Я не знала, о чем сейчас думает Андрей, и это было моей постоянной мукой. Деревянный замок в Неляе с розовым шиповником у ограды и зомбированной принцессой в кружевной спальне так походил на декорации к чужим пьесам, что я даже толком не могла сожалеть о содеянном. Но он мог думать по-другому, и жестокая конкретность мужского ума пугала меня.
К вечеру вдоль холма по тропинке пробежала Надежда, и славные сестры ее, Любовь и Вера, исходя из логики вещей, вот-вот должны были показаться из-за поворота, но обстоятельства складывались по-другому — к вечеру вдоль холма по тропинке пробежала Надежда, и сзади преподавательницы физкультуры трусил Генрих, решивший, вероятно, поправить здоровье после тяжелых и продолжительных застолий со своим молодым хозяином.
— Эй, — крикнула я Надежде, — смотри, отобью!
— Сначала догони, — весело прокричала Надька в ответ, и ее длинные ноги в велосипедных штанишках стали удаляться со страшной скоростью.
— А-а-а, — подумала я перед решительным рывком, — сдохнешь здесь от экзистенций с самоанализом.
Пора играть второй акт!
Догнала я их только за деревней у деревянного указателя на Кавену. Мы сделали большой круг и вернулись к турбазе, где и свалились с Генрихом замертво на травку у туристического кострища под издевательский хохот нашего тренера.
— Идем, потреплемся, — сказала Надежда, и мы, вволю накупавшись за Витасовой банькой, поднялись к Генриху. На ужин была подана холодная сковорода моей тети с несколькими листиками свежего салата.
— Не вижу энтузиазма, — отметила подруга хозяина, — а, между прочим, именно так питалась молодая Бэ-Бэ на парижских банкетах. Результаты весь мир одобрял.
Мы тут же обсудили посткинематографическую деятельность Бэ-Бэ в защиту диких животных.
Надежда уже пошла далее Бэ-Бэ и считала, что теперь в защите нуждаются домашние животные, и мы все — пособники их убийц. Потихоньку разговор перешел на свиное племя, чье положение в мифологии было отчетливо двояким. Иудеи поросят не жаловали, но выращивали для последующей продажи язычникам и наказания блудных сыновей, которым по возвращению была уготована участь свинопасов. При виде мусульманина поросята во все времена поджимали хвосты и уносились в ближайшую подворотню.
Южно-американские индейцы, ведущие греховный образ жизни, превращались после очередной мировой катастрофы в свиней, но женщин это не касалось — те всегда оставались антропоморфными и прекрасными.
А вот в германских мифах кабан считался символом военной мощи. Наиболее почетное место, однако, свиное племя занимало в балтийской мифологии, и огромный белый вепрь каждый раз приходил на помощь, когда священному городу грозила беда. Местные жители в те незапамятные времена считали себя детьми вепря, но почитание предка в настоящее время выливалось в особую любовь к свиному копченому салу, без которого они не садились за стол.
Генриху, в связи с особенностями нынешней диеты, тут же начали мерещиться свиные отбивные по тридцать три копейки штука, краковская колбаса по три сорок и покупной окорок по три рубля семьдесят копеек за килограмм, и, припомнив его недовольство фасоном моего платья, я отметила для затравки, что хохлы при пересечении границы указывают сало в графе «наркотики».
— Я так от него балдею, — объясняют они ошалевшим от безрезультатных поисков таможенникам.
На очереди были истории о чебуреках города Бахчисарая (напротив входа в ханский дворец) и о простеньком, но любимом блюде моего отца — свиная тушенка с картофелем, луком и лавровым листом, перец и соль по вкусу, но Надежда срочно увела разговор в сторону, заявив, что вся боевая мощь вепрей происходит все-таки от употребления растительных корешков и желудей. Генриху эта мысль настолько понравилась, что мясные видения тут же сменились образами свирепых рыцарей с кабаньими мордами на железных шлемах, и мы обсудили природную агрессивность наций как движущую силу исторического прогресса. В этих вопросах доцент философии был большой докой, но месяц уже принимал на черном небе форму вопросительного знака, и я откланялась.
Спустившись со второго этажа на цыпочках, чтобы не разбудить семейство Ирены, я вышла на крыльцо и натолкнулась там на незнакомого поджарого дедушку с белой бородой и улыбчивым личиком, этакого летнего Санта-Клауса в зеленой выцветшей рубашке.
— Lbas vkaras! — поздоровались мы одновременно.
— Ku t vard? — спросил он меня.
— Марина. Я дачница.
— А я Сидзюс, — ответил он, — сидел, вот, за печкой, пока все не уснули.
