Радиостанция стала центром Улака. Вокруг нее всегда толпились охотники, сюда приходили учителя, работники торговой базы.
На стене радиодомика каждый день вывешивалась сводка Советского Информбюро. В колхозном клубе висела карта, утыканная маленькими флажками, обозначавшими линию фронта. Охотники подолгу простаивали перед картой, разглядывая извилистую, как трещинка на льдине, линию, где шла великая битва. Все, что человек изобрел для уничтожения человека, все, что было выдумано, чтобы разрушить жилища, — все было пущено в ход, чтобы поработить страну, где человек впервые освободился от эксплуатации.
Жизнь охотников только начала налаживаться. Охотник начал забывать о своем вечном страхе перед природой, которая давала ему все: жилище, пищу, одежду, жир для поддержания огня. Исчез страх перед тяжелыми болезнями: русские врачи смело вступали в единоборство с ними и во многих случаях выходили победителями. За последние пять лет не умерло ни одного человека в Улаке — небывалый случай на побережье.
Вера в шаманов постепенно пропадала. Предсказатель погоды, искусный лекарь, шаман оказался не в силах тягаться с метеорологами и медиками. Не шаман принес в Улак чудесный свет, разгоняющий любой мрак, не шаман поставил на вельботы моторы. Ушел страх перед морем.
У охотника появились новые мысли, кроме извечных мыслей о еде. Словно приоткрылась завеса в мир, окружающий его, в мир, полный красоты, жизни, радости. Для охотника жизнь стала полна радости!
И вдруг кому-то это не понравилось. Один человек сказал целой нации, что они лучше, выше всех других людей… И люди, даже не поразмыслив как следует, бросились в бой, стали убивать, жечь, насиловать, разрушать…
— Я не хочу, чтобы новая жизнь, которую все мы с помощью русских построили сообща в Улаке, была разрушена фашистами, — сказал Кукы. — Я буду отдавать значительную часть добычи в фонд обороны, пока враг не будет уничтожен.
И так думали все охотники Улака.
В стойбище начались занятия по военной подготовке. Руководил ими Андрей Иванович, бывший начальник Кытрынского пионерского лагеря. На военные занятия каждый приходил со своим оружием: кто с винчестером, кто с карабином. Все шло хорошо, кроме строевой подготовки. Нельзя было без улыбки смотреть на усердно марширующую нестройную толпу по улице Улака. Охотники, впервые столкнувшиеся с военными командами, путали их: вместо того чтобы поворачиваться налево, поворачивались направо или начинали шагать прямо. Правду сказать, улакские охотники мало чем походили на ополченцев, изображенных на большом плакате, висевшем в колхозном клубе.
Продукты в магазине стали отпускаться по спискам.
Осенью с последним пароходом на фронт уехал Анатолий Федорович. Лена осталась в Улаке.
С начала марта в Улаке началась эпидемия вирусного гриппа. В школах прекратились занятия. Охотники не выходили в море. Запасы мяса кончились. Некормленые собаки уныло бродили по стойбищу и грызли моржовые кожи на крышах яранг.
Из районного центра на самолете прибыл доктор. Вместе с фельдшером Семеном Ивановичем с полярной станции они готовили лекарства и разносили их по ярангам. Ринтын и Петя, одними из первых перенесшие болезнь, помогали им. Они толкли в ступке порошок и насыпали в бумажные пакетики. Больные с неохотой брали лекарства и в один голос просили хоть немного табаку.
— Если бы я разок-другой затянулся, — говорил, кашляя сухим кашлем, старый Рычып, — сразу бы ожил.
Старуха Пээп тяжело переносила болезнь. Каждый раз, когда к ней с лекарствами приходили ребята, она со слезами умоляла их принести хотя бы щепотку табаку. Однажды она в ярости швырнула в лицо мальчикам порошки.
— Что вы мне все носите этот горький нетающий снег! Дайте табаку хотя на полжвачки!
Но с табаком в Улаке было трудно. Продавец Наум Соломонович курил какую-то смесь, и трубка у него так трещала, как будто в нее насыпали пороху. Несмотря на болезнь, Наум Соломонович каждый день открывал магазин и сидел в нем все положенные часы, дожидаясь редких покупателей.
В конце марта кончилось мясо. Некому было ходить на охоту. По решению окрисполкома магазин стал отпускать продовольственные товары в счет будущих поставок. В ярангах сразу стало веселее. Запылали костры. Котлы, наполненные едой, помогали выздоровлению лучше всяких лекарств.
— Ни разу не пробовал такой длинной еды, — шутил старый Рычып, уплетая макароны. — Что только не выдумает русский человек!
