2. Задание выполнено. 5 баллов.
3. 4 балла.
Итог: 17 Баллов!
Данила Осипов — Михаил, спасибо за высокую оценку. Очень приятно. Но почему, если Вам все понравилось, Вы поставили 8 баллов, а не 10? Михаил, и почему за третий пункт 4 балла?
Михаил Мухин — Только потому, что есть работы получше. Прочитал бы ваш рассказ ранее, оценка была бы выше, но теперь есть с чем сравнить!
Данила Осипов — Михаил, в следующий раз читайте мой рассказ первым, ладно? Михаил, но почему 4 балла?
Михаил Мухин — Мне кажется, вы заслуживаете именно 4 за пункт номер 3.
«Соло (это же рассказы)»
Георгий Гончарук
Зарлага
«Я, конечно, не сомневаюсь в мудрости твоих онлайновых духов…
Но я ведь тоже мудрец, мне много тысяч лет…
Странные у вас деревья». (с) Хоттабыч.
Дверь открывается, и в бурлящее море конкурса робко заглядываю я
Юрту наполняла дымная вонь. Чадили и трещали объятые огнем кизяки, метались по стенам тени.
Возле костерка замерла Гюзель-Лейлат. Уронив голову, вглядывалась в хнычущий сверток на своих коленях, потряхивала, баюкала.
Хан задумчиво восседал на коврах, созерцая лежавшую перед ним небольшую фигурку цвета начищенного серебра.
Зыбкий свет выхватывал неподвижные лица стражи и Всезнающего. Именно последний и привел ханское войско к могиле великого Чингиза, которую никто не мог сыскать вот уже сотню лет.
А старик Жондырлы — сумел.
Но это не принесло счастья роду Хана.
— Сакрын ичтыр басак! — сухая, как старая ветка, рука Жондырлы-ака ткнула в сторону Гюзель-Лелат. — Кондыргэн басак! Басак!
Женщина вскочила с колен.
— Кэчюм дыр! Хавсанат гэйды салдынык! Кэчюм дыр! Кэчюм дыр! — тонко закричала, сбиваясь на визг и вой, отступая вглубь, пряча за спину свёрток.
Никому не дозволено прикасаться к фигуркам, посланным Небом. Кроме тех, кому они предназначены. Молодая мать нарушила запрет.
— Кэчюм йок! Йок! — отверг мольбу Хан. И бесстрастным голосом приказал: — Жондарбай!
Тускло блеснула сталь, и по юрте прокатился отчетливый звон.
В надежде убедить мужа, Гюзель вскочила и выставила перед собой сверток с младенцем — будущим ханом.
— Поднимешь ли руку на посланное Небом чудо? — тихо спросила она, глядя на мужа, — ужель поставишь неведомое над исконным?
Дурра Тимур-хан молчал.
Ребенок, увидев клинок, перестал хныкать и протянул ручки к блестящему, остро отточенному оружию. Отец это заметил, и брови его взлетели.
«Это знак! О, предки! Это знак, что достойным ханом мой сын станет».
Неподвижность царила здесь и сейчас. Лишь пальчики Ганбаатара силились прикоснуться к холодному металлу, да дым возносился вверх. Стражи застыли, готовые в любой миг исполнить волю хана. Всевидящий Жондырлы, еще не лишенный сил сутулый старец, нервно бегал глазами по юрте.
И года не прошло, как объявили ханом, а усталость и отчаяние уже уверенно берут верх. Горечь охватывает Дурру Тимура каждый раз при взгляде на свой родной улус. Там, на земле предков, где должны властвовать единство и справедливость — там огни мятежей, разруха и недовольство.
Хан взглянул на лежавший перед ним амулет и улыбнулся.
Легендарный Чоно, посланник Тенгри и покровитель самого Есугэя. Та самая опора, столь нужная Тимуру в этот непростой час. Воистину, скоро улус Чагатая возвысится и обретет неслыханную славу от моря к морю, от земли до неба! Тучи разойдутся, а над степью взойдет новое солнце, не уступающее тому, что сверкало при Тэмучине.
Но возрождение требует страшную цену.
Гюзель, прикрываясь младенцем как щитом, не выдержала.
— Почему ты улыбаешься?! Хочешь умертвить меня, и тебе весело?
«Гюзель, воля Неба неотступна и справедлива, и, как бы я не любил тебя — а люблю я тебя безмерно, — пойти наперекор будет означать отступление перед всем улусом».
— Мой сын не укроет твой проступок, и ты это прекрасно знаешь.
— О ты, кормчий веры и пасынок справедливости — великий хан! — воскликнула Гюзель, — кому ты веришь?! Полубезумному лису, появившемуся из лесной чащи?!
