— Что ты такое несешь, дебил? И ты думаешь, после таких слов я с тобой куда-нибудь пойду?
— А ты думаешь, я стану тебя спрашивать? — усмехнулся 6659671, и, ухватив 3ою поперек лобка, умело взвалил на плечи.
— А ну, пусти сейчас же, придурок! — вцепилась в него она, но 6659671 лишь рассмеялся, распахивая ударом ноги двери — и оказываясь на обширном железобетонном помосте, возвышающемся посреди покрытой сиреневыми барханами пустыни.
…— А ты говоришь… — 6659671 застыл, пораженный столь странным пейзажем.
Он приблизился к краю площадки и с сомнением поглядел вниз. Девушка на плечах его вздрагивала от приступов истеричного смеха.
— Чего гогочешь, дура? — 6659671 чуть повернул голову.
— Милый… как я тебе благодарна…
Теперь она плачет?..
— За что же?
— За то, что вывел из Красной Комнаты.
— А… говно-вопрос, это мы запросто, — 6659671 подмигнул самому себе, — из Красной Комнаты мы вышли, а дальше-то что делать?
— Для начала поставь меня на пол. — попросила она, вытирая ладонями слезы.
Что было делать, он поставил её.
С минуту они смотрели друг на друга.
— Теперь ты можешь назвать свое тело заново, — улыбнулась 3оя, — только особо не выдумывай… бери простое какое-нибудь, легко запоминающееся… иначе потом заморочишься. Уж поверь мне, старой партизанке.
— Жбан, — предложил 6659671, — как тебе такое имя?
— Жбан? Да ну… гопник какой-то…
— Ну, хорошо… Ербило.
— Это получше, но чересчур агрессивно как-то… неприятности будет притягивать. Ербило. Поспокойней что-то…
— Гострягус, — предложил 6659671.
— Эстонец что ли? Или омар. Мне как-то не очень…
— Мончефрокс.
— Ублюдок какой-то… немецкий, или даже еврейский дебил.
— Глушбат.
— Ну, это позвучней, пожалуй.
— Дристоглот.
— Еще лучше.
— Рангомягль.
— Совсем хорошо. Но чересчур насыщенно, мне кажется. Будет тянуть, тормозить. Рангомягль — тормоз…
— Кузьмарь?
— Нормально. Даже очень хорошо…
— Румбо.
— О! То, что надо! На этом и остановимся. Румбо. Теперь ты — Румбо. Это такой «Рэмбо наоборот». Как раз про тебя. Теперь ты не просто 6659671. Теперь ты Румбо, номер кузова 6659671.
— Мощь! Биоробот!
— Не тешь себя иллюзиями, биоробот: страдают все одинаково.
— А я разве тешу…
— Ну, ладно… пока, — улыбнулась 3оя, — твоя дорога теперь туда, в Сиреневую Пыль… а мне пора возвращаться.
— Возвращаться? В Красную Комнату? — Румбо схватил её за плечи.
Эти плечи сжимал он точно так вот с полчаса назад: с такой же искреннею страстью.
— А куда же мне вернуться еще? — она посмотрела ему прямо в глаза, и сердце его сглотнуло.
— Но… ты же только что благодарила меня, что я вывел тебя оттуда!
— Конечно. И сейчас благодарю. Я благодарна всем мужчинам, которые позволили мне хотя бы на несколько мгновений выйти из Комнаты. Но Женский Страх сильнее, и я теперь должна вернуться. А иначе, кто будет встречать вас, новых героев на пути в бездну?
— Но… так не может длиться вечно! — опустил руки Румбо, — пройдет время, ты состаришься… а герои любят молодое мясо!..
— Как бы там ни было, я должна исполнить свой долг… а когда мое время истечет, другая пусть сменит меня. А ты, коли такой жалостливый, не зайдешь ли за мной в тот неприятный час?
— Зайду. Даю слово.
— Ой, врешь… — прошептала она, не распуская улыбки.
— Вот дерьмо… не хочу показаться нескромным… но какого хрена я должен это терпеть?..
— Терпеть что?
— Что ты уходишь. Я хочу, чтобы ты осталась, слышишь? Страсть к тебе — теперь моё единственное оружие. Не я выбирал его, но и выхода иного мне нет… тфу, ты, пошлость какая-то… Знаешь, мне всегда недоставало собеседника, чтобы высказаться… У тебя бывало такое, что ты выкладываешь душу перед человеком, и он вроде слушает, но ты смотришь на него, и понимаешь: а ни хера он не слышит! А из вежливости делает вид, что слушает… Почему для того, чтобы высказать друг другу сокровенное, мы должны ужираться, как свиньи? Почему вы, женщины, ведете себя, будто паучихи, заманивающие добычу в липкую сеть влагалища? Почему мы вымираем день ото дня, объясни мне! Почему мы блюем, а кто-то — ест картофельные чипсы? Почему мы говорим, а они не слышат? Почему мы чужие друг другу??..
