— Знаете, мне сейчас очень тяжело, но я никому не могу об этом рассказать. У меня контракт, так что если я впаду в депрессию, на меня могут подать в суд. Понимаете, если я хоть с кем-нибудь не поделюсь, мне кажется, я просто…
— Заболеете?
— Да, заболею. Но этого я тоже не могу себе позволить. Так написано в контракте. Вот я и решила поговорить с вами. Мне кажется, вам можно доверять. У вас есть сестренка. Вы ее любите. Значит, вы умеете любить.
Я подумал, что, наверное, надо обнять ее или сделать какой-нибудь другой шаг к сближению, например, положить ей руку на плечо, но не осмелился и сказал только:
— Это правда. Умею.
Услышав это, она улыбнулась.
— Знаете, показатели стали снижаться.
— Показатели?
— Я имею в виду рейтинги. Количество зрителей.
— Может быть, это ненадолго. — Сначала все тоже так думали, но они падают уже несколько месяцев. Никто об этом не говорит, но это так. Рекламодатели на все готовы, лишь бы цифры снова стали расти. Вы себе не представляете, какие деньги они вложили в этот проект!
— Сомневаюсь, что большие.
— Нет, что вы, не сомневайтесь. Просто огромные. И вот теперь эти люди требуют, чтобы я все больше времени проводила с Ирвингом.
— Да, мы видели, как вы с ним прогуливаетесь, а за вами ходят фотографы.
— Все это только ради фотографий. Им нужны скандальные фотографии с подписями. Им подавай свадьбу и даже ребенка. А мне теперь приходится все время быть рядом с этим типом. У меня был жених, но он не выдержал. Это с. ним я говорила в тот вечер. Я пыталась объяснить, но… — голос Каролины прервался, она всхлипнула.
— Но вы же могли отказаться, — сказал я как дурак.
— Нет, не могла. По контракту они имеют право делать что угодно. Если бы они захотели, чтобы меня изнасиловали полсотни солдат, мне пришлось бы согласиться. Но дело не в этом.
— А в чем же?
— Ирвинг…
— Что такое?
— С ним… не все в порядке.
— Не все в порядке?
— Да, это очень серьезно. Вы слышали, какие о нем ходят слухи?
— Насчет Мясника из оливковой рощи?
— Да, насчет Мясника.
— Но нет же никаких доказательств. Слух пустил какой-то продажный журналист.
— Журналист, может, и продажный, только этот слух — правда.
— Почему вы так уверены?
— Он сам мне сказал.
Я так и подскочил.
— Наксос сам вам сказал, что он и есть Мясник?
— Да. Стоит мне остаться с ним наедине, он начинает рассказывать про немецких туристок, что он с ними вытворял. Я даже не знала, что такое бывает.
— Тогда вы должны все рассказать. Поговорите с телевизионщиками.
— Они и так все знают, им все равно. Мне даже кажется, что это их вполне устраивает. Понимаете, по большому счету, все, что он сделал с этими девушками, все эти гнусности меня тоже мало волнуют. У всех свои заморочки, я никого не осуждаю. Но все дело в том, что этот человек меня пугает. Я не могу заснуть, когда он рядом. Посмотрите на меня. Ведь сразу видно, что я валюсь с ног от усталости. А этого я тоже не могу себе позволить.
— Из-за контракта?
— Да, из-за контракта.
Каролина долго смотрела, как падает снег. От нее веяло невыносимой печалью. Подобно всей округе, душа у нее заиндевела. Девушка склонила голову ко мне на плечо.
— Можно, я сегодня побуду твоей сестренкой? — спросила она. Это было не совсем то, чего я ожидал, но все же лучше, чем ничего. Мы проговорили несколько часов. Она рассказала мне про свое детство в родительском доме, про любовную историю с развозчиком мяса, про увлечение музыкой. Мне было хорошо с ней, и меня больше не волновали ни Джим-Джим, ни Моктар, ни Наксос, ни телевидение, ни война. Конечно, они все были абсолютно реальны, но я подумал, что, если Каролина меня сейчас поцелует, они все исчезнут за занавесом, и можно будет жить так, будто ничего не было. Мы бы с ней сбежали и предоставили тем, кому это интересно, разбираться со всем остальным. Время шло. Настала ночь, темная, как никогда. Но Каролина меня так и не поцеловала.
Все смотрели на меня. И главврач, который сидел, подпирая подбородок правой рукой, и студентка, пристроившаяся на краю подоконника, и стоявшая прямо напротив меня Никотинка, и двое придурков в костюмах, которые приходили меня снимать, и молодой начальник секретариата, и существо с жирными волосами, за все время не проронившее ни слова, и женщина в строгом костюме, которая обратилась ко мне с вопросом. В одну секунду у меня в голове пронеслось множество мыслей, как мне показалось, чуть ли не со скоростью света. Я попытался подвести некий итог. С одной стороны, было похоже, что некоторые из этих людей неизвестно за что имеют на меня зуб. Прежде всего, Никотинка. С другой стороны, пока я лежал без сознания, моя персона, судя по всему, успела приобрести важное стратегическое значение в глазах какого-то министра, причем мне самому это значение оставалось совершенно непонятным. И еще одно, самое важное: с тех пор, как я пришел в себя, мне стало ясно, что паралич и афазия защищают меня от какой-то неизвестной, но страшной угрозы, а потому я попытался скрыть от всех, что снова могу управлять своим телом и разговаривать. При этом становилось все очевиднее, что долго таиться все равно не получится. Так что, уловив в словах женщины в костюме успокоительные нотки, я все-таки решил ответить на ее вопрос: «Ладно, — сказал я, — говорить я могу, но вот двигаться мне еще трудновато. Сегодня утром я упал и повредил колено».