И вот тут-то мне стало не по себе. У меня закружилась голова, низкая крыша крыльца стала сползать вниз, и я села рядом с дедушкой. Сидзюсы были добрыми гениями семей, и его присутствие здесь означало одно — я уже допрыгалась до выпадения из реальности. Впрочем, это объясняло и суть моего приключения в Неляе, и напрасно я отворачивалась во сне от стола, где сидели молодые генералы. Один из них и был Пушкайтисом, хранителем леса и священной бузины — тем самым, который ждал меня на сеновале. Что же им всем нужно от меня в это лето?
— А я думаю, с кем это дедушка разговаривает? — произнес женский голос, и на крыльце показалась Ирена в ночной рубашке. — Привет!
— Погостить, вот, приехал. После смерти бабушки он женился на ее сестре, и теперь они живут за озером, — сказала она, кивая на камыши за банькой, — иди спать, дедушка!
Дедушка привстал, скрючив старое зеленое тельце, и скрылся со своей палочкой в доме.
— Чудной уже стал, — сказала Ирена, мы поболтали с ней минут десять, и я пошла домой, стараясь не смотреть на дома — вдруг у каждого дома в Национальном парке сидит по дедушке, и все в зеленом, и все с добрыми лицами, и все кряхтели кряхтели за печкой, да, вот, подышать свежим воздухом вышли на крыльцо.
На следующее утро Андрей Константинович все же не удержался и подыграл мне.
— Где это ты вчера вечером пропадала? — спросил он слегка обеспокоено.
— Я получала новые впечатления, время от времени мне это крайне необходимо, — ответила я с предельной искренностью, плавно переходившей в откровенную наглость, как и было задумано во втором акте.
Он замолчал, а мой маленький черный двойник тут же ехидно замурлыкал главным редактором религиозно — философского журнала «Путь»:
— Нравственное сознание начинается с вопроса, поставленного Богом: «Каин, где твой брат Авель?».
Оно закончится другим вопросом со стороны Бога: «Авель, где твой брат Каин?»
— Неплохие вопросы! — сунула я интеллектуальную мышку в его кровожадный ротик в награду за службу, — а, кстати, где же Барон?
Сегодня было пасмурно, и Барон с раннего утра ушел на рыбалку, но к завтраку все же успел вернуться, сетуя на то, что рыба никак не клюет. Чистенький джентльмен, появившийся вместе с Бароном, слушал его громкие жалобы молча и время от времени стряхивал с плеч свои хорошо промытые волосы, являя присутствующим тонкий породистый нос и вежливые застенчивые глаза.
— Доброе утро! — наконец вставил он, и дамы сгруппировались вокруг приезжего.
— Александр, — отрекомендовала я его Андрею Константиновичу мечтательным голосом, — музыкант, член ленинградского рок-клуба и большой приятель Барона. Он иногда навещает нас в Пакавене утренним поездом, и — увы! — тут же исчезает.
Шурик приветливо заулыбался, и все вокруг заулыбались тоже, потому что иначе не получалось.
Шурику уже стукнуло тридцать, и он фигурировал в числе старейшин рок-клуба, хотя разглядеть его возраст под волосами было невозможно. За завтраком он весьма изящно пользовался столовыми приборами, и прикладывал к губкам льняную салфетку, предоставленную Баронессой в его личное пользование, если дамы обращались к нему с вопросами.
Мы были с Бароном как-то на концерте в рок-клубе, и, познакомившись с Шуриком в Пакавене, я не сразу узнала его на сцене во взлохмаченном потном парне в дырявой майке, истошно подвывающим примерно такого же вида солисту. Попеременное существование в двух разных упаковках Шурика совершенно не тяготило, и мне казалось, что жесткая необходимость выбора — вот что могло убить напрочь нашего музыканта.
В первый приезд Шурика я подливала кофе в его чашечку и всячески строила ему глазки — на всякий случай, и Шурик уже краснел, но к обеду я потерпела полный крах, поскольку сразу же после завтрака Барон поведал ему о моей тайной, страстной и пока неразделенной любви к его собственной персоне. Шурик тут же потерял интерес к флирту, и за ужином я уже подливала всякие жидкости (кроме синильной кислоты, не оказавшейся под руками) в чашечку Барона, а Шурик смотрел на это с полным пониманием тайных пружин моего механизма и немного жалел меня.
А сегодня мы с Баронессой решили удалиться после завтрака в кусты, чтобы обговорить, в связи с приездом гостя, обеденное меню. Кусты за огородом служили нам дамским клубом, где мы обычно обсуждали самые животрепещущие темы и гадали, когда же заработают гены, и Барон превратится из вечного студента в почтенного бюргера, как обещало его полу-немецкое происхождение. Каково же было наше удивление, когда мы наткнулись на двух больших полудохлых щук, молча вздрагивающих за огородом Жемины среди бледных чешуйчатых стрел петрова креста.
