ГЛАВА VII
КРЫЛЬЯ ПТИЦЫ ПАРНУСС
Ланч в ресторане "Де Ля Каскад" походил на ланч во сне. Мы, казалось, знали, что в действительности вкушаем пищу даже не чувствуя ее вкуса. Кажется я уже говорил раньше, что этот феномен обусловлен анестезией от кокаина.
Когда я делаю подобные замечания, я понимаю, что это выскакивает из меня канувший в Лету, без вести пропавший студент-медик.
Но вы на это не обращайте внимания. Суть в том, что когда внутри вас оказывается правильное количество снежка, вы не можете ощущать что-либо в банальном смысле этого слова. Вы только улавливаете это неким отрешенным образом. Вот боль, но вам не больно. Вы наслаждаетесь наличием боли, как вы наслаждаетесь, читая об ужасных вещах в школьном учебнике истории.
Но вот в чем беда кокаина: его почти невозможно принимать, зная меру; как, например, почти все, кроме американцев, умеют пить виски. От каждой дозы вам делается все лучше и лучше. Он разрушает вашу способность рассчитывать.
Мы уже обнаружили этот факт, когда выяснили, что запас, полученный от Гретель, которого, как мы были убеждены, нам почти определенно хватит надолго, иссякает самыми быстрыми темпами. А ведь совсем недавно запас этот прибыл в том самом платье, и казалось решил все проблемы.
Всего лишь несколько дней нашего загула и то, чего мы добивались тремя-четыремя понюшками, чтобы, так сказать, войти в состояние, теперь требовало почти постоянной дозаправки для продолжения полета. Однако, это не имело значения, учитывая наш обильный запас. В этом кимоно должно было быть килограмма два либо "К", либо "Г". И если восемь гранов для героина довольно большая доза, вы можете легко подсчитать, как славно можно проводить время, располагая целым фунтом.
Вы помните, как оно получается - двадцать гран это вес одной пенни, а вес трех пенни - один скрупул; забыл, сколько скрупулов составляет одну драхму, восемь драхм - это одна унция, а двенадцать унций - один фунт.
Я все перепутал. Мне никогда не понять английскую систему мер и весов. Ни разу не встречал кого-то, кто мог бы это сделать. Но смысл в том, что вам надолго хватит вашего фунта, если принимать по восемь гранов порошка.
Ну вот, сейчас вам все станет ясно. 15 гранов - это один грамм, а тысяча граммов - уже килограмм, и килограмм - это 2,2 десятых фунта. Я не уверен только в одном - то ли это 16-и унциевый фунт, то ли 12-и. Но я все равно не вижу особой разницы, поскольку если у вас есть фунт кокаина или героина, ясно, что вам их достанет надолго, и несколько нелепо расписывать их прием по нотам, как партитуру оркестру.
Квейн утверждает, что люди, привычные к опиуму и его производным, способны принять колоссальное количество кокаина без всяких хлопот. Обыкновенно, полграна кокаина может вызвать смерть, но мы употребляли препарат с абсолютной беззаботностью.
Зачем его отмерять, если ты не пользуешься шприцем? Просто принимаешь дозу, когда чувствуешь, что ее надо принять. В конце концов, таково правило природы. Мы едим, когда мы голодны. Нет ничего хуже для здоровья, чем установление фиксированного рациона из определенного числа блюд в день.
Великий старый британский принцип "мясо три раза в день" стал причиной того, что выработка мочевой кислоты в английском организме превысила потребность в ней самым предрассудительным образом.
Этому противится физиология и экономика, и даже геология, как мне кажется.
С тех пор мы жили совершенно здоровой жизнью. Мы нюхали кокаин, если ее темп замедлялся, и применяли героин, как только кокаин демонстрировал готовность закусить удила.
Крепкий здравый смысл - вот все, что нужно для принятия разумных доз, соответствующих физиологическим показаниям. Нужна гибкость. Устанавливать себе фиксированные дозы в зависимости от ваших духовных потребностей - это просто духовный социализм. Природа наш лучший советчик. Мы поднаторели в этой игре.
Несчастье, случившееся с нами в "Маленьком Савояре", научило нас мудрости. Мы с каждым часом летели по жизни все увереннее.
