Здесь, в этой каюте, да не оскудеет вера в Дух, который заносит ветром куда Он повелит, здесь пишу я, а это значит, что мое существование оправдано. И, оказывается, я постепенно побеждаю царствующие надо мной шум, запахи и воспоминания, а многое из того, что раньше меня просто парализовало бы, теперь дает вдохновение. (Кто знает, может, моя Душа выздоравливает, а может, и нет — я не очень хорошо в этом разбираюсь, — в любом случае, теперь многие вещи ее просто не трогают и не волнуют.) Но есть еще обстоятельства, убивающие все силы моей души. Прежде всего, я не должен обольщаться на тот счет, что Словом могу подчинить все. Осторожность, предельная осторожность остается первой заповедью: в дороге я не смогу покинуть этот корабль, как какой-нибудь квартиросъемщик, если ему до нервного зуда надоели соседи, а попытки описать обстановку и членов экипажа — из-за невозможности дистанцироваться от впечатлений даже на самое короткое время — могут вылиться в тот самый подавляющий паралич, что подразумевает невозможность писать, после чего существование будет состоять из потряхивания головой, бормотания и тайного буль-буль-буль из горлышка. На такой риск я идти не хочу. Поэтому я решил, что в этом письме не будет осязаемого опыта путешествия на борту, а больше общих рассуждений. (Чем я, несомненно, доставлю удовольствие определенному количеству людей, в том числе и одному моему родственнику, поскольку он никак не может себе представить, что «все эти личные дела могут заинтересовать кого-нибудь другого»; в то же самое время некоторые называют мои записки эксгибиционистскими — латинское слово, употребление которого ясно показывает, что говорящий — не просто дядя с улицы, хоть я и подозреваю, что он не совсем понимает то, что хочет сказать. Почти все мои книги, кстати, могут быть причислены к жанру литературной исповеди, но с эксгибиционизмом это ничего общего не имеет. Раздеться на улице может каждый, а то, что выставляется на всеобщее обозрение, вид имеет очень неоригинальный, потому как заранее известно или уж почти с полной уверенностью можно предположить, что под одеждой наличествует половой орган, так как он есть у всех. Каждый может показать свой хуй или, соответственно, свою женственность, но никто не может писать так, как я — вот в чем разница. Только в том случае, если обнажаемое безлично, это можно назвать эксгибиционизмом. Рассказы о себе эксгибиционизмом не являются: эксгибиционист, между прочим, о себе ничего не говорит. Более того, пора бы людям научиться обращать внимание на уровень, но об этом чуть позже.)
Далее, есть еще одна законная причина, почему я не хочу распространяться о корабле и об экипаже: я получил возможность путешествовать на этом каботажном судне, которое вскоре отправится в Лиссабон, свой конечный пункт, а также взять с собой мой ХМВ, который пришнурован на тоннажной палубе, благодаря вышеназванному Другу и Покровителю Ку.; корабль принадлежит его судоходному обществу. На данный момент у меня нет никаких оснований для жалоб, но даже если что-то случится по дороге, я не стану торопиться с обнародованием своего недовольства, потому что, вполне возможно, я захочу вернуться, и меня направят опять на то же судно, хоть я и не верю в вероятность того, что капитаны торговых судов бегут навстречу почтальонам, узнав, что вышел новый номер «Тирады»,[161] но кто знает. Название корабля — читатели с классическим образованием это уже поняли — фиктивно, так же как и инициалы моего Покровителя, но он сам, конечно же, нет, и я лучше умру, чем открою вам тайну его личности, потому что слишком велик страх, что другие направят к нему свои стопы, чтобы получить Покровительство или даже попросить у него Денег — у меня аж все зачесалось от ярости при одной только мысли об этом, — боюсь, что он настолько безумен, что даже денег даст, кто знает, ведь он — во всяком случае, по моим деревенским меркам — немыслимо богат, но никому не должен, я имею в виду, что он не должен давать Покровительства, Вещей или Денег кому-нибудь, кроме меня. Вот, теперь вы в курсе.
Моя поездка — между прочим, знаменательное совпадение — тоже связана с Деньгами; кроме того, деньги представляют собой самый что ни на есть общий предмет обсуждения, как и было задумано; говорить о них совсем нескучно — примерно, как каждый день есть рыбу. Почему бы мне не поговорить с вами в этом письме о деньгах, в основном, что касается нужд творческой личности (творческая личность в полосе прибоя, творчество в реорганизации, общественная позиция творческой личности, творческая личность в позиции), все спрашивают, да и у меня появилось желание хорошенько все растолковать.
Несколько месяцев назад я писал, что деньги, возможно, — единственная честная и приличествующая причина, побуждающая к писательству. Вот это «возможно» больше недействительно, мои предположения переросли в непоколебимую уверенность. Судьбе угодно, чтобы до нынешнего момента практически никто не мог зарабатывать писательством достаточно хотя бы для того, чтобы прожить самым скромным образом; это не удается даже тем любимцам публики, чью работу в голос расхваливают критики и другие поклонники искусства. В Нидерландах тот, кто пишет, пишет не для денег, так что у нидерландских авторов та самая вышеназванная «единственная честная и приличествующая причина», которая может мотивировать творчество, до сих пор отсутствует: вот почему наша литература, включая прозу, на таком низком уровне. Почему нидерландский писатель не может зарабатывать деньги сочинительством? Я отвергаю общепринятое извинение, так, кстати, никогда и не доказанное, что виной тому сравнительно небольшой языковой контингент: на 15 миллионов душ, проживающих в одной из самых богатых областей на Земле, тиражи даже очень популярных романов насчитывают максимум 5000 экземпляров; сборники стихотворений знаменитых поэтов издаются по 750 экземпляров; а литературные журналы редко имеют более 850 подписчиков — если задуматься над соотношением этих цифр, то понимаешь, что аргумент о маленьком языковом контингенте — явная чепуха.
