На следующий день мы довели-таки лесбу Грэй. Мы кричали: «Рис-рис-рис», пока не получилось: «Сри-сри-сри». Такие выходки заставили бы ее грудь вздыматься, если бы она у нее была; в итоге она завелась и полезла в ящик за ремнем. Грэй всегда била ремнем по столу, что означало, что все мы должны заткнуться и послушать, что она говорит. А говорила она всегда одно и то же: «С утра пораньше в понедельник, или в пятницу в конце дня, или середина недели – не самое лучшее время, чтобы испытывать мое терпение!»
Всегда один и тот же бред.
– Так! – заорала она, открывая ящик и засовывая туда руку. – Серое, дождливое утро не самое лучшее время, чтобы испытывать мое… Она нащупала ремень и застыла, другой рукой слегка приоткрыв ящик, она заглянула вовнутрь и чуть не задохнулась, пытаясь сдержать блевотину. Мы напрягли ягодицы, чтобы не заржать. Брайан стал красный как рак, глаза слезились. Мисс Грэй вытащила ящик, прикрыв говно и свою запачканную руку листом бумаги А4. Она понеслась к выходу, держа ящик в свободной руке. – Животные! Гребаные свиньи! – шипела она, в ответ мы только охали-ахали, пораженные ее сквернословием. Грэй завопила на Бриджет Хислоп, зазнайку, которую Брайан прозвал Фригидный Писиглот, чтобы та открыла дверь, и сиганула по коридору к учительским туалетам.
Круто было.
Хорошие были времена, но потом возникла проблема, требующая решения.
Но об этом я пока что не хочу говорить. Я хочу вернуться на охоту, в погоню за Марабу. То есть ГЛУБЖЕ, ведь нам с Сэнди удалось, видишь, вытянуть из Доусона еще немного припасов… нет, что-то не так,
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
После того как мы наглядно показали, как Марабу изгоняют фламинго, старый жирдяй Доусон снабдил нас дополнительно добрым количеством оснащения и съестных припасов.
– Поедете по этой дороге – держите ухо востро, там полно террористов, – прогудел Доусон нам вдогонку.
Мы снова отправлялись в дорогу на джипе и были весьма довольны собой.
– Весело, правда, Сэнди?
– Да, – улыбнулся Сэнди, – что бы там дальше ни случилось, знай, что с тобой я провел лучшие часы своей жизни.
Я аж зарделся от смущения и, чтобы сменить тему, заставил Сэнди рассказать еще одно из своих приключений со львами.
– Был такой случай: меня занесло в деревню, жители которой были до смерти запуганы ненасытным львом-каннибалом. Они буквально боялись выходить из своих хижин, запасы продовольствия подходили к концу, вокруг царила антисанитария – мусор выбрасывался прямо за порог. Селян не в чем было винить, ведь за месяц они потеряли троих человек. Короче, было около трех ночи, я и моя команда, размещенная на постой в одной из хижин, спали беспробудным сном, как вдруг кто-то вышиб дверь, и не успели мои парни опомниться, как огромный лев схватил одного, по имени Можемба, и, вцепившись в бедро, потащил его прочь из хижины. Меня это не на шутку взбесило: разбуженный поднявшийся суматохой, я быстро схватил винтовку и выстрелил зверюге в область сердца. Мне очень повезло, конечно же, в тот момент я стрелял наугад, времени целиться у меня не было.
– Ерунда, Сэнди, – сказал я, – ты же чертовски меткий стрелок.
– Очень мило с твоей стороны, Рой, но я никогда особо не славился как превосходный стрелок. Этот выстрел, однако, попал точно в цель: лев тут же отпустил Можембу и удрал в ближайшие заросли. На рассвете селяне нашли тело метрах в семидесяти от хижины. Это была всего лишь старая шелудивая львица, нападавшая на людей от полной безысходности. Но самое существенное в этом происшествии было то, что бедняга Можемба воспринял это нападение как признак собственной слабости, мол, он был недостаточно бдительным.
– Но так оно и было на самом деле, – заметил я.
– Да, но я не мог взять и бросить его там, чтоб он истек кровью. Он слабел, бредил, прощался со мной: прости за то, прости за это… короче, я приказал всем оставить нас вдвоем и сам занялся ранами несчастного.
Я промыл его бедро горячей водой и спринцевал рваные раны антисептиком, чтобы предотвратить заражение крови.
– Отлично сработано.
– К счастью, в этом случае меры предосторожности оказались небесполезны и через шесть недель парень уже встал на ноги. Охотиться после такой травмы ему было уже не по силам, так что я назначил его своим ординарцем… он отлично справлялся. – Сэнди высовывает длинный раздвоенный язык… да нет, не раздвоенный, нормальный язык.
Черт.
Черт.
Я поднимаюсь вверх
наверх
наверх
наверх
наверх
Не работает. Ладно-ладно. Какую проблему я должен был разрешить? Проблему. Каролин Карсон.
