Мы говорим про то, что всякая альтернативная музыка сейчас гораздо популярнее, чем несколько лет назад, и у групп, которые такую музыку играют, очень немалая аудитория.
–Группа «Психея» – я вообще считаю, что они продавили нишу, – говорит Максим. – Приехали из своего Кургана и сделали то, что многим группам было не под силу. Тем же «Кирпичам» например. Я их очень уважаю, «Кирпичи», но это люди, которые начали делать деньги. Вот мы с ними скоро будем играть, и мне звонит организатор. Вот, мы продали двести билетов, и все двести спросили билет на «Оригами». «Кирпичи» никто не назвал, хоть они и на афише крупным шрифтом, и они получают почти весь гонорар, мы там почти бесплатно играем. Времена все равно меняются… Сейчас альтернативные группы делают концерты в «Юбилейном». Они их делают не для того, чтобы заработать, а для того, чтобы щелкнуть по носу всяких этих старых рокеров, которые смотрят на нас и думают – вот дебилы. В то же время эти дебилы собирают сейчас побольше зрителей, чем старые рокеры.
Я спрашиваю, можно ли зарабатывать на жизнь только музыкой, если играешь что-то альтернативное.
–Сейчас скорее всего можно бросить работу на фиг и зарабатывать музыкой деньги. – Максим останавливается, отпивает чаю из чашки. – Я не знаю, как раньше было. Раньше, наверное, было тяжело. А сейчас, если ты делаешь тур на два или три месяца, то ты можешь вернуться с хорошими деньгами. Потому что сейчас, например, группа «Джейн Эйр» едет в какой-то город, и из-за них отменяют концерт группы «Ногу свело», потому что на них там куплено всего сто билетов…
–Значит, ты готов прямо сейчас все бросить, чтобы заниматься только музыкой?
–Момент очень спорный. Для себя я знаю, что еще не готов. Потому что тур на два или три месяца – это все. Ты полностью рвешь свою жизнь с городом. А у меня здесь девушка, которую я очень люблю… Ясен пень, что девушка скажет: я тебя буду ждать. Но она ведь врубает, что я еду на три месяца, и далеко не в командировку – чинить какой-то газопровод, – а еду на концерты, где будут фанатки, где будут постоянные пьянки… Тут очень все сложно. А вообще сейчас уже много есть групп этой, нашей, волны, которые занимаются только музыкой. Их вряд ли можно назвать профессиональными музыкантами… Они, наверное, по-прежнему любители, но они – всё, бросили работу. И при каком-то подходе мы тоже, наверное, можем все бросить, заняться только музыкой, репетировать в Питере, уезжать, приезжать, потому что в каждом городе мы собираем зал. На моей памяти был только один провальный концерт, когда я видел, что организаторы попали на деньги. Мы приехали – а людей нет. Нас там как королей встретили – это в Нижнем Новгороде было. Это был наш первый выезд вообще куда-либо. И мы такие понтовые приезжаем – а там пятьдесят человек…
Максим подзывает официантку, заказывает еще один чайник зеленого чая. Беседа возвращается к тому, как совместить музыку и «нормальную» работу.
–В принципе, у нас сейчас такая ситуация, когда все сложней и сложней становится, – говорит Максим. – Мы все взрослеем, и с одной стороны понимаешь, что надо как-то к карьере двигаться, на работе устраиваться, потому что жизнь сейчас дорогая вообще. А с другой стороны, понимаешь, что у тебя все меньше времени. Ну, взял там один отгул, два, съездил, сыграл концерт. А на работе начинают «бычить» на тебя – ты музыкант там или кто? У нас в группе я – инженер, есть еще маркетолог и второй маркетолог, в издательстве работает парнишка. Одна половина готова все это бросить, а другая половина рассуждает типа так: ну, если вы все бросите, то я, может быть, тоже все брошу. И никто этот шаг пока не делает. Стараемся совмещать. Практически каждые выходные где-то играем. Вот брали отпуск все и помотались по Украине, Белоруссии, по России поездили. И Артем с нашего лейбла «Кап-Кан» тоже мне говорит: Макс, тебе надо решать, что для тебя главное – музыка или работа. Но я не хочу... Я буду тянуть до последнего. Хотя музыка для меня… Я себя не представляю без этого…
Я спрашиваю, что такое эмо-тексты.
Максим:
–А я сам до сих пор не знаю, что такое эмо-текст… Я просто какую-то идею нахожу. Сломанная рука, предположим. А вот когда мне говорят, что я написал эмо-текст, меня это пугает… А вообще мы про многое поем. Но основной момент – это любовь. Потому что без любви наша жизнь – ничто, и многие поступки, войны и всякая такая беда происходила из-за любви, из-за женщин. Поем и о войне. У нас есть несколько песен серьезных, антивоенных. Война – это вообще ужасное событие в человеческих жизнях… Вообще поем про все, что есть в нашей жизни. Затрагиваем то, что интересно поколению молодых, пятнадцати– – семнадцатилетних, для которых мы и играем. Я, конечно, хотел бы, чтобы средний возраст слушателя был ближе к нашему… Мы все взрослые уже лбы, и хочется иногда тоже видеть такие вот взрослые лица… Единственное, что я ненавижу, – это тексты про «систему», про политику.
