– А нельзя перевезти маму сюда? – говорю я и сам понимаю, что при таком повороте событий мое продвижение существенно замедлится.
– Она всю жизнь прожила в Кливленде, ни разу не выезжала из города. Вряд ли она сейчас осознает, где находится и что вообще происходит, но ее нельзя забирать из Кливленда.
Это будет неправильно. Я знаю: если бы мама была в сознании, она бы сказала, что хочет умереть на родной земле.
Иерофант не ищет легких путей.
– Это все так тяжело, – продолжает он. – Ей помогают подруги, но теперь за ней нужен непрестанный уход. Круглые сутки. Мне очень не хочется оставлять свою паству, но у меня просто нет выбора. Знаешь, Тиндейл, многие предлагали мне помощь, но, в основном, это были всего лишь слова. Редко когда доходило до дела. Ты – единственный, кто действительно мне помогал. Всегда был рядом, когда ты нужен. И никогда ничего не просил. Таких людей мало. Считанные единицы. И теперь я могу спокойно поехать к маме, потому я знаю: ты останешься здесь и заменишь меня. Я могу на тебя положиться.
Итак, полномочия переданы мне официально. Теперь у меня своя церковь. Но мне почему-то не весело. Я себя чувствую виноватым. Меня очень тронуло, что иерофант мне доверяет. Я даже чуть не прослезился. Почему мы всегда получаем то, чего хотим, совсем не так, как хотим? Он назначает меня подиерофантом, первым в истории церкви.
– Дашь мне какой-нибудь ценный совет? Ну, что надо делать?
– Ничего, – говорит иерофант. – Ничего делать не надо.
– В каком смысле?
– Не пытайся быть пастором. Не управляй церковью. Это самое лучшее, что я могу посоветовать. Ничего делать не надо.
Да, и еще одна вещь: если миссис Барродейл пригласит тебя на обед, не ходи. Она совсем не умеет готовить.
На следующий день я снова слушаю запись на ручке, которая диктофон. Иерофант объясняет кому-то, что он едет в Кливленд ухаживать за больной матерью.
– Нет, церковь я не закрываю. У меня есть помощник, который присмотрит за церковью. Он слегка странный. Я не уверен, что он хорошо справится. Но надо дать ему шанс.
Это мое наказание зато, что я пытаюсь шпионить. Все-таки это не очень приятно: узнать, что тебя ценят не так высоко, как тебе бы хотелось. Хотя, с другой стороны, если подумать… это действительно трогательно, что иерофант сомневается в моих способностях, но все-таки верит в меня и готов дать мне шанс проявить себя.
В общем пора завязывать с всеведением.
Всезнающий Бог из меня никакой.
Просыпаюсь в холодном поту. За окном еще темно. Живот болит так, словно чья-то невидимая рука вырывает мне внутренности. Лежу, свернувшись в позе эмбриона. Мне больно и плохо. Чувствую себя совершенно потерянным и раздавленным. Начинаю громко стонать, позабыв всякую гордость. Может быть, мы все потеряны и раздавлены, и фокус в том, чтобы абстрагироваться и не чувствовать этого. Но сейчас, лежа на снятой с петель двери, в пустой комнате, с парой сотен долларов в кошельке и при перспективе уже в скором времени стать духовным наставником горстки майамских старперов, я это чувствую как-то особенно пронзительно.
Я усердно молюсь. Молюсь за всех нас. Потому что – а что еще делать?
Не стоит слишком внимательно изучать свою паству. Потому что, как правило, это унылое зрелище. Удручающее и безрадостное. Иерофант оставил мне тексты своих величайших хитов, чтобы я их зачитывал прихожанам в его отсутствие. И меня это вполне устраивает, поскольку у меня нет никакого желания убивать время жизни на сочинение воскресных проповедей.
Теперь, когда иерофант Грейвз уехал, я не только провожу церковные службы, но и веду “прием граждан” по окончании богослужения. Правда, меня немного смущает, что когда я иду в кабинет, за мной следом тянется чуть ли не половина всех прихожан, бывших в церкви. Я не знаю, как это понимать: то ли они так сильно верят в меня, то ли не так уж сильно верят в иерофанта.
Первой заходит миссис Шеперд со своим сыном Питером. Миссис Шеперд – коренастая, неинтересная женщина с вечно унылым лицом. Она работает уборщицей сразу в нескольких церквях, подметает полы, приносит и расставляет цветы. И, чего уж там, будем смотреть правде в глаза: это работа хотя и нужная, но уж никак не престижная. И не каждый за нее возьмется. Я сам несколько раз подметал полы в церкви, когда там собирался народ. Исключительно, чтобы продемонстрировать, какой я смиренный и непритязательный человек. Но, как говорится, хорошенького понемножку.