Женщина в костюме торжествующе улыбнулась и повернулась к молодому начальнику секретариата. Тот кивнул ей в ответ.
— Продолжайте снимать, — сказала она придурку с камерой, хотя в этом не было никакой необходимости. Потом она снова обратилась ко мне:
— Это для личного архива нашего министра. Дайте ему бумаги.
Существо с жирными волосами, которое, казалось, какое-то время пребывало в прострации, вздрогнуло, а потом приблизилось ко мне. Оно положило ко мне на кровать чемоданчик и вытащило оттуда пачку документов.
— Это просто для того, чтобы подстраховаться, — сказало существо, протягивая мне ручку. — Подпишите здесь. И еще здесь, и здесь.
Увидев, что я засомневался, оно добавило:
— Здесь вы подтверждаете, что с вами хорошо обращались во время вашего пребывания в госпитале, а в этом документе заявляете, что не причастны к… тем событиям, в которых бас пытались обвинить различные организации. Кроме того, вы берете на себя обязательство хранить все это в тайне от кого бы то ни было и постараетесь по возможности забыть, что вы когда-либо встречались с представителями правительства.
По его указке я поставил свою подпись в нескольких местах. А потом задал вопрос, который с самого начала не давал мне покоя:
— А что это за события?
Какое-то время все молчали, потом женщина в строгом костюме сказала:
— Значит, вы еще не совсем пришли в себя. Думаю, медицинский персонал вам поможет. Вы еще несколько дней останетесь здесь, пока не встанете на ноги, так что у вас будет возможность задать все интересующие вас вопросы. А теперь нам пора.
И вся компания придурков из министерства вышла из палаты, оставив меня наедине с главврачом, студенткой и Никотинкой. Я посмотрел на них, все трое стояли плечом к плечу в своих белых халатах, ни дать, ни взять утиное семейство перед отлетом в теплые края.
— Займись им, а потом все забудем. И чтобы я больше о нем не слышал, — сказал врач Никотинке и стал подталкивать студентку к выходу. Пока они не ушли, я сказал:
— Это она привела фотографа. Это все из-за нее.
Врач остановился и взглянул на девушку, та побледнела. Он повернулся в мою сторону.
— Сейчас это уже не важно, — сказал он спокойно, а потом вышел, оставив меня наедине с Никотинкой.
— Так что это за «события»? — спросил я.
Она вытащила из кармана пачку сигарет, закурила и уселась на край кровати.
— Значит, вы и правда ничего не помните?
— Нет.
— Дети. Вы не помните про детей?
Я во второй раз ответил «нет», но в голове у меня замаячило смутное воспоминание, размытый сероватый образ какого-то длинного здания, который я все никак не мог ни с чем соотнести.
— Дети, — задумчиво повторила Никотинка, глядя на догорающую сигарету.
И вот, пока я следил взглядом за кольцами дыма, медленно поднимавшимися к потолку, у меня в памяти стали всплывать недостающие фрагменты воспоминаний. Большие мягкие круги напомнили мне искаженное лицо Моктара, а запах гари — огромный костер, который нам вскоре предстояло зажечь.
Моктар, мой нежный, мой драгоценный возлюбленный. Твои глаза, как кобальт, а руки, как гидравлический пресс. Если бы ты знал, как я по тебе скучаю.
Я знаю, есть вещи, о которых лучше бы тебе не рассказывать, чтобы не волновать тебя попусту. Ты ведь должен быть в форме, чтобы хорошо делать свою работу. Домашние проблемы тебе сейчас совсем ни к чему, но если я ничего не буду рассказывать, я совсем сойду с ума. Я тут прочла книгу «Говори сердцем» о роли диалога в семейных отношениях, так вот, там написано, что, если все держать в себе, можно заболеть раком. Так что я тебе все расскажу. Здоровье меня подводит, кружится голова, болят уши, часто бывает невралгия, печень выбрасывает в организм больше ядовитых отходов, чем старый химический завод где-нибудь в России. Ты бы только видел, на что я стала похожа. Я сама себя пугаюсь. Врач сказал, что это все из-за стресса, который накопился за последние недели. Наверняка, так оно и есть. Я и сама это чувствую. Конечно, мне бы спалось гораздо спокойнее, если бы Сюзи вела себя получше. Уже шесть дней от нее никаких вестей, разве можно так поступать со своими близкими? Надо будет тебе с ней серьезно поговорить. Я начала курс лечения, думаю, мне это пойдет на пользу, но это довольно дорого. Пришлось снять деньги с нашего общего счета. Было бы хорошо, если бы ты смог положить туда немного денег. Любовь моя, чтобы прийти в себя, я стараюсь почаще вспоминать про то, как у нас все начиналось. Как я болела, а ты приносил мне пироги, как мы впервые занялись любовью в гостинице, где я от тебя пряталась…