–Почему? Тебе это неинтересно?
–Ну не то чтобы мне политика неинтересна. Нет, наоборот, я всегда интересуюсь тем, что происходит и у нас, и за границей. Но в творчестве для меня это неуместно. Ямогу написать текст про то, что жизнь, там, сложная, и денег не хватает, но я никогда не буду писать какие-то лозунги против системы. Не могу я про это писать. Слово «система» меня раздражает в лирике. Когда я слышу группы, у которых в текстах это слово – «ты против системы» и так далее, – меня аж передергивает. Если бы я писал о политике, то совершенно иносказательно, иначе, потому что это грязно, это мерзко и я об этом писать не хочу. У нас, правда, есть песня «Война» на первом альбоме – и акцент сделан на том, что люди находятся у власти только ради денег.
–Все тексты пишешь ты сам?
–Да, практически все. В первом и втором альбоме было очень много моих музыкальных идей, и я как-то на этом сфокусировался, и тексты делал уже в последнюю очередь, когда все уже было готово. Очень часто я текст просто выжимаю из себя, и многие пишут, что тексты – отстой. Ну я не знаю, некоторые мне нравятся, а некоторые… Не то чтобы ни о чем, я стараюсь в каждую песню внести идею, – но там идей, на самом деле, не так много. В основном это – любовь, смерть, война, поиск себя, поиск смысла жизни, наверное…
В кафе заходит гитарист Олег – в синих джинсах и полосатой черно-синей кофте. Максим знакомит нас. Я знаю, что из всей группы Олег больше всех интересуется историей музыки эмо, и сразу же спрашиваю у него, откуда взялось название стиля.
–Почему эту музыку стали называть эмо? – переспрашивает Олег. – От английского слова «emotional» – «эмоциональный». На панк/хардкор-сцене начала восьмидесятых начали появляться группы с личностными текстами. Они затрагивали глубокие переживания, и их, возможно, даже в шутку прозвали так – типа, «ишь, эмоциональные какие»…
Олег долго рассказывает про эволюцию эмо, про три волны эмо-групп.
–…Главное здесь – личностное восприятие всего вокруг, – говорит он в конце. – Многих удивляет сочетание довольно-таки тяжелой и агрессивной музыки с «нежными» текстами о любви, о боли…
–В принципе, Limp Bizkit и Korn тоже пели про боль внутри… – перебивает Максим.
–Но у них это была другая боль, типа «Черт побери, меня папа с мамой не понимают. Я пойду с друзьями тусоваться», что-то вроде того. Какие-то детские переживания… А вообще, если говорить о нашем стиле, я бы сказал, что мы играем эмо-рок. То есть, относя «Оригами» к эмо-культуре, нас причисляют к третьей волне эмо. Можно считать, что началась она года с 2000-го и так и идет. Симбиоз разных стилей и направлений, нет более или менее четких рамок и ограничений. У нас есть элементы электроники, которые к эмо первоначально никакого отношения не могли иметь, есть элементы металла…
–Рэпа только нет. – Максим хмыкает.
–Да, рэпа нет. Это упущение. Может, стоит переманить пару этих «широкоштанников». Те, кто сейчас интересуется эмо-культурой, слушает музыку начиная с конца девяностых – с девяносто восьмого, не раньше. Сам первоисточник – это не всегда интересно, слишком он шаблонным выглядит после того, как послушали какую-то более сложную музыку.
Олег встает, идет к стойке – заказать себе пива. Яспрашиваю у Максима, что он думает про «русский рок», который все больше и больше теснят всякие альтернативные направления.
–Постепенно, мне кажется, люди уйдут от русского рока. Я ничего не хочу сказать плохого про русский рок, это – определенная стадия жизни в России. Но не появляется ведь новых групп совершенно. Нет групп, которые в русском роке делали бы что-то новое. Как играл Шевчук, так он и играет уже двадцать лет или больше. Как играла «Алиса», так и продолжает играть… А слушателям хочется чего-то другого. Невозможно ведь всю жизнь слушать Шевчука. Плюс все равно идет «движуха» с Запада – как бы это ни было прискорбно. Вся эта культура западная на нас давит. Когда я лет десять назад шел мимо БКЗ, там катался один или два скейтера. А сейчас, когда я там иду, – их там десятки. Им всем по двенадцать–пятнадцать лет, они слушают Blink 182, и им насрать на Шевчука и на весь русский рок. Они слушают панк-рок и никогда уже не будут слушать какую-то другую музыку. Не знаю, плохо это или хорошо…
