В последнем абзаце своей книги Вицино пишет следующее:
«Если вы меня спросите, в чем же тогда заключается суть хорошо прожитой жизни, я нарисую вам картину. В теплой комнате за столом собралась компания старых друзей. Они вкусно поели и допивают вино, отодвинув стулья и вытянув под столом ноги. Плавно течет беседа. Возможно, они обсуждают суть хорошо прожитой жизни».
Свадьба назначена на полдень следующего дня. Здесь все знакомое, родное, и даже беды отступают на второй план: не верится, что еще недавно моя жизнь подвергалась смертельной опасности. Скоро меня проводят до границы, а сегодня, этим утром, праздник для всех.
Молодожены облачились, как пристало жениху и невесте: на Экхарде темно-синий костюм; если бы не цветок в петлице, я бы принял его за низкооплачиваемого конторского служащего. На Илоне – длинное, по щиколотку, платье и короткая вуалька. Одежда на ней сидит своеобразно: я бы сказал, что все предметы гардероба ей чуть-чуть маловаты, но все вокруг принимают это как должное и восторгаются – наверное, в здешних краях так модно.
Вся семья в сборе. Гостей, похоже, не будет. Для кого тогда напекли столько пирогов?
В дверях слышатся тягучие напевы, всхлипывает скрипка, собравшиеся улыбаются, кивают, и дверь распахивается. На пороге, наигрывая залихватскую мелодию, возникают скрипач с аккордеонистом. Из парадных дверей на сельскую улицу выходят Экхард с Илоной, музыканты же направляются в другую сторону. Мы двигаемся следом, чуть приседая в такт музыке и сами того не замечая. Открывается дверь соседского дома, наружу высыпает по-праздничному разодетое семейство и тут же пристраивается к нашей процессии. То же самое происходит у второго дома, у третьего и так далее. Ход, возглавляемый скрипачом и аккордеонистом, становящийся все более многолюдным, сворачивает на соседнюю улицу, собирая гостей отовсюду, из каждого дома, из каждого переулка. К церкви мы подходим всем селом, народ весело притопывает в такт простому живенькому мотивчику.
Церковные врата распахнуты, звонят колокола. Музыканты удаляются. Первыми в Божий храм заходят жених с невестой и направляются к священнику, который уже готов к венчанию. Следом под каменные своды вливается поток гостей, медленно растекаясь по скамьям справа и слева от центрального ряда. Молодые произносят клятву верности под гомон собравшихся, а потом, взявшись за руки, обращаются лицом к гостям и принимают восторженные рукоплескания. Церемония прошла по-деловому и радостно. Мы выходим, молодые вторично возглавляют процессию, люди встают со своих мест и постепенно стекаются в единый хвост, который волочится за нами, раскручиваясь, точно садовый шланг.
Аккордеонист со скрипачом ждут нас в сельском клубе. К ним присоединился третий член ансамбля, контрабасист. Под звуки гимна во славу молодых мы заходим в большую залу. Вдоль стен – устеленные яркими скатертями столы, на них почетным караулом возвышаются блюда с пирогами. Позади – бутылки с винами, уже раскупоренные, бокалы из толстого стекла и высокие кувшины с водой. «Дили-дили, ди-ли-ли» – бойко выводит трио, и молодые пускаются в пляс. Обратившись друг к другу лицом, они начинают забавно откаблучивать, словно два петушка-фазана, топчущиеся друг перед другом, и в завершение берутся за руки и начинают кружиться. В круг входят гости: шаг назад, шаг вперед, и на месте поворот. Я тоже притопываю ногами, пью вино и уже чувствую, что захмелел. И тут ко мне подступает сестра невесты, вытянув навстречу руки и увлекая в веселую сутолоку – эх, сколько той жизни! Пускаюсь в пляс.
Мы проталкиваемся между танцующими, меня подбадривают улыбками. Расплясался – аж в пот бросило. Расстегиваю пальто, швыряю его под стол. Удивительное дело: партнершу мою особой красавицей не назовешь – обычное лицо, но от танца и веселья она распалилась, залилась румянцем и превратилась в настоящую милашку. Удивительно, как неожиданно порой воспринимаются совершенно обычные вещи. А Илона-то, Илона! Так и светится от счастья, глаз не отведешь, как и полагается настоящей невесте.
После танцев приглашают к столу; выпиваем, закусываем, а потом приходит время тостов. Пили много кругов, своего я не упускал и потому совершенно захмелел. В какой-то момент я замечаю, что все смотрят на меня, и Экхард держит в руках ту самую потрепанную книжонку в голубом переплете, сборник английской поэзии. Настал мой час.
Стихотворение Эдгара По, которое я буду декламировать, называется «К Елене» и посвящается не какой-то конкретной женщине, а Елене Троянской – той самой, чей лик «тысячи судов гнал в дальний путь и башни Илиона безверхие сжег некогда дотла», как сказал поэт. Она вроде как поэтическая бляденка – о ней писали все кому не лень. Какое это имеет отношение к Экхарду с Илоной, которым теперь предстоит зубами выгрызать себе некое подобие достойной жизни в этой изможденной, нищенской стране в состоянии чрезвычайного положения?
