– Пусть уходитъ, пусть уходитъ!- повторяла больная съ дтскимъ упрямствомъ. И мужъ ея поглядлъ на всемогущаго человка съ мольбою, точно просилъ у него прощенія за жену, которая не понимала, что говоритъ.
– Послушайте, донья Энрикета,- произнесъ изъ глубины комнаты голосъ священника.- Подумайте о себ самой и о Бог. He впадайте въ грховную гордость.
Оба они – мужъ и покровитль – кончили тмъ, что услись у постели больной. Она кричала отъ боли; приходилось длать ей частыя впрыскиванія, и оба съ любовью ухаживали за нею. Нсколько разъ руки ихъ встртились, когда они приподнимали Энрикету, но инстинктивное отвращеніе не разъединило ихъ. Наоборотъ, они помогали другъ другу съ братскою любовью.
Луисъ чувствовалъ все большую и большую симпатію къ этому доброму сеньору, который держалъ себя такъ просто, несмотря на свои милліоны и оплакивалъ его жену даже больше, чмъ онъ самъ. Ночью, когда больная отдыхала, благодаря морфію, они разговаривали тихимъ голосомъ въ этой больничной обстановк, и въ словахъ ихъ не было ни намека на скрытую ненависть. Они были братьями, которыхъ помирили общія страданія.
Энрикета умерла на разсвт, повторяя мольбы о прощеніи. Но послдній взглядъ ея принадлежалъ не мужу. Эта красивая, безмозглая птица упорхнула навсегда, лаская взоромъ манекенъ съ вчною улыбкою и стекляннымъ взглядомъ – роскошнаго идола съ пустою головою, на которой сверкали адскимъ блескомъ брилльянты въ голубомъ свт зари…
Переставъ заниматься длами посл сорокалтняго плаванія со всевозможными приключеніями и рискомъ, капитанъ Льоветъ былъ теперь самымъ важнымъ жителемъ въ Кабаньал – маленькомъ городк съ блыми, одноэтажными домиками и широкими, прямыми, залитыми солнцемъ улицами, точно въ небольшомъ американскомъ городк.
Публика изъ Валенсіи, прізжавшая въ Кабаньалъ на лто, съ любопытствомъ глядла на стараго морского волка, сидящаго въ большомъ кресл подъ навсомъ изъ полосатаго холста у двери его дома. За сорокъ лтъ, проведенныхъ имъ во всякую погоду на палуб судна, подъ дождемъ и брызгами волнъ, сырость пронизала его до костей, и онъ просиживалъ теперь, разбитый ревматизмомъ, большую часть дней неподвижно на кресл, разражаясь ругательствами и жалобами каждый разъ, какъ ему приходилось вставать на ноги. Высокій, мускулистый, съ крупнымъ отвислымъ животомъ и загорлымъ, тщательно выбритымъ лицомъ, капитанъ напоминалъ добродушнаго священника въ отпуску, спокойно сидвшаго у дверей своего дома. Единственное, что подтверждало славу капитана Льовета – мрачную легенду, связанную съ его именемъ – были его срые глаза, глядвшіе властно и проницательно и свидтельствовавшіе о томъ, что этотъ человкъ привыкъ повелвать.
Онъ провелъ всю свою жизнь въ борьб съ англійскимъ королевскимъ флотомъ, проскальзывая мимо преслдовавшихъ его крейсеровъ на своей знаменитой бригантин, нагруженной чернымъ живымъ трваромъ, который онъ перевозилъ съ береговъ Гвинеи на Антильскіе острова. Онъ былъ такъ смлъ и невозмутимо хладнокровенъ, что экипажъ ни разу не замтилъ въ немъ ни малйшаго страха или колебанія.
О немъ разсказывали всевозможные ужасы. Онъ не разъ выкидывалъ за бортъ весь грузъ негровъ, чтобы освободиться отъ преслдовавшихъ его крейсеровъ. Акулы подплывали стадами, волнуя море ударами своихъ сильныхъ хвостовъ, покрывая поверхность воды огромными пятнами крови и для между собою зубами невольниковъ, которые въ отчаяніи взмахивали руками надъ водою. Капитанъ одинъ сдерживалъ взбунтовавшійся экипажъ, расправляясь съ нимъ палками и топоромъ. Иногда, во время вспышекъ слпого гнва, онъ бгалъ по палуб, какъ дикое животное. Ходили даже толки объ одной женщин, которая сопровождала его всегда въ пути и была сброшена съ мостика взбсившимся капитаномъ въ море посл одной ссоры изъ ревности. И на ряду съ этимъ у капитана бывали неожиданные порывы великодушія, и онъ щедро помогалъ семействамъ своихъ моряковъ. Въ порыв гнва онъ былъ способенъ убить подчиненнаго, но зато, когда кто-нибудь падалъ въ море, онъ бросался въ воду и спасалъ погибающаго, не страшась ни моря, ни хищныхъ рыбъ. Онъ выходилъ изъ себя отъ бшенства, когда торговцы неграми обманывали его на нсколько песетъ, и тратилъ въ ту же ночь три-четыре тысячи дуро на одну изъ тхъ дикихъ оргій, которыми онъ прославился въ Гаван. "Онъ сперва дерется, а потомъ разговариваетъ", говорили про него моряки, вспоминая, какъ онъ заподозрлъ разъ въ открытомъ мор заговоръ противъ него со стороны помощника и разможжилъ ему черепъ выстрломъ изъ револьвера. Но помимо всего этого, капитанъ былъ очень интереснымъ человкомъ, несмотря на свое мрачное лицо и жестокіе глаза. Въ Кабаньал на берегу моря люди смялись надъ его продлками, собираясь поболтать въ тни около лодокъ. Однажды онъ пригласилъ къ себ на судно африканскаго короля, продававшаго ему невольниковъ и, видя, что Его черное Величество со своими придворными напились пьяны, поступилъ, какъ торговецъ неграми у Мериме, а именно поднялъ паруса и продалъ ихъ въ рабство. Въ другой разъ, удирая отъ преслдовавшаго его британскаго крейсера, капитанъ преобразилъ свое судно въ одну ночь, перекрасивъ его въ другой цвтъ и измнивъ оснастку. У англійскихъ капитановъ было много данныхъ для опознанія судна смлаго работорговца, но тутъ они были введены въ полное заблужденіе. Капитанъ Льоветъ, говорили на берегу, былъ морскимъ хитано и обходился со своимъ судномъ, какъ съ осломъ на ярмарк, подвергая его чудеснымъ преобразованіямъ.
