– Георгий Николаевич, – позвала Клара сзади.
Он остановился. Оказывается, за своими мыслями он шел все быстрее и быстрее и ушел так далеко, что пришлось его догонять. Она тяжело дышала. Волосы лезли на глаза. Она провела рукой по лицу, отбрасывая их.
И вдруг почти истерическая нежность и чувство вины охватили его.
Он схватил ее за руку.
– Кларочка, – сказал он. – Я ведь совсем... – И он хотел сказать, что он совсем, совсем забыл о ней, и осекся.
Он не забыл о ней. Он просто думал о Лине. Он знал за собой это – когда задумывается, то бежит. Чем больше задумывается, тем быстрее бежит.
– Ничего, – сказала Клара и скинула рюкзак. – Только жарко уж очень.
Зной здесь, у реки, был сухой, неподвижный, сжигающий, как в большой печке.
– Этот человек сзади, по-моему, нас догоняет, – сказала Клара.
Зыбин оглянулся. Человек поднял руку и помахал им.
– Да, действительно, – сказал Зыбин, – догоняет.
– Может быть, это и есть Савельев?
– Может быть. Подождем!
– Ух! – сказал человек подходя. – Совсем пристал. Ну и шаги у вас. Трудно вытерпеть, а еще с сумками. – Он вынул платок и обтер им лицо.
Это был молодой парень, розовый, круглолицый, синеглазый, похожий на Кольцова.
– Это вы приходили в правление? – спросил он.
– Да, – ответил Зыбин, смотря на него. – Мы.
– А только что вы ушли, и бухгалтер пришел. Он вас ждет.
Зыбин поглядел на Клару.
– Что ж, пойдем? – спросил он ее вполголоса.
– Зачем идти? Поедем, – улыбнулся парень. – Он мне велел за вами бечь, а сам в машине ждет.
Зыбин посмотрел на высокий берег.
– А где же мы поднимемся?
– А вот дальше, у мертвого дерева, лесенка есть, – объяснил парень. – Дайте-ка ваши сумки.
Он подхватил обе сумки и улыбнулся.
– О! – сказал он с уважением. – Булькает!
– А там и закуска есть, – ответил Зыбин.
– Неплохо, – засмеялся парень. – А у нас второй день стоит ларек закрытый – переучет.
– А тихо-то у вас, – сказал Зыбин. Теперь он шел неторопливым шагом и опять чувствовал необычный простор, тишину и спокойствие. – А ведь сюда город хотели перенести, Кларочка, – сказал он. – Вот в эту степь. Это после землетрясения 909 года. Хорошо, что Зенков отстоял. Зенков – это тот, который собор выстроил, – объяснил он парню.
– Замечательный человек, – с готовностью подхватил парень. – Говорят, в соборе этом ни одного гвоздика нет. Все само собой держится.
– Ну, это, положим, враки, – ответил Зыбин. И вдруг остановился. Перед ним из-за поворота появилось несколько невысоких деревьев с острыми зелеными листьями необычайной нежности и хрупкости; огромные матово-белые цветы лезли на макушку, сваливались с сучьев. Они висели гроздьями и были пышными, огромными, блестящими, как елочные украшения. То есть каждый цветок не был огромным, он был крошечным, но вся шапка была огромной, как театральная люстра. А цвет у шапки был талого молока: матовый и чуть молочно-желтый. Нигде Зыбин не видел ничего подобного.
– Что это за деревья? – спросил он.
– А мертвые, – ответил парень. – Задушенные.
– Но на них же листья и цветы, – сказал Зыбин.
– А вы подойдите, подойдите, – сказал парень.
Это была действительно мертвая роща, стояли трупы деревьев. И даже древесина у этих трупов была неживая, мертвенно-сизая, серебристо-зеленая, с обвалившейся корой, и кора тоже лупилась, коробилась и просто отлетала, как отмершая кожа. А по всем мертвым сукам, выгибаясь, ползла гибкая, хваткая, хлесткая змея – повилика. Это ее листики весело зеленели на мертвых сучьях, на всех мучительных развилках их; это ее цветы гроздьями мельчайших присосков и щупальцев, удивительно нежные и спокойные, висели на сучьях. Они были так чужды этой суровой и честной смертной бедности, что казались почти ослепительными. Они были как взрыв чего-то великолепного, как мрачный и волшебный секрет этой мертвой реки и сухой долины ее. В этом лесу было что-то сродное избушке на курьих ножках, или кладу Кащея, или полю, усеянному мертвыми костями.
– Страшное дело, – сказал Зыбин. – Вы понимаете, Кларочка, они же мертвые. Их повилика задушила.
Клара ничего не сказала, только мотнула как-то головой.
– И она тоже погибнет, – сказал Зыбин, – только она не знает об этом. Она такая же смертная, как и они. Вот выпьет их до капли и сдохнет.
И вдруг сказал:
– Смотрите, их двое, и машут нам. Сюда идут!
Действительно, с горы спускались два человека. Один, высокий, с плащом через руку, впереди, другой, низкий, в плаще и в шляпе, сзади. Он был кривоногий, как такса.
