Я вижу этот каллиграфический почерк счастья на любимом лице. Белка светится, держа за руку своего дядю. Она снова – та самая Белка, какой я запомнил ее на вечеринке журнала, на кинофестивале, в кабинете ресторана, пропагандирующего утонченно восточный подход к наслаждениям. На прощание она дарит мне лучик этого света, осторожно целует в щеку и шепчет:
– Спасибо тебе… Не пропадай.
Они с дядей усаживаются в джип, похожий на огромную черную черепаху, и растворяются в пробке. После отделения милиции я готов признаваться в любви московским пробкам. Ройзман откланивается, ссылаясь на неотложные встречи.
– Мсье Агеев, я обязательно буду держать вас в курсе этого дела. Несмотря на то, что мой заказчик – не вы. – Его крючковатый палец рассекает воздух рядом с моим носом.
– Мерси, Исаак Натанович. Всегда взаимно – к вашим услугам.
Я, одинокий и впечатленный, остаюсь стоять на крыльце государственного учреждения, курить и наслаждаться свободой. Мгновения счастья… Не ради этих ли мгновений я нервничал, мчался, звонил, обгонял, кусал губы, думал, думал, думал…
– Милый папарацци! – раздается сзади мелодичный оклик. Я оборачиваюсь и сталкиваюсь с Анкой. Со времен нашей первой встречи на вечеринке журнала, когда я беззастенчиво воровал их с Белкой поцелуй на хард-диск Лейлы, она ничуть не изменилась. Разве что еще похорошела.
– Прэле-е-естная сценка! После допроса партизаны встречаются на крыльце гестапо! Ух!
Она ухает, как боевая сова. В моем фотоальбоме пока нет сов. Надо будет сфотографировать ее и дорисовать.
– Надеюсь, вас не пытали? – я протягиваю руку, галантно помогая ей спуститься с крыльца.
– Хуже. Меня испытывали! Точнее, мое терпение. Люди-клещи вытягивали из меня жизнь… вместе с информацией.
– Вы вели себя благоразумно и все им рассказали?
Анка щурится, отчасти из-за выглянувшего солнца, отчасти для взгляда из-под прямой челки, которым она желает выжечь на мне клеймо зануды и конформиста.
– А ведь вы мне казались героем, удалой папарацци! Особенно после того, как буквально последовали моим рекомендациям относительно бриллиантовой рыбы… Помните? Белка ее носила. И что я слышу сейчас? Слова, исходящие не из отважного сердца, но из трусливой печени! Не по-конквистадорски как-то…
– Извините, не выспался.
– В качестве извинения приму немедленный переход на «ты» и транспортировку меня в места дислокации богатых бездельников с целью угощения меня же тремя чашками кофе. Двойной эспрессо без сахара, пли-и-из.
– Подчиняюсь. Куда транспортировать?
– В Отель. Именно так, с большой буквы, Гранд-Отель, – она берет меня под руку и, уловив мое секундное замешательство, шепчет своим низким бархатным: – Не пугайся, я не в нумера тебя тащу! – Анка хохочет, – я работаю в Отеле! Ха-ха! Нет, ты снова не о том подумал! Мы посидим немного в лобби, и я вернусь к свои делам… Хотя, признаюсь, для меня – редкое удовольствие прогуляться с парнем, который выше меня ростом…
Я понимаю, каково ей с ухажерами, когда даже при моих метре девяноста восьми Анкины глаза располагаются на уровне моего носа. Спрашиваю:
– Ты на машине?
– Ха! На милицейской! Нас, к твоему сведению, под конвоем сюда доставили. На этой фантастической модели отечественного автопрома… «без окон, без дверей – полна горница людей!»… А мой Фердыщенко остался там… у места… места трагедии. – Тень пробегает по ее красивому и свежему, даже после бессонной ночи, лицу.
– Твой кто?
– Фердыщенко. Это – персонаж из Достоевского. Я так называю мой маленький уютный «Ситроен». Он мне характером напоминает Фердыщенко. Неуклюжий, но милый.
– Любишь Достоевского? – я открываю дверцу своего «мерса», Анка усаживается легко, обнаружив удивительную для своего роста пластичность.
– Нет. Не люблю. Из школы завалялось.
Я прогреваю двигатель, и мы начинаем на удивление скорое, учитывая час пик, движение в сторону Гранд-Отеля.
– Не стесняйся, спрашивай, – Анка, будто подает мне пример раскованности, достает косметичку и начинает подкрашивать губы.
– О чем?
– Я же понимаю, как тебе интересно, чем это девушка из высшего общества занимается в Отеле. У тебя даже есть пара версий. Так ведь?
– И чем эта девушка из… общества занимается в Отеле?
– Мусором. Сбором, изъятием и вывозом мусора. Типа уборщица.
– Не верю, – мне на самом деле все равно, просто пытаюсь поддерживать разговор и заодно выглядеть галантным.