В плачевном состоянии нидерландских писателей виновата, в первую очередь, примечательная, специфическая позиция официального нидерландского учреждения, занимаемая им по отношению к писательству; эта позиция представляет собой смесь кальвинизма, мелкобуржуазного бескультурья и экзальтированной романтики: с одной стороны, каждая копейка, отчисляемая на что-то настолько греховное и, соответственно, бесполезное, как искусство в общем и литература в частности, считается выброшенной на ветер; с другой стороны, искусство в общем и литература в частности являются такими большими и высокими вещами (уже отмеченное другими обожествление искусства), что денежные награды должны быть, в сущности, ниже их достоинства. Последствия такой установки, среди прочих, следующие; 1. Люди тратят деньги на пиво, можжевеловую водку, яхты, еду, раков, билеты в кино, машины, бензин, модную одежду, ненужные вещи, обувь, новую мебель, но никогда или ни в коем случае на книги или литературные журналы, хотя вопросы о проблемах литературных форм постоянно обсуждаются: книги никто не покупает, книги берут почитать или пытаются выпросить их у автора под разными предлогами и с помощью низкой лести. Сейчас, когда я все это записываю, я снова начинаю трястись от ярости, вспоминая художника или мозаичного рукодельца Рэймона Б., прозванного мною из-за его берета (Сибрен Полет носит берет)[162] и сутулости «Горбуном Б.», который, кажется, лет двенадцать-тринадцать тому назад в течение месяца чуть ли не на коленях умолял меня подарить ему «Вертера Ниланда»,[163] сперва ради него самого, потом ради спасения его души, затем для жены, семьи, детей — два экземпляра, потому что он был слишком скуп, чтобы отдавать свои кровные неизвестно за что, за порождение чьей-то глупости, за нежеланное, невротическое создание — его ход мыслей, но это еще не все, нет, все, все! Я тогда был беден, как церковная мышь, так что те полтора гульдена, которые мне это стоило, были приличной потерей, но я все же подарил ему книжку, которую он просил, видимо, для того, чтобы два месяца спустя, когда я спросил, понравилась ли она ему, услышать в ответ, что он ее еще не открывал, но давал почитать другу, который «был не в восторге». 2. Народ с удовольствием вторгается в жилище к знаменитым писателям, чтобы высосать их выпивку, но по моей, пока предварительной, статистике, всего 6 процентов из таких захватчиков купили что-либо из моих работ, в то время как все разговоры сводятся к вопросу «не завалялся ли у меня лишний экземплярчик». 3. С тем же удовольствием приходят взять интервью для газеты или радио, но за потраченное время, а также возмещение за изношенные нервы, никто платить не желает, оправдываясь рекламой автора в своих изданиях. (Что касается радио, то тут наблюдается некое улучшение ситуации.) Интервью и рецензии практически не влияют на объемы продаж книг, потому что ни один смертный к ним не прислушивается, соответственно их не читает. По большому счету можно сказать, что хорошая рецензия не наносит ущерба продаже, также нельзя отрицать, что иногда позитивная критика какого-нибудь сборника стихов в том или ином ежедневнике приводит к заказу одного экземпляра. 4. Господом Богом во плоти клянусь, что и следующее правда: до сих пор почти каждую неделю меня просят, не предлагая вознаграждения — иногда возмещают транспортные расходы, если быть предельно честным, — прочитать где-нибудь лекцию или принять участие в обсуждении. Еще трех месяцев не прошло, как мне звонил театральный слизняк Т. и спрашивал, не хотел бы я, опять совершенно бесплатно, поучаствовать в обсуждении какого-то спектакля, и как же он удивился, когда я ответил отказом, в то время как меня самого поразило, что я остался при этом спокойным и вежливым. Или звонят из какого-нибудь издательства: они собираются выпустить Книгу Блеска, в которой будут представлены портреты Знаменитостей плюс интервью с каждым из них. Не хотел бы я попозировать художнику часов десять, естественно бесплатно, «только подумайте о рекламе»! И так далее. В тот раз я разозлился и рассказал мужику по телефону, кто бы то ни был, что эта их книга имеет столько же влияния на продажу моих романов, как и собачье дерьмо, с тем еще недостатком, что тот, кто заплатит 22,75 или сколько-то там гульденов за их книгу, наверняка не потратит ни копейки на литературное издание. Под всем этим можно подвести Мною придуманный знаменатель: Современный Туризм. Примером может служить ситуация, когда кто-то заглядывает к художнику, так сказать, чтобы купить полотно, но покупка состояться не может, поскольку картина должна идеально подходить под обои яблочно-зеленого цвета. Затем на свет вытаскивают штук девять папок с карандашными набросками, но то, что нравится посетителю, он все равно не купит, потому что свободное пространство между двумя шкафами у него дома как раз чуть меньше необходимого. Где-то с месяц назад я получил письмо из Лейденского сообщества γνωθτ σεαυτον (что в переводе с греческого означает «познай себя»), содержащее просьбу присутствовать на дебатах — с возмещением транспортных и «других расходов» — «о месте литературы в прибое нынешнего времени» или что-то в этом роде. Я написал им, что с удовольствием приеду за 100 гульденов, включая транспортные расходы, если те не превышают 5 гульденов, и выступлю, спою, буду спорить всю ночь, все, что им угодно, но что я смогу позволить себе дебатировать за меньшее вознаграждение только тогда, когда правительство повысит свои субсидии авторам за каждую журнальную страницу с 1 до 2,5 или 3 центов за слово, и что управление сообщества, если еще остаются неясности, может обратиться к моему Ученому Брату[164] за дальнейшими разъяснениями.