Этот малый Куэ, как говорят американцы, "пайкер" [скряга, трус, осторожный игрок - прим. ред.]; "С каждым днем я во всем становлюсь все лучше и лучше", а все играю по маленькой, а? Этот тип просто увлекся рифмой. Зачем ждать какого-то определенного дня? Мы достигли уровня, когда в счет идет каждая минута.
Точно как один шотландец ответил сыну, когда тот, пройдя половину десятимильной дороги к церкви, вдруг сказал: "А денек-то славный!" - "А стоит ли он того, чтобы о нем вспоминать?"
Думая о днях, вы начинаете думать о годах, и думы о годах наводят вас на мысль о смерти, что совсем уже смешно.
Лу и я жили минуту за минутой, секунду за секундой. Каждое тиканье часов отмечало для нас интервал между вечностями.
Мы были наследниками жизни вечной. До смерти нам не было дела. Тот, кто сказал "Завтра не наступит никогда" был довольно неглупым типом.
Мы находились вне времени и пространства. Мы жили согласно наставлениям нашего Спасителя. Не думайте о дне завтрашнем.
Страсть к перемене мест охватила нас. Париж стал совершенно несносен. Нам надо было попасть в какое-нибудь место, где не считают время.
Разница между днем и ночью не имеет особого значения; но абсолютно нестерпимо быть среди людей, которые работают по часам.
Мы жили в мире Тысячи и Одной Ночи; несовместимом с ограничениями. Париж постоянно напоминал нам о пигмеях, которые жили по часам, если это можно назвать жизнью.
Смешно и чудовищно начинать и заканчивать работу по общему графику. Нам следовало отправиться куда-нибудь, где нам не досаждали бы подобные глупости...
Один чрезвычайно досадный инцидент испортил нам ланч в "Каскаде". Мы произвели чудесное впечатление, когда входили. Мы впорхнули, точно бабочки, готовые присесть на лилии. По столам прошел гул. Лу всех и каждого отравляла своей красотой. Ее драгоценности ошеломили своим блеском толпу.
Я подумал об ассамблее эллинов времен расцвета, которую неожиданно взяли и посетили Аполлон и Венера.
Мы трепетали не только от наполнявшего нас экстаза, но и от пьянящего сознания, что целый мир любуется нами, и завидует нам. Своим появлением мы низвели его до содержимого помойного ведра.
Сам старший официант превратился в верховного жреца. Будучи гением (а он им и был), официант тотчас постиг суть ситуации. Он принялся советовать нам, что заказать, мысленно преклонив перед нами колени.
Казалось, мы принимаем почести от менее коронованных особ. А через пять или шесть столиков от нас сидел наш старый знакомый - Царь Лестригонов.
С ним рядом был типичный француз с большою красной розеткой и аристократически подстриженными седыми усами и бородкой. Это был какой-то министр, или что-то в этом роде. Я не мог точно назвать его пост, но мне случалось нередко видеть его в газетах: кто-то из близкого окружения президента. До нашего прихода главным объектом интереса был он.
Мы пришли - и он сдулся, как пузырь.
Царь сидел к нам спиною, и как мне показалось, нас не видел, ибо не обернулся, хотя все в помещении посмотрели на нас и начали перешептываться.
Этот тип больше не внушал мне ненависть; он был до нелепого посредственен. Это-то как раз и раздражало. Когда он со своим другом собрался уходить, они прошествовали мимо нашего столика направо и налево раздавая улыбки и поклоны.
И вот надо же, чорт! Главный официант подносит мне его карточку. "Не забудьте меня, когда я вам понадоблюсь", - нацарапал он на ней карандашом.
Чертовская, наиглупейшая неуместность! Абсолютно неизвинительная, нестерпимая назойливость! Кому может понадобиться Господь Всемогущий - Царь Лестригонов?
Я бы ответил ему горячей отповедью, если бы этот мерзавец не улизнул. Ладно, не стоит. Он имеет значение не большее, чем кофейная гуща.
Однако инцидент засел в моей памяти. И продолжал раздражать меня весь остаток дня. Таких людей следует вышвыривать из жизни раз и навсегда.
Нет, ну не проклятье ли, ведь этот тип был по всем статьям негодяй! Так считали все. Так чего же он путается под ногами? Никто не просил его встревать.
Я сказал нечто в этом духе Лу, и она заметила весьма остроумно.
- Ты попал в точку, Петушок, - воскликнула она. - Он надоедлив и прогнил, прежде чем созрел - такова его природа.
