В эту жгучую минуту предельного унижения, когда десятки специально обученных правоведов чесали в затылке, решая, кто перед ними – обманутый соавтор эпохального изобретения или просто наглая бесстыжая девка, Пенни услышала знакомый рокот. Вскоре все здание дрожало под ударами звуковых волн, отраженных соседними небоскребами. Двумя этажами выше готовился сесть вертолет.
Интересоваться нет нужды. Пенни знала, кто вот-вот появится.
Видео кончилось. Экран уехал обратно в потолок.
– Господа, – взял слово Бриллштейн, – за работу. После обеда нам предстоит еще одна длительная процедура фиксации показаний.
Пока утомленные адвокаты освобождали места и помещение в целом, Бриллштейн протянул Пенни руку.
– Юная леди, – сказал он, – если позволите, маленький совет. Думаю, ваша затея чрезвычайно глупа.
Пенни разрешила ему довести ее до двери за локоть.
Расставаясь в коридоре, он поинтересовался, нельзя ли попросить ее об одном одолжении.
Онемев от удивления, Пенни кивнула.
– Будьте так любезны, – сказал Бриллштейн, сочась презрением, – передайте вашей подруге Моник, что она уволена!
– Ты уж не сердись на меня, доченька.
Мама.
Пенни сидела с газетой за кухонным столом, когда загудел мобильник. Все сегодняшние новости касались покойного президента. От Белого дома пока не последовало никаких официальных заявлений, но одна из следственных комиссий уже выпустила предварительный отчет. В соответствии со служебным протоколом, Верховный главнокомандующий не подвергался ни личному досмотру, ни сканированию металлодетекторами. Наоборот, все и всегда считали, что президент – это потенциальная цель, объект атаки. А не стрелок. Хайнд, как выяснилось, сочетала в себе обе роли. Вице-президента – естественно, мужчину – спешно привели к присяге. Всезнайки-радиокомментаторы кивали на менопаузу: довела, проклятая, до измены родине самоубийством.
Поскольку пистолет так близко был к микрофонам, грохот получился апокалиптическим. У Пенни до сих пор звенело в ушах, и матери приходилось надрываться, чтобы из Небраски докричаться до дочери.
Осторожно подбирая слова, домохозяйка из глубинки сообщила:
– Знаешь, я все-таки прикупила этих «кончиков»…
У Пенни сперло дыхание.
Вслед за признанием мать поменяла тон, подняв голос до девчачьего писка:
– Что ж ты мне раньше не сказала?! Так проняло, до сих пор не отпустило! Вот почему Господь Бог сделал нас женщинами! А твой папаша вторую неделю в лесу дуется. Ну чисто ребенок… – Застеснявшись, мать добавила: – Только они хрупкие какие-то… Специально, что ли…
Пенни пробормотала:
– Так. Что именно поломалось?
Даже по телефону было слышно, как мама залилась румянцем.
– Ах, доченька, одному богу ведомо, как эти инженеры в своих ОТК работают. Да и я хороша: завела ее на все обороты. Как в этой… ну… про часики которая?
Пенни смутно припомнила бодрящий рекламный слоган от «Таймекса»: «Нас бьют, а мы всё ходим».
– Но пока не сломалась… – мать вздохнула, – я таких ощущений набралась, на всю жизнь…
Пенни скрестила пальцы.
– Мам, я спрашиваю, что это была за штучка?
«О, только не стрекозка!» – мысленно взмолилась она.
– Стрекозка.
– Ну мама! – вознегодовала дочь.
А та, словно не слыша, продолжала:
– Помнишь, как ты в седьмом классе выпрашивала кроссовки, по которым все с ума тогда сходили? Считай, что и я спятила. Знаешь, когда я вижу рекламу этих штучек по телевизору, у меня внутри что-то такое прямо щекочет, не могу.
