Девушка наслаждалась самим процессом беседы, просмотром моего короткого досье, заглядывала в шпаргалку по проведению экспертизы, неумело её от меня скрывая. Короче говоря, олицетворяла всё то, что я презирал: куцее всевластие госслужащего. Судя по рукам, самое близкое ей существо — кошка, значит, нет ни мужа, ни друга, ни подруги. Ненавидит всех, кто живёт ярче и интереснее, чем она.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает недавняя студентка.
— Страшно устал и хочу домой.
— Мистер Келли, вам сейчас хорошо или плохо?
— Хорошо. — Да, легко не будет, я ведь с самого детства с экспертами не разговаривал. В то время я ещё говорил им правду и не понимал, какой вред может принести откровенность. Зато теперь понимаю.
Записав всего одну строчку, девушка спросила, как и почему произошла передозировка, и дважды поднимала руку — грубое нарушение протокола, — когда мои ответы казались ей приукрашенными. Тремя существительными в тесте на память были «кот», «плед» и «малыш». Вчерашняя выпускница путала термины «признак» и «симптом». Вряд ли она когда-нибудь получит лицензию.
— Мистер Келли, я оформляю вам условную выписку. Думаю, передозировка была случайной, но безосновательные жалобы на мигрень являются признаками соматоформного расстройства. Сделаю в вашем досье запись и через три недели жду на повторный приём. Нужно провести дополнительные тесты.
Резюме: на месте новоиспеченная специалистка диагноз поставить не в состоянии, хочет, чтобы я пришёл снова. А ведь от неё всего-то требовалось предоставить отчёт для врача «Скорой помощи».
Я пообещал вернуться и уже за воротами клиники дал ещё одно обещание, на этот раз себе: в следующий раз подготовлюсь как следует. На повторный приём, естественно, я не явился, а разыскать меня интернша не смогла.
* * *
Шарон перестала работать в клубе вместе со Вспышкой, и пришлось ей начать всё сначала. Шарон были нужны деньги, метадон, «чистые» анализы мочи и еженедельные визиты к наркологу. Если всё сложится хорошо, ей отдадут маленького Пола, родившегося весом два килограмма семьсот семьдесят граммов. Папочку как ветром сдуло, едва она призналась, что беременна. Вскоре после этого её арестовали за хранение наркотиков. Шарон нужно было работать, то есть носить подносы где-нибудь в «Шипз» или «У Бенни», совсем как моей маме. Работать — значит вкалывать в ночную смену, кормить новорожденного, и всё это под пристальным вниманием государства, контролирующего её и её мочу. Незавидная перспектива для женщины, привыкшей зарабатывать шестизначные суммы и спускать всё до последнего цента.
— Вот тысяча баксов, — сказал я. — Ты моя жена, а Пол — наш сын. Давай оформим ему карточку соцстраха. Когда всё закончится, получишь ещё тысячу.
— У него уже есть карточка.
— Знаю.
На свидетельство о крещении и больничную справку о рождении ушло пятьдесят пять минут, и вскоре из окружного архива прислали свидетельство о рождении на имя Пола Джона Макинтайра.
— Его второе имя Майкл, — вяло протестовала Шарон.
— Было Майкл — стало Джон.
Я подал заявление на паспорт и номер соцстраха и, естественно, получил письменные отказы. Свидетельство о крещении и справка о рождении — раунд второй. Четыре жалобы в окружной архив с копиями отказов из соцстраха и полицейского управления штата. Я настаивал: они спутали 1985-й год с 1958-м — серьёзная ошибка, надо исправлять!
На оформление ушло время, но я не спешил. В архиве работают медленно, значит, неэффективно, значит, по серийному номеру документа не определят, что я вру. Так и случилось: прислали и новое, заверенное печатями свидетельство, и сопровождающее письмо, всё что угодно, только бы отделаться от проблемы, то есть от меня.
Мартин Келли перестал существовать, когда Шарон взяла деньги и уехала с Полом к родителям в Виргинию, чтобы начать новую жизнь. Я получил новое свидетельство о рождении, а вместе с ним — чистые права, кредитную историю и психиатрическое досье. В общем, стал Полом Макинтайром.
Я не знал, что делать со Вспышкой, не знал, что к ней чувствую. О человеческих отношениях у неё свое представление, ярче всего проявляющееся во время секса: она привыкла воздействовать на самые низменные чувства мужчин, так что вряд ли будет по мне скучать. Аппетиты Джимми росли с каждым днём. Он всё говорил, что хочет познакомить меня с «важными людьми, которые очень ценят мою работу и строят большие планы».
В итоге я решил ничего не говорить Вспышке, не выяснять, какие планы строят относительно меня Джимми и его люди, ни с кем не прощаться.