Торговцы на Куб прозвали его за жестокость и великодушіе, расточительность своей собственной и чужой крови, требовательность въ длахъ и драчливость ради удовольствія, В_е_л_и_к_о_л__п_н_ы_м_ъ к_а_п_и_т_а_н_о_м_ъ, и это прозвище такъ и осталось за нимъ и повторялось нсколькими уцлвшими матросами изъ его экипажа, которые съ трудомъ волочили по берегу ноги отъ ревматизма, кашляя и сгорбившись.
Разорившись безъ малаго на коммерческихъ предпріятіяхъ, онъ оставилъ дла и поселился въ своемъ домик въ Кабаньал, глядя, какъ жизнь проходитъ мимо его дверей и находя развлеченіе лишь въ томъ, чтобы ругаться, какъ извозчикъ, когда ревматизмъ не позволялъ ему подняться съ мста. Нсколько дряхлыхъ стариковъ изъ числа тхъ матросовъ, что служили въ прежнія времена въ его экипаж и получали отъ него здоровое угощенье палкою, приходили иногда посидть рядомъ съ нимъ на панели, подъ вліяніемъ смшаннаго чувства уваженія и восторга; и они разговаривали вмст, съ нкоторою грустью, о б_о_л_ь_ш_о_й у_л_и_ц_, какъ капитанъ называлъ Атлантическій океанъ, считая, сколько разъ они переходили съ одного троттуара на другой – изъ Африки въ Америку – страдая отъ бурь и обманывая м_о_р_с_к_и_х_ъ ж_а_н_д_а_р_м_о_в_ъ. Лтомъ, въ т дни, когда ревматическія боли не изводили ихъ, и ноги могли двигаться, они выходили на берегъ, и капитанъ оживлялся при вид моря и изливалъ свою двойную ненависть. Онъ ненавидлъ Англію, такъ какъ не разъ слышалъ вблизи свистъ ея пушечныхъ ядеръ, и ненавидлъ пароходство, видя въ немъ морское святотатство. Столбики дыма, скользившіе по горизонту, были похоронами паруснаго мореплаванія. На мор не осталось настоящихъ моряковъ; оно принадлежало теперь кочегарамъ.
Въ бурные зимніе дни капитана постоянно видли на берегу, гд онъ поводилъ носомъ, чуя бурю, какъ будто находился еще на палуб и готовился встртить ее достойнымъ образомъ.
Въ одно дождливое утро, увидавъ, что народъ бжитъ къ морю, онъ тоже отправился на берегъ, отвчая сердитымъ ворчаньемъ семь, пытавшейся удержать его дома. Среди черныхъ лодокъ, врзавшихся въ песокъ на берегу, выдлялись на фон свинцоваго, пнистаго моря группы людей въ синихъ блузахъ и разввающихся отъ втра юбкахъ. Вдали на туманномъ горизонт мчались, точно испуганныя овцы, рыбацкія лодки съ почти спущенными и почернвшими отъ воды парусами, выдерживая отчаянную борьбу съ волнами и обнажая киль при каждомъ прыжк передъ тмъ, какъ войти въ портъ, обогнувъ группу красныхъ скалъ, отполированныхъ водою, среди которыхъ шипла желтая пна – желчь разъяреннаго моря.
Одна лодка безъ мачты перебрасывалась съ волны на волну, какъ мячикъ, по направленію къ опасному мсту. Народъ кричалъ на берегу, видя лежащій на палуб экипажъ, подавленный близостью смерти. Въ толп шли разговоры о томъ, чтобы выйти на лодк изъ порта навстрчу этимъ несчастнымъ, бросить имъ канатъ и притащить на буксир къ берегу; но даже самые смлые люди не ршались привести этотъ планъ въ исполненіе, глядя, какъ бушуетъ море, наполняя все водное пространство жидкою пылью. Всякая лодка, вышедшая изъ порта, погибла бы, прежде чмъ гребцы успли бы взмахнуть одинъ разъ веслами.
– Эй, кто за мною? Надо спасти этихъ несчастныхъ!
Это былъ грубый и властный голосъ капитана Льовета. Онъ гордо стоялъ на отекшихъ ногахъ, со сверкающимъ и смлымъ взглядомъ, и руки его дрожали отъ гнва, вызваннаго въ немъ опасностью. Женщины глядли на него съ изумленіемъ. Мужчины разступались, образуя вокругъ него широкій кругь, а онъ безбожно ругался, размахивая руками, точно собирался наброситься съ кулаками на всхъ окружающихъ. Молчаніе этихъ людей возмущало его, какъ будто онъ стоялъ передъ непокорнымъ экипажемъ.