Смертельных случаев от гриппа было немного: умерли двое совсем дряхлых стариков и грудной ребенок на полярной станции.
Дядя Кмоль, едва оправившись от болезни, пошел на охоту. За ним увязались ребята. Стояли тихие предвесенние дни. Дядя Кмоль был еще слаб и шел медленно. Со скал, сверкая на солнце, сыпалась снежная пыль. Щуря глаза от блеска снежной равнины, дядя негромким голосом говорил:
— Трудное время пережили. Если бы не помощь государства, много народу умерло бы. Вот не так давно, когда я еще был малышом, слышал от отца, как кочевавшие по реке Омолону чукчи впали в страшную нужду. Помощи ниоткуда не было. Ясно всем стало: впереди голодная смерть. Собрались они и порешили, что каждый глава семьи вначале убьет всех своих домочадцев, а потом покончит с собой. На следующее утро все было сделано так, как порешили: на холме лежали мертвыми, тесно прижавшись один к другому, те, кто вчера еще был живым… Без Советской власти о помощи нечего было и думать. На разводьях против мыса Ченлюквин убили двух нерп.
Каждый житель Улака получил маленький кусочек свежего нерпичьего мяса.
— Большое спасибо! — воскликнул по-русски Рычып, когда ребята принесли его долю. — А эти макароны совсем опутали мои кишки.
— То-то, — сказала старуха Пээп, — мясо нерпы все лучше, чем нетающий снег. Табачку бы немножко…
С каждым днем число выздоравливающих росло, но на улице Улака было по-прежнему пустынно: все уходили на Охоту.
Наступил день праздника — Первое мая. С утра Ринтын с Петей вывесили на ярангах и домах все флаги, которые только нашлись в стойбище. Украсив стойбище, друзья взобрались на теплую от солнечных лучей толевую крышу колхозного клуба.
На улице не было ни души. Яркое солнце освещало снег и черные яранги.
Ринтын лежал на спине и смотрел в голубую бесконечность чистого неба.
— Петя! — окликнул он товарища.
Петя приподнялся на локте и уставился на Ринтына голубыми, цвета неба, глазами.
— Знаешь, — продолжал Ринтын, — куда я поеду после окончания школы?
— Куда? — спросил Петя.
— В Ленинград, — сказал Ринтын. — Поступлю в высшую школу. Анатолий Федорович много рассказывал мне о Ленинграде. Он так называется потому, что там жил Ленин.
— А там сейчас люди голодают, — задумчиво произнес Петя.
— Да, Лена мне рассказывала, — вздохнул Ринтын. — Вот бы сейчас туда нашего Наума Соломоновича с его магазином.
— Верно. Мы носили бы голодным людям макароны и сами варили…
— Нам одним не управиться, — с сомнением покачал головой Ринтын. Анатолий Федорович говорил, что Ленинград даже на самой хорошей собачьей упряжке не объехать за день.
На улице показался небольшого роста человек. Он был одет в длинную теплую кухлянку, в меховые штаны и подбитые шкурой белого медведя торбаза. Голова была обвязана теплым шерстяным платком, закрывавшим наполовину его лицо.
— Кто это? — спросил Ринтын, стараясь узнать, кто же так закутался в теплую погоду.
— Наверное, Прасковья Кузьминична, — предположил Петя.
— Нет, — ответил Ринтын. — Этот человек идет без палки.
— Э! — воскликнул Петя. — Да это Эрик!
Ребята знали, что в стойбище недавно появился новый заведующий торговой базой, Журин. Он приехал с маленькой, как девочка, женой и двумя сыновьями. Старшего звали Эрик, а младшего — Вовка.
— Ты что так закутался, как Прасковья Кузьминична? — крикнул Эрику Петя.
— Я еще не совсем здоров, — тонким голосом ответил Эрик и кашлянул.
— А мы и не знали, что ты болен, — сказал Петя, — не зашли к тебе. Твоя мать боится все, что мы занесем в ваш дом заразу.
Еще тогда, когда Ринтын и Петя разносили лекарства, они постучали как-то в квартиру Журина. Им долго не открывали. Петя крикнул:
— Открывайте, мы принесли вам лекарства!
Кто-то подошел к двери. Приоткрыв ее, на улицу выглянула жена Журина.
— Что вы здесь бродите, заразу разносите? Если нужно, мы сами сходим в амбулаторию. Идите отсюда и не смейте больше приходить!
Ринтын и Петя удивленно переглянулись: никто из жителей Улака, кроме старой Пээп, не отказывался от лекарств, и все были благодарны мальчикам за помощь.
Журины с первых же дней приезда в Улак не понравились жителям стойбища.