– Поверишь. Если узнаешь, что мусор – драгоценный. Пуговицы Элтона Джона, трусики Мадонны, бабочка Паваротти, медиаторы Раммштайн, Библия Робби Уильямса… вообще не понимаю, как она могла оказаться в урне. Может, старина Робби, под влиянием московских разгуляев, разочаровался в христианстве? Но это – точно его Библия, там собственноручные пометки на страницах Апокалипсиса. Вот видишь, не только хранил, но и читал! Кто бы мог подумать! Фантастик!
– Ты собираешь мусор знаменитостей?!
– А чем не работа? Уж получше, чем возиться с финансовым, политическим, рекламным мусором в любой из контор, которые и сами-то – огромные многоэтажные мусорки!
– А что потом? С этим мусором селебритиз?
– Продаю через Интернет. Очень прибыльно. И непыльно, – она хохочет, обрадовавшись неожиданному каламбуру, – делюсь доходом только с горничными и коридорными. И ни-ка-ких налогов. Это принципиально! Заплачу любому гангстеру, но государству не выстегну ни пени. Жы-Шы! Фак зе рулс!
Я не успеваю спросить у нее, что означает это «Жы-Шы». Мы подъезжаем к Гранд-Отелю. Анка выскакивает так же грациозно и легко, как усаживалась.
– Ты паркуйся пока, а я тебя в баре встречу.
В лобби-баре Гранд-Отеля, где предпочитают останавливаться самые именитые гости самой свингующей столицы мира, полумрак, тени официантов и легкий фортепианный наигрыш, который обеспечивает седовласый тапер в углу. Кажется, что-то из Рахманинова. Нам молниеносно приносят кофе, Анка закуривает, в ее взгляде мелькает нерешительность. Неужели? Неужели это воплощение уверенности не знает с чего начать? Куда испарилась моя галантность? Вместо того чтобы помочь ей, я молчу, уставившись в чашку с американо.
– Ты… ты, конечно, хочешь получить ответ на свой второй вопрос? – начинает Анка.
Я молча киваю.
– Почему я так часто звонила тебе сегодня утром?
Я снова киваю.
– Когда Селина на суде спрашивали, почему он сотрудничал с фашистами, он отвечал, что его попросили, и он поверил… Тьфу! Ты сейчас обидишься, наверное…
Я пожимаю плечами, потому что понятия не имею, кто такой Селин. Да и фашистов только в кино видел.
– Вот и в тебя я верю, – продолжает Анка, – Белка рассказывала о твоем нежном чувстве к ней, о том, как ты умеешь ухаживать, о том, какой ты терпеливый… нет, не то… какой ты, – она задумывается, выпускает два аккуратных колечка серого дыма, – какой ты рыцарь.
Я медленно краснею. Не думал, что еще умею это делать. Когда меня пьяные друзья называют лучшим фотографом планеты, я лишь утвердительно вскидываю два пальца в победоносном «V». А тут раскраснелся, как гимназистка.
– Я? Рыцарь? Тут уж она загнула.
– Нет-нет, – перебивает Анка, – она верит, что ты – герой, настоящий герой… Она, правда, очень переживала, что не может тебе ответить. На чувство… Но с этим никогда ничего нельзя поделать. Магнит, он или есть, или…
– Ты хотела рассказать о звонках, – все слова о том, почему у нас не получилось с Белкой, по-прежнему способны выбить почву из-под моих ног.
– Именно поэтому и звонила. Потому что ты – рыцарь, потому что тебе можно доверять, потому что ты по-настоящему любишь Белку… Славка вот тоже любил по-настоящему, на свой лад и характер… А больше никто… Друзья, приятели, этого добра хватает, но те, кто любит… Кто готов ради человека на самопожертвование… Это нынче в большом дефиците! Так что ты – уникум в своем роде! Экспонат из Янтарной комнаты!
– Но-но… Я попрошу…
– Фу! Мужчины не имеют права обижаться на женщин! Это неэстетично. Ни при каких обстоятельствах. – Она снова переходит на серьезный тон. – У Белки сейчас очень трудное время. И я хочу, чтобы ты был рядом. Ты, который любит… Помог, если вдруг… если вдруг что-то обернется против нее. Понимаешь? Мне больше не с кем… не с кем обсудить это, не с кем помогать ей. Все наши ребята, все литерные, они ведь тоже на подозрении. Пока – свидетели, а потом кто знает? Понимаешь меня?
Я снова киваю. Не оттого, что не знаю, что сказать. Голос отказывает мне. От волнения. Оттого, что я сейчас так нужен той, которую люблю. Не об этом ли я мечтал все время, с той секунды, когда бранное слово в клубе «Fabrique» привлекло мое внимание? Стать нужным ей! Чего мне желать еще? Правда, какой ценой? Ее бойфренд погиб, ее подозревают в убийстве, ее лучшая подруга сравнивает себя с Селином, а меня с фашистами…
– А еще мне кажется, у тебя есть интуиция и… особенный взгляд на вещи. Потому, что ты фотограф, разумеется. Белка мне показывала твои фотки. Шарман! – Анка наклоняется ко мне и показывает глазами в сторону служебного выхода, – дунуть хочешь?
