– Хайанс! Хайанс, грязный ты хуесос! – заорал я, войдя. Работорговлю тут развел, ах ты паршивый рыготный Саймон Легри[22]! От легавых, да от Вашингтона справедливости требуешь, а сам – поганейшая свинья из них всех! Ты Гитлер стократно, сволочь ты рабовладельческая! Пишешь о жестокостях и сам же их преумножаешь! Ты кого, к ебеням, обмануть хочешь, паскудина? Ты кем, к ебеням, себя считаешь?
К счастью для Хайанса, остальной персонал уже достаточно ко мне притерпелся: они считали, что все, что я говорю, – сплошные глупости, а Сам Хайанс – олицетворение Истины.
Сам Хайанс вошел и вложил мне в руку скрепкосшиватель.
– Садись, – сказал он. – Мы пытаемся увеличить тираж. Просто садись и цепляй вот такую зеленую листовку к каждому номеру. Мы рассылаем остаток тиража потенциальным подписчикам…
Старый добрый Любовничек Свободы Хайанс – разбрасывает свое говно методами большого бизнеса. Самому себе мозги промыл.
Наконец, он подошел и взял у меня сшиватель.
– Ты недостаточно быстро их подкалываешь.
– Еб твою мать, падла. Да тут повсюду шампанское должно было литься. А я вместо этого скрепки жру…
– Эй, Эдди!
Он подозвал еще одного крепостного – худощекого, проволокорукого, скуднолицего.
Бедный Эдди голодал. Во имя Цели голодали все. Кроме Хайанса и его жены: те жили в двухэтажном доме и обучали одного из своих детей в частной школе, а кроме того в Кливленде жил старый Папуля, чуть ли не главный жмурик Торговца Равнин, у которого денег было больше, чем чего бы то ни было остального.
И вот Хайанс меня выгнал, а еще выгнал одного парня с маленьким пропеллером на тюбетейке, кажется, его Симпатягой Доком Стэнли звали, а также женщину Симпатяги Дока, и мы втроем без лишнего кипежа свалили через заднюю дверь, припивая из бутылочки дешевого винца, а нам вслед несся голос Джо Хайанса:
– И убирайтесь отсюда вон, и чтоб никто из вас сюда больше вообще никогда рыла не казал, но к тебе это не относится, Буковски!
Бедный ебилка, он знал, чем жива его газетка…
Потом грянул еще один рейд полиции. На сей раз – за то, что напечатали фотографию женской пизды. Хайанса, как обычно, перемкнуло. Ему хотелось вздуть тираж во что бы то ни стало – и в то же время прикочить газету и свалить.
Тиски, которые он не мог нормально разжать, и они смыкались все туже и туже.
Газета, казалось, интересовала только тех, кто работал за так или за тридцать пять долларов в неделю. Тем не менее, Хайансу удалось закадрить пару молоденьких доброволок, поэтому время прошло не напрасно.
– Почему б тебе не бросить свою паршивую работу и не перейти работать к нам? – спросил меня Хайанс.
– Сколько?
– Сорок пять долларов в неделю. Включая сюда твою колонку. Также вечерами по средам будешь развозить газету по ящикам, машина твоя, я плачу за бензин, и будешь писать по особым заданиям, пятница и суббота выходные.
– Я подумаю.
Из Кливленда приехал предок Хайанса. Мы вместе нарезались у Хайанса дома. И Хайанс, и Черри, казалось, очень недовольны Папулей. А Папуля лакал виски только так. Трава? Увольте. Я виски тоже лакал будь здоров. Мы пили всю ночь.
– Так, значит, убрать Свободную Прессу можно вот как: разбомбить их киоски, выгнать газетчиков с улиц, пару черепов проломить. Так мы в старину и поступали.
Башли у меня есть. Могу нанять несколько громил, настоящих архаровцев. Вот Буковски можем нанять.
– Черт бы вас побрал! – завопил Хайанс. – Я не желаю слышать такое дерьмо, понятно?
Папуля меня спросил:
– Что ты думаешь насчет моей идеи, Буковски?
– Я думаю, это хорошая мысль. Передай-ка сюда бутылочку.
– Буковски – ненормальный! – вопил Джо Хайанс.
– Ты же печатаешь его колонку, – возразил Папуля.
– Он лучший писатель в Калифорнии, – ответил молодой Хайанс.
– Лучший ненормальный писатель Калифорнии, – поправил его я.
– Сын, – продолжал Папуля, – у меня есть все эти деньги. Я хочу поддержать твою газету. Для этого надо только проломить несколько…
– Нет. Нет. Нет! – вопил Джо Хайанс. – Я этого не потерплю! – И он выбежал из дома. Замечательный все-таки человек Джо Хайанс. Убежал из дома. Я потянулся за следующим стаканом и сообщил Черри, что сейчас выебу ее, прислонив к книжному шкафу. Папуля сказал, что будет секундантом. Черри крыла нас почем зря, пока Джо Хайанс улепетывал вниз по улице вместе со своей душой…
Газета худо-бедно продолжала выходить раз в неделю. Потом начался процесс по поводу фотографии женской пизды.
