое. Старший брат еще не скоро выйдет. На нем висят ограбление и мертвяк. Сидит, хотя стрелял не он.
— А отец?
— Умер, едва попав в камеру. Отец был мягкий человек, не умел за себя постоять. Его проиграли в карты и пришили.
— А его за что посадили?
Фатима некоторое время молчит, потом тихо и нехотя говорит:
— За кровосмешение. Потому что я залетела. Я никому не говорила об этом. Не потому, что боюсь или стыжусь. Но знаю, что лучше бы этого не было. Мне было тринадцать, когда его взяли. Никто меня не слушал. Они такие — лучше тебя знают, что у тебя происходит в доме. Сделали мне аборт, хотя не помню, чтобы я просила об этом. Они хотели, чтобы я пела с их голоса, а мое мнение им было как-то… Они вычистили меня в день его смерти. Странное совпадение. Это показалось мне странным. Я понимала, что заслуживаю наказания, но не такого. Есть вещи, о которых не сожалеешь. Я это поняла на своей шкуре.
Она говорит тихо, спокойным, размеренным голосом. Монотонно, целомудренно и проникновенно. От этого ее слова становятся не столь резкими. Но она ничего не приукрашивает. За этим безликим голосом ощущается металл. Фатима говорит, опустив глаза, но потом вскидывает голову и пронзает взглядом глаза собеседницы. Она проницательна, словно умеет читать в чужих душах, она способна заметить малейшие признаки отвращения или неискренности. Она не судит, не удивляется. Знает, что люди на все способны. Она похожа на мудрую королеву, которая извлекла из страдания невероятное знание и непреодолимую силу. Величественное спокойствие без налета злобы.
Она без страха делится с ними своими бедами. Показывает, что доверяет им. И ничего не боится.
Надин хочет сказать что-нибудь в утешение. Маню не столь щепетильна, она наполняет стаканы и произносит без всякого смущения:
— По крайней мере, ты не притворяешься. У тебя с отцом это было долго?
— Кажется, в первый раз случилось, когда мне было одиннадцать. Мать ушла от нас, родив Тарека. Никто не знает почему и куда. Мы с отцом всегда были вместе, и все произошло естественно, как бы само собой. Помнится, я пришла к нему сама. Мне давно хотелось. Словно чего-то важного не хватало. А когда я залетела, врач меня запутал. Сказал, что сохранит все в тайне. Запутал меня. Я ему все рассказала — он и влез не в свое дело. Думаю, ему просто хотелось развлечься.
Она замолкает и облизывает бумагу, сворачивая косяк. Потом разъясняет:
— Поэтому мне плевать, что вы убивали людей, которых даже не знали. Невинных. Знаю я, какие они невинные.
Маню разрывает малиновую обертку на шоколадке. Выпивает свой стакан и заявляет:
— Самое худшее в людях в наше время — это не то, что у них мозги не варят, а то, что они хотят, чтоб и у соседей не варили. Чтобы никто не оттягивался, а если ты не такой, как все, — жди проблем. Ты часто рассказывала свою историю?
— Нет. Я с тех пор научилась молчать — я усвоила урок. Впрочем, я не часто встречаю тех, кто убивает легавых.
Надин пользуется случаем, чтобы встрять:
— А как у тебя с парнями?
— У меня их не было. Не хотелось.
Маню откидывается на спинку и торжественно объявляет:
— Во блин, наверное, круто делать это с папашей! Фатима тут же сжимается. Лицо ее замыкается,
и она замолкает. Маню наклоняется к ней, шумно выдыхает и добавляет:
— Блядь, видела бы ты моего отца, то поняла бы, почему меня вставила твоя история. Я даже не помню, чтобы этот козел хоть раз меня поцеловал. Этого мудака звали Альфред. Я его дразнила «Альфред-хуя-нет», до такой степени его все это не интересовало. От одной мысли в ужас приходил. Муж моей мамаши. А мою мать, даже если любишь коз, не захочешь трахать, — такой она крокодил. И с головой не в порядке. А потому я с ума схожу от маленьких девочек, влюбленных в папашку.
Она бросает взгляд на Фатиму, наполняет три стакана и говорит в заключение:
— У меня очень мало времени, а потому я в выражениях не стесняюсь.
Недолгое молчание — Фатима расслабляется и спрашивает:
— У вас есть шанс выкрутиться?
— У нас есть шанс провести ночь нормально. Если бы нас засекли, мы бы уже были в курсе. Не стоит гадать, тут все зависит от везения.
— Почему бы не свалить за кордон?
— А на хера? Можно легко влипнуть. Нет уж, коготок увяз — всей птичке пропасть. А потом, что мы там делать будем?
Надин задумчиво произносит:
— И вообще я в заграницу не верю. Малышка восхищенно восклицает:
— Дылда, да ты уже прешься. Фатима настаивает:
— Но нельзя же сдохнуть за просто так. Без сопротивления. Просто нельзя.
— Твой братец тоже говорил об этом, — отвечает Маню. — Вы же арабы, нация воинов. Сначала даже думать об этом не можешь. Но потом свыкаешься. Я еще никогда так не оттягивалась. Ясно?
Надин подхватывает:
— Это две совсем разные вещи — ты и мысль, что тебя прихватят. Трудно совместить. Иногда мне даже интересно, о чем я буду думать в тот момент.
Маню начинает хохотать:
— Уверена, будешь думать о какой-нибудь полной херне. Начнешь вспоминать какую-нибудь плешь, вроде того, что не успела на автобус и пришлось возвращаться пешком. Жалкие мыслишки. У тебя кишки расползаются по тротуару, а ты думаешь о белье, которое не успела постирать. Поживем — увидим, но я думаю, так и будет.
— Если передумаете и захотите попытать счастья, я могу предложить план. Недалеко отсюда живет один архитектор, у которого я убиралась. Живет один — его только надо заставить открыть сейф. С тем, что там лежит, можно оторваться по полной программе.
