– Поправь галстук.
Чернышев нащупал узел, сдвинул его на место.
– Кто у тебя родители?
– Папа инженер. А мама продавец. В универмаге «Москва»…
– Ну? Так в чем же дело? Ты что, решил с Куликова пример брать? Но он-то в детдоме воспитывался, а у тебя и папа и мама. Ему подсказать некому, а тебе-то? Неужели родителям все равно, как ты учишься?
– Нет, не все равно…
– Отец дневник твой смотрит?
– Смотрит.
– Ну и что?
– Ругает…
– А ты?
– Ну… я не буду больше так себя вести, Зинаид Михална…
– Ну что ты заладил, как попугай! Ты же пионер, взрослый человек! Дело не в том, будешь ты или не будешь, а в том, что из тебя получится! Понимаешь?
– Понимаю… я исправлюсь…
Зинаида Михайловна вздохнула:
– Не верю я тебе, Чернышев.
– Честное слово…
– Да, эти честные слова твои… – усмехнувшись, она встала, подошла к окну, зябко повела полными плечами. – Что у тебя вчера с Большовой вышло?
Чернышев замялся:
– Ну… я просто…
– Что, просто? Просто обидел девочку? Так просто – взял и обидел!
– Да я не хотел… просто мы догоняли друг друга… – играли…
– Игра, Чернышев, слезами не кончается…
– Но я не хотел, чтоб она плакала.
– Поэтому ты ей юбку задирал?
– Да я не задирал… просто…
Зинаида Михайловна подошла к нему:
– Ну, зачем ты это сделал?
– Ну она щипала меня, Зинаид Михална, по спине била…
– А ты юбку задрал? Ты, пионер, задрал юбку?! Чернышев? Если бы уличный хулиган вроде Куликова задрал бы, я б не удивилась. Но – ты?! Ты же в прошлом году на городскую олимпиаду по геометрии ездил! И ты – юбку задирал?
– Но я один раз…
– Но зачем? Зачем?
– Не знаю…
– Но цель-то, цель-то какова? Ты что, хотел посмотреть, что под ней?
– Да нет…
– Ну а зачем тогда задирал?
– Не знаю…
– Сказка про белого бычка! Зачем же задирал? Что, нет смелости сознаться? Будущий комсомолец!
– Но я просто…
– Просто хотел посмотреть, что под юбкой? Ну-ка по-честному! А?!
– Да…
Зинаида Михайловна засмеялась:
– Какой ты глупый… Что у тебя под штанами?
– Ну, трусы…
– У девочек – тоже трусы. А ты что думал – свитер? Ты разве не знаешь, что девочки тоже носят трусы?
– Знаю… знал…
– А если знал, зачем же задирал?
– Ну, она ущипнула меня…
– Но ты же только что говорил мне, что хотел посмотреть, что под юбкой!
Чернышев молчал.
Зинаида Михайловна покачала головой:
– Чернышев, Чернышев… Зачем же ты врешь мне. Не стыдно?
– Я не вру, Зинаид Михална.
– Врешь! Врешь! – она наклонилась к нему. – Неужели правду так тяжело сказать? Врешь! Тебя не трусы интересовали и не юбка! А то, что под трусами!
Чернышев еще ниже опустил голову.
Зинаида Михайловна слегка тряхнула его за плечи:
– Вот, вот, что тебя интересовало!
– Нет… нет… – бормотал Чернышев.
– И стыдно не это, не это. Это, как раз, естественно… Стыдно, что ты не можешь сказать мне правду! Вот что стыдно!
– Да я могу… могу…
– Нет, не можешь!
– Могу…
– Тогда скажи сам.
Зинаида Михайловна села за стол, подперла подбородок рукой.
Чернышев шмыгнул носом, поскреб щеку:
– Ну я…
– Без ну!
– Ну… меня интересовало… просто так интересовало…
Зинаида Михайловна понимающе покачала головой:
– Сколько тебе лет, Чернышев?
– Двенадцать.
– Двенадцать… Взрослый человек. У тебя сестра есть?
– Нет.
Зинаида Михайловна повертела в руках карандаш:
– Нет… Слушай! А на прошлой неделе ты дрался с Ниной Зацепиной! Ты тоже хотел посмотреть, что у нее под трусами?!
– Да нет, нет… это я… там совсем другое было…
– Ну-ка, посмотри мне в глаза. Сейчас хоть не ври.
Чернышев опустил голову.
– Ведь тоже хотел посмотреть. Правда? А?
Он кивнул.
Зинаида Михайловна улыбнулась:
– Чернышев, ты только не думай, что я над тобой смеюсь, или собираюсь наказывать за это. Это совсем другое дело. Тебе двенадцать лет. Самый любопытный возраст. Все хочется узнать, все увидеть. Я же помню, я тоже была когда-то двенадцатилетней. Или ты думаешь, завуч так и родился завучем? Была, была девчонкой. Но у меня был брат Володя. Старший брат. И когда пришла пора, он мне все показал. Чем мальчик отличается от девочки. И я ему показала. Вот. Так просто. И никому не потребовалось юбки задирать. А выросли нормальными людьми. Он летчик гражданской авиации, я завуч школы. Вот.