Понятия не имею.
На пьяную голову читается с удовольствием.
Елена, красота твоя,
Как челн никейский, легкокрыла,
К морям благоуханным я
Плыву в отцовские края! -
Ты древность для меня открыла.
Твои античные черты
С игривой прелестью Наяды
Для нас классически чисты:
К величью Рима и Эллады
Скитальца возвращаешь ты.
Тебя я вижу в блеске окон
С лампадой в мраморной руке,
И гиацинтовый твой локон
Созвучен певческой тоске
О райском далеке.
Я умолкаю в полной тишине. Много ли здесь тех, кто понял хотя бы одно слово? Трудно сказать. Но тут оцепенение проходит, и по залу прокатывается волна одобрительного ропота и даже гордости. Подозреваю, что этот самый обычный стих – связующее звено, что оживило в душах этих людей все те сказания, мечты и желания, которые заставляли биться сердца всей Европы многие столетия. Лампада Елены на миг запылала и в сельском клубе, подарив этой земле ощущение рая. Величье Рима и Эллады на миг посетило и этих людей. Не в виде родовой принадлежности чужих народов, а как общее наследие, трепетно хранимое каждым новым поэтом, который прикоснулся к сокровищнице, чтобы внести в нее свою замечательную лепту. Здесь и сейчас Елена Троянская воплотилась в деревенской жительнице Илоне, и обе жизни обогатились и заиграли, как драгоценные камни.
Снова грянула музыка, и все пускаются в пляс. Гости и не думают расходиться: праздник в самом разгаре. Дети забираются под столы, устраиваются спать на одеялах, сложенных в несколько слоев. Старики остаются за столами и ведут чинные беседы, а те, кто помоложе, включая меня, лихо отплясывают в центре зала. Мы притопываем, вертимся, голова идет кругом, лица раскраснелись от хмеля, и кажется, что так протанцевал бы всю ночь, и следующий день, и всю оставшуюся жизнь.
Вдруг я замечаю, что музыка стихла. Осматриваюсь. Танцы прекратились, все смолкли, лица обращены к двери. Сквозь гулкое гудение в голове и угарную атмосферу залы улавливаю какую-то опасность: стряслось неладное. Яркий свет за окнами, какие-то люди в дверях, озабоченный ропот.
Меня подхватывают под руки и тащат прочь из толпы, люди расступаются, пропуская нас к неприметному черному ходу. Это друзья Экхарда пришли на выручку: уводят меня от какой-то опасности. В лицо хлынул стылый ночной воздух, хмель как рукой сняло.
– Стойте! Нет! – кричу я.
Люди с фонарями пришли по мою душу. Если они меня не найдут, то пострадают невиновные – те, с кем я танцевал и делил чашу. Нет, только не это. Героизм, самопожертвование – ни при чем здесь моральные планки; одно мной двигало: инстинктивное чувство справедливости. Прыгать, бежать и прятаться, прислушиваясь к голосам идущих по следу, – это теперь не для меня. Внезапное отрезвление в морозной ночи, и я уже не способен противостоять себе:
– Пустите, они за мной! Им нужен я!
С этими словами я вырываюсь и бегу в дом. Проталкиваюсь к ярко освещенному дверному проему, где стоит группа вооруженных людей: кто-то в форме местной полиции, кто-то в черных коротких куртках службы безопасности. Только я их не вижу, не вижу лиц: мой взор приковала серая машина за дверью, серый «мерседес» с включенным двигателем и яркими фарами. Там, в темном салоне, сидит человек.
Я сдаюсь: поднимаю руки в общепринятом жесте капитуляции. Из зала доносится крик Экхарда:
– Стой! Ты не понимаешь!
Нет уж, я-то как раз все прекрасно понимаю. Я мужчина и должен отвечать за свои поступки.
Полицейский направляет мне в глаза слепящий луч, я зажмуриваюсь. Кто-то гаркает приказ, и меня в который раз хватают под руки. Швыряют к выходу, я лечу вперед, ударяюсь о машину, меня обшаривают – впустую: мое пальто давным-давно под столом, и на нем, как на подушке, мирно посапывает трехлетний малыш.
Меня заталкивают в полицейскую машину. Я взмахиваю рукой в сторону гостей – так хотелось с ними попрощаться, сказать что-нибудь доброе, поблагодарить хозяев за радушие и пожелать здорового ребеночка. Но тут я получаю мощный удар в солнечное сплетение и на какое-то время борюсь с удушающим спазмом. За мгновение до смерти вновь обретаю способность дышать и замечаю, что мы уже в пути, машина мчится по дороге, набирая скорость. Впереди нас едет серый «мерседес» с пассажиром, и мне виден его затылок.