Зыбин сунул руки в карманы и встал неподвижно, ожидая их. Клара подошла и облокотилась о ствол мертвого дерева. Парень молчал. Два человека! Два человека!! Два человека шли молча, не останавливаясь и не переговариваясь. Походка их была тяжелая и неторопливая.
«Хорошо; что я оставил браунинг, – подумал вдруг Зыбин. – Надо бы...» Но мысль мелькнула и пропала.
«Надо было обязательно встретиться с Линой, – подумал он почти бессмысленно. – Боже мой, как у меня все нелепо получается! И как тогда было хорошо на море!»
И он сейчас же увидел белую стену городского музея на самом берегу, старую рыжую пушку у входа на камнях, маленького человека с указкой в руке – это вдруг на мгновение пришло к нему, согрело его, и он улыбнулся.
Клара стояла у дерева и неподвижно и пристально смотрела на приближающихся. Он к ней обратился с чем-то, она не ответила.
Первым к Зыбину подошел тот кривоногий, что шел сзади, высокий остановился поодаль и с любопытством оглядел Клару. Всю, с ног до головы. У кривоногого были курчавые черные волосы, густые брови, сросшиеся на переносье, острый маленький подбородочек, быстрые, острые мышиные глазки. А в общем – чахлое, ничтожное личико.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте, – ответил Зыбин.
– Жарко, – сказал маленький и расстегнул плащ (показались красные нашивки). – Товарищ Зыбин? Мы не дойдем с вами до машины? Нужно поговорить.
– А вы что, из правления? – спросил Зыбин, словно продолжая какую-то игру, и взглянул на Клару. Она молча стояла у дерева и смотрела на них.
– Из правления, – многозначительно улыбнулся кривоногий и, обернувшись, посмотрел на высокого. Тот все так же молча рассматривал Клару.
– Ну что ж, пожалуй, придется ехать, – сказал Зыбин.
Он вынул из кармана десятку и протянул Кларе.
– Дойдете до правления, там найдете попутную машину. Поезд будет только вечером, – сказал он деловито.
– Ну зачем же такую красивую девушку заставлять по такой жаре что-то искать, – серьезно сказал кривоногий. – Мы довезем ее. Да, впрочем, вы сами довезете. Нам ведь вас только на пару слов.
– Я сейчас же пойду к директору, Георгий Николаевич, – сказала она. – Они дадут нам проститься?
– Ай-ай-ай! – улыбнулся кривоногий (высокий по-прежнему стоял молча и неподвижно). – Вы смотрите, как они нам не доверяют.
– Ничего, – сказал высокий снисходительно, – постараемся заслужить их доверие.
Клара вдруг ухватила Зыбина за плечо.
– Слышите! Пусть предъявят документы, слышите! – крикнула она. – Так мы никуда не пойдем.
Кривоногий улыбался все ласковее и ласковее. От этого все черты, мелкие, хищные и незначительные, сближались, и лицо теперь казалось почти черным.
– Если предъявлять, то начнем уж с вас, – сказал высокий, приближаясь. – Паспорт у вас с собой?
– Но домой-то вы ее, верно, доставите? – спросил Зыбин.
– Ну конечно, – равнодушно успокоил его высокий. – У нас две машины.
– А ордер при вас? – спросил Зыбин низенького и вынул паспорт. Высокий взял его, открыл, закрыл и сунул в карман.
– Ну а как же? – удивился низенький. – Мы, Георгий Николаевич, свято выполняем закон. Мы сделаем что-нибудь не так, а потом вы нас затаскаете по прокурорам. Знаем мы это! Нет, у нас все в порядке.
Высокий вынул из сумки новенький сверкающий бланк. Слово «ордер» выглядело как заголовок. Подпись была голубая, факсимильная. Его фамилию вписала от руки круглым, почти ученическим почерком какая-то молодая секретарша, нежная мамина дочка.
Зыбин посмотрел, кивнул головой, отдал ордер и повернулся к Кларе.
– Ну что ж? Давайте хорошенько попрощаемся, Кларочка! Можно? – спросил он высокого.
– Да, пожалуйста, пожалуйста, – всполошился кривоногий.
– Да ради Бога, – равнодушно сказал высокий.
И они оба слегка отошли к мертвой роще.
Зыбин крепко спал, и ему снилось Черное море и тот городишко, в котором он три года назад прожил целых два месяца.
Город этот был маленьким, грязненьким, с улочками-закоулочками, то в гору, то под гору, с лавочками-прилавочками, с садами-садочками и, наконец, с курортным базарчиком над самым-пресамым морем.
До полудня этот базарчик дремал, а после обеда вдруг становился самым шумным и веселым местом города. На середку его выкатывались два дубовых бочонка, устанавливали их на козлы, и усатый грек в белом фартуке, вечно под хмельком, с шуточками-прибауточками угощал всех желающих настоящим портвейном и мадерой. Пара стаканов – полтинник, пять стаканов – рубль; за два рубля – пока назад не пойдет.