— Молчи! Этот благочестивый мудрец, ведающий о сокрытых путях, — кивок в сторону старика, — сделал больше, чем смогла бы сделать ты когда-либо.
— И что же?
Крылья ее носа гневно раздувались.
Дурра Тимур невозмутимо ответил: — Он вернул моему народу будущее. А ты ослушалась гласа предков, посягнув на чужое и, главное, святое!
Познав мощную силу амулета Тенгри, его жена поддастся искушению снова, это точно. Лишь одному человеку должно обладать божественным даром и направлять его вперед. Других же рассудит Вечное Синее Небо.
— Тогда ты — брат глупости! Думаешь, этот смрадный лжец, — она ткнула пальцем в мрачного Жондырлы, — он посланник предков, так? Ха! Думаешь, он говорит правду? И из-за чего?! Из-за жалкой бессмысленной побрякушки?! Что ж, тогда тебе придется выбирать между ними… и им! — заключила жена, прижимая к себе сверток с маленьким Ганбаатаром.
Маленький и изящный, дар Неба словно сам говорит: «Возьми!»
Искрящееся от костра серебро словно кувшин с кумысом притягивает пальцы.
Это измена. Погубить родное семя — оскорбление всего рода Чагатаев! Довольно!
В тот самый миг, когда пальцы уже почти сомкнулись на фигурке, в юрту ворвался порыв свежего воздуха: в проеме показался отоле-богол, высокий, кряжистый и явно запыхавшийся раб.
— Слава Тенгри, владыка! — склонился тот в поклоне, — Не губи! Вели молвить!
Пальцы дрожат.
— Ну, говори же, — потребовал хан, — что случилось?
Раб встал и спешно отряхнулся.
— Прибывает тысяча от владыки Абу-Саида. Их воевода, Назари-Айрут, вот-вот прибудет сюда.
Пальцы нехотя отступили. Хан вздохнул, тяжело поднялся и направился к выходу.
Гюзель было начала возносить благодарственную молитву, когда Дурра Тимур полуобернулся и бросил: — Жондарбай!
Лицо Гюзель-Лейлат в неярком свете костра исказилось от ужаса и отчаяния, когда первый страж-богол вознес блестящий клинок а второй протянул могучие руки к ее любимому сыну.
К востоку от ханской юрты, под нещадным летним солнцем чернело живое море. Колыхающаяся трава из копий, несущих в себе единство для всего улуса. Далекое ржание коней, горячих и верных. Это не подмога от славного Ильхана Абу-Саида, а его, Дурры, собственный кулак. Теперь этот кулак станет даже не в два, а в четыре раза больше, ибо с силой Тенгри и стрелы станут быстрее, и копья смертоноснее, и кони неудержимее.
Из гера доносились леденящие вопли, но Хан старался не обращать на них внимания. Старался…
«На все воля Неба».
С юга постепенно приближалось крошечное темное пятно.
— Дозволено ли мне спросить будет, о, предвестник величия? — обратился старик.
Хан кивнул.
— Куда вы теперь направитесь?
— Немало смуты кипит в этих землях. Взмаха руки не хватит, чтобы описать, как много недовольных, неверящих и оступившихся. Но предки и доныне помогали мне бороться с неверием! Помогут и теперь. Теперь же путь держать надо на север, к племени Хуругмы-Чекуна. Тамошние очень своевольны и вообще не признают верховенства владыки, как то заповедал Чагатай и сам Великий Хан.
— Прошу миловать ничтожную душу, — Жондырлы поклонился, — что не поведал заранее…
— О чем же?
Теперь вместо криков — звонкий детский плач.
— Священный талисман, что отныне помогать тебе будет, очень силен. А силы черпает он во владельце своем, избранном самим Небом… Слушай моего совета, о, хранитель помыслов чистых. Не носи его понапрасну, в праздный миг или просто в свободное от великих дел время. Ибо сказано, что в деле он помогает, а в мирской суете горе приносит.
Рука дотронулась до мешочка из шерсти на поясе, где покоился маленький посланник Тенгри.
— Хорошо, — сказал Дурра, — ты мудр и прозорлив, старец, я знаю. Пусть будет по твоему. Всему свое время.
Всевидящий явно успокоился.
Пятно на юге росло. Бурая пыль над жухлой травой взбивалась под множеством копыт.
Времени оставалось мало.
— Да, кстати. Я обещал награду за твою великую услугу. Ты говорил о своем роде, что они торговцы, верно?
— Именно так, владыка. Память твоя крепка, что кислый хурут на солнце.
— Теперь род твой в достатке нуждаться не будет. Обоз с золотыми и серебряными динарами прибудет в твой ирген через… — Хан на миг задумался, — … через три оборота солнца вдоль Синего Неба.
— О, благодарствую, о, светлый сын великодушия — великий хан! — поклонился Жондырлы.