Чернышев исподлобья посмотрел на нее.
Зинаида Михайловна продолжала улыбаться:
– Как видишь, все очень просто. Правда, просто?
– Ага…
– Ну, у тебя есть какая-нибудь родственница твоего возраста?
– Нет. У меня брат двоюродный есть… а сестер нет…
– Ну, а подруга, настоящая подруга есть у тебя? Подруга в лучшем смысле, друг настоящий? Которой можно доверить все?
– Нет. Нет…
Зинаида Михайловна отложила карандаш в сторону, почесала висок:
– Жалкое вы поколение. Ни сестер, ни подруг… В восемнадцать опомнятся, наделают глупостей…
С минуту помолчав, она встала, подошла к двери, заперла ее двумя поворотами ключа. Потом, быстро пройдя мимо Чернышева, задернула шторы на окне:
– Запомни, Чернышев, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.
Чернышев повернулся к ней.
Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая ее подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали голубые трусики.
Чернышев вобрал голову в плечи и попятился.
Зинаида Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.
Чернышев отвернулся.
– Стой! Стой же, дурак! – придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. – Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балбес! Смотри!
Она развела полные колени, потянула за руку Чернышева:
– Смотри! Кому говорю! Чернышев!
Чернышев посмотрел и снова отвернулся.
– Смотри! Смотри! Смотри!
Она надвигалась на него, растопырив ноги.
Губы Чернышева искривились, он захныкал.
– Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот… вот…
Она выше подняла юбку.
Чернышев плакал, уткнув лицо в рукав.
– Ну, что ты ревешь, Чернышев. Прекрати! Замолчи сейчас же. Ну, что ты испугался? Замолчи… да замолчи ты…
Она потянула его к стоящим вдоль стены стульям:
– Садись. Садись и успокойся.
Чернышев опустился на стул и зарыдал, зажав лицо руками.
Зинаида Михайловна быстро опустила юбку и села рядом:
– Ну, что с тобой, Чернышев? Что с тобой? Сережа?
Она обняла его за плечи.
– Хватит. Слышишь? Ну, что ты – девочка? Первоклашка?
Чернышев продолжал плакать.
– Как не стыдно! Ну, хватит, наконец. Ты же сам хотел этого. А ну-ка, замолчи! Так распускаться! Замолчи!
Она тряхнула его.
Чернышев всхлипнул и смолк, съежившись.
– Ну вот… вытри слезы… разве можно реветь так… эх ты…
Всхлипывая, Чернышев потер кулаком глаза.
Зинаида Михайловна погладила его по голове, зашептала:
– Ну, что ты? Чего ты испугался? А? Ответь. Ну-ка ответь! А? Ответь.
– Не знаю…
– Ты что, думаешь, я расскажу всем? Глупый. Я же специально окно зашторила. Обещаю тебе, честное слово. Я никому не расскажу. Понимаешь? Никому. Ты веришь мне? Веришь?
– Верю…
– Чего ж испугался?
– Не знаю…
– И сейчас боишься? Неужели боишься?
– Не боюсь… – всхлипнул Чернышев.
Зинаида Михайловна зашептала ему на ухо:
– Ну, честное партийное, никому не скажу! Честное партийное! Ты знаешь, что это такое – честное партийное!
– Ну… знаю…
– Ты мне веришь? А? Говори. Веришь? Я же для тебя стараюсь, глупый. Потом спасибо скажешь. Веришь, говори?
– Ну… верю…
– Не – ну, верю! А – верю, Зинаида Михайловна.
– Верю, Зинаида Михайловна.
– Не будешь реветь больше?
– Не буду.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!
– Честное пионерское.
– Что, честное пионерское?
– Не буду реветь и никому не скажу…
– Ну вот. Ты наверное думал, что я смеюсь над тобой… думал, говори? Думал? Ведь думал, оболтус, а? – тихо засмеялась она, качнув его за плечи.
– Немного… – пробормотал Чернышев и улыбнулся.
– Глупый ты, Чернышев. Тебе что, действительно ни одна девочка это место не показывала?
– Неа… ни одна…
– И ты не попросил ни разу по-хорошему? Посмотреть?
– Неа…
– А хотел бы посмотреть? Честно скажи – хотел бы?
Чернышев пожал плечами:
– Не знаю…
– Не ври! Мы же на чистоту говорим! Хотел бы? По-пионерски! Честно! Хотел бы?!
– Ну… хотел…
Она медленно приподняла юбку, развела пухлые ноги:
– Тогда смотри… смотри, не отворачивайся…
Чернышев посмотрел исподлобья.
Она поправила сползшие на сапоги колготки и трусы, шире развела колени:
– Смотри. Наклонись поближе и смотри…