Прокурор спросил Хайанса:
– Вы бы стали возражать против орального совокупления на ступеньках Городской Ратуши?
– Нет, – ответил Джо, – но я, вероятно, остановил бы движение.
Ох, Джо, подумал я, это ты прощелкал! Надо было сказать: “Я бы предпочел оральное совокупление внутри Городской Ратуши, где оно обычно и происходит.”
Когда судья спросил адвоката Хайанса, в чем смысл фотографии женского полового органа, адвокат Хайанса ответил:
– Ну, вот такая вот она. Такая она обычно и бывает, папаша.
Они проиграли дело, разумеется, и подали апелляцию на новое слушание.
– Это наезд, – объяснял Джо Хайанс нескольким разрозненным репортерам, столпившимся вокруг. – Простой полицейский наезд.
Светоч интеллекта – Джо Хайанс…
Дальше Джо Хайанса я услышал по телефону:
– Буковски, я только что купил пистолет. Сто двадцать долларов. Прекрасное оружие. Я собираюсь кое-кого убить!
– Где ты сейчас находишься?
– В баре, возле газеты.
– Сейчас буду.
Когда я туда доехал, он расхаживал взад-вперед возле бара.
– Пошли, – сказал он. – Я куплю тебе пива.
Мы сели. Народу – навалом. Хайанс говорил очень громко. Слышно его было аж до самой Санта-Моники.
– Да я ему все мозги по стенке размажу – я этого сукина сына порешу!
– Какого сукина сына, парнишка? Зачем ты хочешь его убить, парнишка?
Он смотрел прямо перед собой, не мигая.
– Ништяк, детка. За что ты кончишь этого сукина сына, а?
– Он с моей женой ебется, вот зачем!
– О.
Он еще немного полыбился перед собой. Как в кино. Только не так клево, как в кино.
– Прекрасное оружие, – сказал Джо. – Вставляешь вот эту маленькую обойму.
Десять патронов. Можно очередью. От ублюдка мокрого места не останется!
Джо Хайанс.
Этот чудесный человек с большущей рыжей бородой.
Ништяк, крошка.
Как бы там ни было, я у него спросил:
– А как же все эти антивоенные статьи, что ты печатал? Как же любовь? Что произошло?
– Ох, да хватит же, Буковски, ты же сам никогда в это пацифистское говно не верил?
– Ну, я не знаю… Не совсем, наверное.
– Я предупредил этого парня, что убью его, если он не отвянет, а тут захожу, а он сидит на кушетке в моем собственном доме. Вот ты бы что сделал?
– Ты же это все превращаешь в личную собственность, разве не понятно? На хуй.
Забудь. Уйди. Оставь их вместе.
– Ты что, так и поступал?
– После тридцати – всегда. А после сорока уже легче. Но когда мне было двадцать, я сходил с ума. Первые ожоги болят сильнее всего.
– Ну а я прикончу сукиного сына! Я вышибу ему все его проклятые мозги!
Нас слушал весь бар. Любовь, кроха, любовь.
Я сказал ему:
– Пошли отсюда.
За дверями Хайанс рухнул на колени и испустил четырехминутный истошный вопль, от которого молоко сворачивалось. Слыхать было до Детройта. Потом я его поднял и повел к своей машине. Дойдя до дверцы со своей стороны, Джо схватился за ручку, снова упал на колени и еще раз взвыл сиреной до Детройта. Залип на Черри, бедняга. Я поднял его, усадил в машину, влез с другой стороны, отвез на север до Сансета, затем на восток по Сансету, и возле светофора, на красный свет, в аккурат на углу Сансета и Вермонта он выпустил третий. Я зажег сигару. Остальные водители смотрели, как вопит рыжая борода.
Я подумал: он не остановится. Придется его вырубить.
Но когда свет сменился на зеленый, он перестал, и я двинул оттуда. Он сидел и всхлипывал. Я не знал, что сказать. Сказать было нечего.
Я подумал: отвезу его к Монго, Гиганту Вечного Торча. Из Монго говно через край хлещет. Может, и на Хайанса капнет. Что до меня, то с женщиной я не жил уже года четыре. Уже слишком далеко отъехал, чтоб разглядеть, как оно бывает.
Заорет в следующий раз, подумал я, и я его вырублю. Еще одного вопля я не вынесу.
– Эй! Мы куда едем?
– К Монго.
– О, нет! Только не к Монго! Терпеть его не могу! Он будет надо мной смеяться!
Жестокий он сукин сын!
Его правда. У Монго – хорошие мозги, только жестокие. До добра не доведет.
Справиться с ним я не смогу. Мы ехали дальше.
– Слушай, – сказал Хайанс. – У меня тут подружка недалеко. Пара кварталов на север. Высади меня. Она меня понимает.