Я просто исчез.
Натали написала мне целых пятнадцать любовных писем. Округлый девичий почерк, смайлики, сердечки. Двадцать четыре года, своя машина («BMW» лоснящегося чёрного цвета), выплаченный кредит за квартиру в Марина-дель-Рей. Шикарная девушка, питающая слабость к замкнутым парням вроде меня. Но встречаться с ней означало прыгать выше головы. Мои лучшие вещи казались линялыми тряпками по сравнению с коллекционной одеждой её друзей: на ярлыках нью-йоркские сокращения, причудливые французские и итальянские имена — хоть глянцевые журналы не листай! Я тщетно пытался соответствовать.
На протяжении шоу в «Кокосовой пальме» мы переглядывались раз семь, с каждым разом всё многозначительнее.
Бармен принёс ей коктейль (по-моему, ром с колой), мне — бурбон, и я помахал ей двадцаткой: мол, плачу за обоих. Девушка проговорила что-то слишком длинное для «Спасибо», но грохочущая музыка помешала расслышать. «Что ты сказала?» — наклонился к ней я. «Спасибо за коктейль» или «Бурбон отравлен» — я так и не узнал. На мои слова она не отреагировала, хотя и не отстранилась. Её лицо совсем близко… Под этим неубедительным, в стиле «Бульвара Сансет», предлогом мы слились в поцелуе, длившемся три бесконечные минуты. Я не ошибся: ром с колой. Отстранившись, незнакомка взяла меня за руку и повела в патио.
В зал мы так и не вернулись, прообнимавшись до самого конца шоу. Девушка слишком много выпила, чтобы заметить на лапающих её руках одиннадцать пальцев.
— Как тебя зовут? — спросила она, когда стихла музыка.
Пришлось представиться Полом.
Я впился в её губы и, разомлев от удовольствия, дёрнул за волосы. Незнакомка застонала, я тут же отпустил каштановую прядь, но она снова застонала.
— Нет, дёргай сильнее!
На всё ухаживание ушла сорок одна минута.
Неделей позже я стоял в фойе её дома в Марина-дель-Рей и звонил от вахтёра, чтобы меня пропустили. Голос, искажённый помехами, дребезжащий, фразы округлые, неопределённо-личные: молодые девушки частенько к таким прибегают, особенно если живут одни: «Сейчас дома никого нет, вы можете оставить сообщение…» Но ведь на спичечном коробке её имя (с сердечками и завитушками), адрес, дата и время свидания! Двадцать тремя минутами и тремя сообщениями позже я ушёл. Двойной бурбон, и я перезвонил из бара, оставив очередное сообщение: «Сейчас дома никого нет, вы…», а потом: «Привет, это Пол, пожалуйста, свяжись со мной, когда придёшь». Всё, хватит, возвращаюсь!
Натали перезвонила через два с половиной часа, рассыпаясь в извинениях, но не в объяснениях.
— Совсем забыла… Прости… Обычно со мной такого не бывает… Давай завтра увидимся…
Она сама выбрала ресторан под названием «Магнолия» на бульваре Беверли. Вывеска — буквы, высеченные плазменным резаком из алюминиевого листа, подсвеченные бледным неоном. Внутренняя отделка — полированный бетон, галогенные лампы, мебель двадцать первого века — мелькала на страницах всех глянцевых журналов Лос-Анджелеса. Охраняемый подъезд в Марина-дель-Рей и «Магнолия» стали первыми признаками того, что я попал не в свой круг. Демонстрация социального статуса и невидимость несовместимы.
* * *
На свидание Натали пришла в сером деловом костюме: юбка слишком короткая для деловых встреч, а вырез блейзера оставляет достаточный для полёта фантазии простор. Разговор не клеился: она публицист, а я вожу грузовик и не слишком прислушиваюсь к её словам. Вот уже в третий раз девушка поглядывала на часики от Картье — тоненький кружок из никеля.
— Ты заметил, сколько мест в ресторане?
Я выплюнул ледяной кубик обратно в стакан.
— Что?
— По-твоему, мы могли просто прийти сюда и занять столик? Сегодня же пятница!
— Извини, я не понял. Что-то не так? — Порой я настоящий тормоз и скрытого смысла фраз не улавливаю.
— Не так то, что ты мог бы забронировать столик. Целых полчаса пришлось ждать! Чёрт побери…
— Двадцать восемь минут, — уточнил я, хотя часы не носил, а потом не выдержал: — Да иди ты! — И залпом допил бурбон. — Вчера сама меня продинамила, а сегодня устраиваешь сцену из-за того, что я нарушил правила хорошего тона!