— Успокойся… ты что? — она погладила его по щеке, словно мать, — Всё хорошо… всё будет хорошо, поверь мне. Просто сейчас нам надо расстаться.
— Навсегда?
— Откуда мне знать… — 3оя отступала, не сводя с Румбо глаз, — может быть, когда-нибудь встретимся… если снова зайдешь в Красную Комнату.
Итак, один.
В конце концов, жизнь на этом не кончена. Надо поскорее стряхнуть жалость к себе, и чем-то заняться. Исследовать эту сиреневую пустыню внизу. Да. Немедленно.
Он подошел к бетонному краю.
Прежде всего, найти способ туда спуститься. Прыгать высоковато. Травмы сейчас не нужны.
Побродив по площадке, Румбо обнаружил у дверей в углу дюралевого сплава приставную лестницу. Узкие её перекладины покрывал выпуклый узор, напоминавший руническое письмо.
— Удача со мной! — находка приятно возбудила его.
Он опустил лестницу вниз и, развернувшись, слез по ступеням.
Разочарование сдавило вдруг мозг.
В этом разочаровании присутствовал какой-то мистический страх. Или… хотя, при чем тут мистика? Просто число разочарований, которые суждено пережить нам, не бесконечно. И каждое новое приближает последнее — и может им оказаться.
Но к чему этот мрак? Отчего оказался он в состоянии депрессивного ступора? Возможно, это просто реакция на бурное совокупление?
Румбо присел на корточки и зачерпнул рукой грунт, напоминающий пыль. Серебристая, с оттенком сирени, она при ближайшем рассмотрении оказалась порошком, столь мелким, что иная модница смогла бы припудрить им щеки, чтобы они стали сиреневыми, как у покойника.
Откуда эта мода на покойников ныне? Пришла из прошлого, из разлагающихся останков тысячелетних царств? А что произошло с теми, кто тогда выжил, вот бы узнать. Оглядеть бы их жизнь ловким оком компьютера, подсчитать вероятность: есть ли у нас еще шанс? Стать юркими, как амебы. Разрушительными, как смерч. Стойкими, как саранча.
Где мой прадед крокодил? Где прабабка рысь? Пора слать за ними гонцов: нелегкое испытание предстоит мне. Пусть же память генов поможет мне выстоять, и простоять до конца — до того самого, который у каждого свой, свой, свой, свой, но обязательно есть — и никому его не избегнуть.
Но поскольку множество людей умирает тихо и без истерик, мы позволяем себе надеяться, что всё случится внезапно и до омерзенья легко.
Как пьяный нырок в ледяную прорубь.
Или надеетесь вы жить вечно?
Торопитесь. С прощальным шипением поезд стронул колеса.
— Уф, ссука… какая она, эта пыль! — вскрикнул Румбо, хлеща себя по лицу в желании вернуть былую трезвость.
Заморочился он Пылью Сиреневой, перхотью трупной, струпом мертвячьим; забыл прадеда-крокодила с прабабкой-рысью.
Дабы рассеять засосавшую панику, ухватил было лестницу — рвануть наверх обратно — когда к ужасу своему увидел, что бетонная стена помоста за спиною его исчезла, и теперь маячит еле где-то вдалеке, в сиреневом мареве.
И возопил в отчаянии Румбо, и дошло до него, что слои Сиреневой Пыли перемещаются друг относительно друга, как океанские течения — и одно из таких течений унесло его от Красной Комнаты и влечет сейчас куда-то по пустыне серебряных струпьев.
Он попытался бежать, но ноги мигом увязли. Перемещаться здесь приходилось медленно, плавно извиваясь и балансируя: при малейшем рывке или ускорении проклятая пыль обращалась зыбучим песком. Более или менее быстро выходило только ползать. Тут-то и пригодились навыки предка-крокодила.
Румбо стал переползать поперек течения пыли, пытаясь поймать поток, который отнес бы его обратно. Приставную лестницу держал при себе для случайной надобности. Ползти голышом с лестницей на спине — удовольствие не из приятных, тем более — ползти в неизвестность. Пыль раздирала носоглотку, слепила, сбивала дыхание.
Он рычал, полз и сплёвывал.
Сплёвывал, полз и рычал.
Вдруг по левую руку увидал он нечто, напоминающее телефонную будку.
Аккуратными перекатами, не выпуская лестницу, подплыл к непонятной постройке, мечтая об одном: зацепиться.
Лестница и в этом помогла ему.
И вот он стоит на твердом полу, хотя неясно, покоится ли эта «будка» на месте, или же перемещается по пустыне, влекомая пылью.
Прежде всего: телефона здесь нет.
Румбо повертелся на месте, прислонив лестницу к стене.
Больше всего это напоминает кабину лифта. Тем более, что на стене имеется пульт. И зеркало.