Я сердечно здороваюсь и предлагаю ей сесть, поскольку мне хочется (и иерофант бы меня поддержал, я уверен), чтобы уборка в церкви и покупка цветов продолжалась без перебоев. Она вновь представляет мне своего сына, крепкого парня, который работает “пляжным мальчиком” в отеле – раздает отдыхающим пляжные полотенца. Они оба до неприличия веселы и жизнерадостны, так что с их стороны никаких затруднений вроде бы не предвидится.
– Мы надеялись, что вы сможете нам помочь.
– Разумеется, – говорю я. – Это моя работа.
Пока все идет нормально. Заверения в добрых намерениях – они вообще ничего не стоят. Но они должны быть предельно лаконичны.
– Мы уже спрашивали иерофанта, но он сказал “нет”.
Мне становится страшно. Вполне очевидно, что все не так радужно, как я надеялся. Сейчас они скажут мне что-то такое, что явно мне не понравится. Больше того, у меня из-за этого могут быть неприятности с иерофантом. Это ловушка. Я улыбаюсь.
– И по какому же поводу он сказал “нет”?
– Мы с Питером хотим пожениться.
Парень – точная копия матери. Неужели, он…
– Питер – приемный ребенок, да?
– Что за глупости вы говорите?! – В голосе миссис Шеперд слышится искреннее возмущение. Я на мгновение теряю дар речи и таращусь на маму с сыном. Их безразличие к освященным веками традициям – церковным, культурным и законодательным, – поражает. У меня просто нет слов. Может быть, это подстроено специально? Может быть, это какое-то испытание, придуманное иерофантом? Военная хитрость?
– А зачем вам жениться?
– Мой муж умер в прошлом году. И мне бы хотелось опять выйти замуж, еще раз.
Я вдруг понимаю, что вообще ничего не понимаю. Взять хоть этих Шепердов. С виду – самые обычные люди. Вообще ничего выдающегося. Но ведь что-то у них в головах происходит… Что-то же ими движет… Что именно? Непроходимая глупость? Не знаю и знать не хочу. Мир – страшное место. Меня он пугает.
Я улыбаюсь. Всегда улыбайся.
– Рона, мне надо подумать над этим вопросом.
На самом деле я уже все обдумал. Если иерофант вернется через неделю – ну, пусть даже две, – тогда я снимаю с себя всю ответственность. Если он задержится в Кливленде больше, чем на две недели, тогда мне, наверное, придется заключить сделку с Шепердами. Мне нужно, чтобы миссис Шеперд убиралась в церкви. Что бы ни происходило в семействе Шепердов, оно уже происходит, и мое благословение все равно ничего не изменит.
Когда они уходят, я размышляю о предназначении таких людей. Наверняка у них есть свое место в общем плане бытия. Может быть, очень важное место. Допустим, случится какая-нибудь совершенно ужасная глобальная катастрофа, и почти все человечество вымрет. Мы с вами точно погибнем, потому что рехнемся от потрясения. Потому что мы слишком разборчивы и брезгливы, чтобы выжить любой ценой. А вот Шеперды будут плодиться и размножаться, пока не заселят всю Землю и пока Мать-Природа вновь не одарит людей интеллектом. Миссис Шеперд и ее сын – это наши резервные копии.
Следующей входит престарелая миссис Гарсия. Моя работа – сочувственно слушать, но даже я устаю слушать жалобный вой продолжительностью в полчаса. Как выясняется, миссис Гарсия страдает от злодеяний соседской кошки, которая гадит у нее в саду, обрывает ее растения и охотится на ее колибри. После Шепердов я искренне радуюсь, что мне приходится иметь дело с самой обыкновенной житейской проблемой. Я советую миссис Гарсия усердно молиться, а про себя думаю так: “Если я не смогу разобраться с какой-то паршивой кошкой, тогда мне уж точно придется забыть о божественных притязаниях”. Записав все приметы злокозненной кошки, я вежливо выпроваживаю старушку за дверь.
Последними входят Рейнольдсы. Майк и Сью. Семейная пара со средним достатком и среднего возраста. Совершенно нормальные люди, что, безусловно, не может не радовать. Майк – коренастый и невысокий. Будь он ниже на несколько дюймов, он мог бы сделать успешную карьеру лилипута. Кстати, мы с ним во многом похожи. В каком-то смысле он – это я. Он работает на водопроводной станции, занимает какую-то не особенно высокую должность, и я доподлинно знаю, что выше ему никогда не подняться. Он слишком прилежен и трудолюбив. Наверняка пашет, как вол, с утра до ночи, причем старается прийти на работу пораньше. Отдает этой работе всего себя – за весьма скромное жалованье. Но его никогда не повысят в должности. Я прямо вижу, как он сидит вечерами при свете лампы и читает специализированные журналы, чтобы быть в курсе новейших тенденций в управлении водохозяйственной деятельностью – чтобы повысить свой уровень знаний, чтобы начальство это оценило. Но его все равно никогда не повысят.