Каролин Карсон. Она вела себя так, будто «принцессы не какают», но меня она никогда не донимала. Я считал ее приличной девочкой. Примерно год спустя меня перевели в ее группу, по-моему по английскому. Вряд ли она забыла о том происшествии с Гамильтоном и Джилкрайстом, когда они терроризировали меня, а они с Кобылой стояли рядом. Она нравилась всем и каждому и, видимо, считала, что вместе с приятной внешностью она получила неприкосновенность и может делать, что хочет. Однажды в классе она пребольно щелкнула меня сзади по уху, но еще глубже, чем боль, я прочувствовал унижение. Уши всегда были для меня больным вопросом.
По классу прокатился смешок. Опять они смеются, мать их.
Никто не смеется над Роем Стрэнгом.
Я знал, где она живет, и после школы я последовал за ней. Я срезал угол и, обогнув супермаркет, побежал дворами; я прибыл первым и поджидал ее на лестничной клетке. Казалось, она болтала с подружкой целую вечность, но в итоге в подъезд она зашла одна. Я тут же набросился на нее и прижал к стене в темной нише возле мусоропровода, приставив к горлу швейцарский армейский нож (купленный опять же в лавке на Лейт Уок).
– Ты что? Что ты делаешь, Рой? – захныкала она, едва не наложив в штаны. Это был первый раз, когда она со мной заговорила, впервые эта сучка произнесла мое имя.
Мне нравилось выражение ее глаз, нравилось держать ее, приставив нож к горлу. Я наслаждался своей властью. Помню, я еще подумал: вот она, власть, ее просто нужно брать, а когда взял, надо удерживать, вот и все дела. Перец затвердел у меня в штанах, все было так прекрасно. Вокруг – ни звука. Мой рот, подбородок, губы, руки, ноги – все трепетало от возбуждения.
– Ты щелкнула меня по уху, мать твою. Что ты на это скажешь?
– Прости… – тихо проскулила она.
Я стал медленно говорить ей прямо в ухо, а она вжалась в стенку, не способная на большее, так как движения ее были скованы страхом.
– Меня зовут Рой Стрэнг, мать твою, и шутить со мной никто не смеет… подними юбку, – скомандовал я, посильнее прижав перо к ее тонкому, белому горлу.
Она подняла юбку.
– Выше.
Я засунул руку ей в трусики и сдернул их на бедра. В порножурналах я видел множество мохнаток, но это была первая, которую я увидел собственными глазами.
– Рыжая пихва, я так и думал, мать твою. Я хотел посмотреть, какого у тебя цвета там волосы, – ухмыльнулся я.
Обезумевшая сучка выдавила из себя жалкое подобие улыбки.
– Чё ты лыбишься? А? Думаешь, я шучу? – я сплюнул сквозь зубы, указывая на себя.
– Нет, – стала оправдываться она.
Я придвинулся ближе, налег и стал тереться об нее, пока не кончил, выдавая фразы из порножурналов. Мое горячее дыхание обжигало ее застывшее испуганное лицо:
– Шлюха… ебаная сука… грязная шлюха… тебе ж это нравится, сучка ты, мать твою… – Я чувствовал себя, как Уинстон II. Теплый клейстер залил мне штаны. Вот и все. Вот я и пофачился в первый раз, хоть и всухую. «Фачиться всухую» – так старшие пацаны в районе говорили, когда не суешь в пихву, а просто трешься об нее.
Я сделал шаг назад и сказал:
– Хоть одно слово кому-нибудь скажешь, маленькая рыжая пизденка, считай, что ты мертва! Ясно?!
Она будто приросла к полу, стояла, закрыв глаза руками.
– Я никому ничего не скажу… – она чуть не задыхалась от страха и, когда я уходил, уже почти разревелась. Я обернулся посмотреть, как она подтягивает трусы; подумал, на это можно будет вздрочнуть.
Она была еще совсем малютка: едва наметившаяся грудь, узкие бедра. Скоро пофачусь по-настоящему, с реальной женщиной.
Эту проблему я решил.
Учиться мне было легко, и никто до меня не докапывался. Иногда, если старик уходил в дневную смену, я скипал с уроков, чтобы посмотреть Уимблдон или Кубок мира. Я очень любил бывать дома один. Помню, в то лето я реально прикололся смотреть Уимблдон: был там один здоровый поц, никем не признанный теннисист, с мощной подачей, не могу вспомнить, как его звали, так он вышибал корифеев одного за другим и дошел аж до полуфинала. Помню, этот старый сноб Дэн Мэскел назвал его «подводной миной». Таким был и я в школе и в районе – «подводной миной». Я не был настолько популярным, чтобы стать одним из крутков, но имел угрожающий вид, и связываться со мной было опасно. Крутки это знали, и я был в курсе.