Вернувшись в тот день с работы, Пенни постучала в спальню подруги-приживалки. У нее не хватило крепости духа сообщить Моник печальную новость: тебя-де уволили за прогулы. Вместо этого она стояла в коридоре и дергала за дверную ручку, периодически повторяя: «Открывай давай!» Приложив ухо к створке, послушала зловещее зудение.
– Открывай, говорю! – потребовала она. – «Неотложку» вызывать будем.
Дверь чуть приоткрылась. Хлынула вонь. Через щель удалось рассмотреть череп в обрамлении запущенных дредов.
– Не в службу, а в дружбу, – просипел череп. – Сгоняй за батарейками, а?
Шварк! Дверь захлопнулась. Сочно щелкнул замок, и вновь раздалось приглушенное зудение.
Бесило, что сейчас ее родной матери грозила та же опасность. Решив отвлечь ее внимание, Пенни поинтересовалась:
– Мам, а помнишь, я тебя просила покопаться в старых подшивках?
Ее пальцы сами собой потянулись к шее. Пульс 127. Время, проведенное с Максом, наделило ее привычкой следить за показателями собственной жизнедеятельности.
Мама не ответила; во всяком случае, не ответила сразу. Может, винить надо буйное воображение, но вроде с того конца провода доносилось слабое жужжание.
– Мам? – спросила она. – А что, папа опять взялся за бензопилу?
– Знаешь, я тут хотела тебе сказать… В общем, жди от папы звонка. – Мать перешла на шепот: – Грозится сунуть меня в смирительную рубашку и отвезти в дурдом. – Раздраженное шипение: – А я всего-то забочусь о себе! В кои-то веки!
– Ма-ам, ну что там с таблоидом? – не отставала Пенни. – Мы же договорились, что ты посмотришь насчет детства Максвелла.
Мать сменила тему:
– У тебя есть планы на сегодняшний вечер?
Так, уже 131 удар в минуту.
– Сегодняшний вечер? – Вообще-то имеется одна мыслишка, надо ее проверить. – Ну да, я тут решила кое-кого пригласить…
– Кого-то особенного? – заинтересовалась мать.
– Да, – ответила Пенни без тени иронии в голосе. – Вечерок выйдет незаурядный.
Должно быть, Бриллштейн увидел ее имя на индикаторе АОНа, потому что трубку снял уже на втором гудке. Голос приглушенный, невнятный от плотского желания.
– Да?..
Откуда-то издалека донеслось женское, властное:
– Дорогой? Кто это? Ведь ночь на носу!
– Да никто! – бросил он в сторону. – С работы. Может, придется отлучиться на пару часиков.
Скороговоркой сообщив собственный адрес, Пенни бросила трубку и кинулась в коридор. Смерчем прошлась по чуланам и гардеробным, подыскивая самый дерзкий пеньюар. В Париже, ничем и никем не сдерживаемая, она прикупила десятки пикантных, сверхукороченных ночных сорочек, надеясь хоть этим раззадорить Максвелла. Ага, как же. Зато к сегодняшнему вечеру удачно подойдет вот этот узенький поясок из перьев марабу, выкрашенных в насыщенный лиловый цвет. Вещицу полагалось носить на талии, оставляя обнаженным торс, а стало быть, и грудь, к тому же лишь частично прикрывая вульву.
Пенни зажгла люстру в прихожей своего хорошенького городского особняка и заняла позицию, которая отбросит ее тень на матированное стекло парадной двери. Слегка подогнула ножку, чтобы при взгляде с улицы у тени соблазнительно выпячивалось бедро, и замерла, поджидая гостя. С богом. Капкан заряжен.
«Динь-дон», – пропел дверной колокольчик.
– Открыто! – отозвалась Пенни самым знойным голосом.
Бриллштейн бочком сунулся в дверь, отдуваясь, словно бежал даже в такси. Узрев прелести, подчеркнутые марабуйным пояском, сочно чмокнул морщинистыми губами и сказал:
– «Предчувствия его не обманули…» И впрямь шлюха!
* * *
Пенни ловко выскользнула из жадных рук. Уворачиваясь на ходу, заманивая в глубь просторных комнат, она позволила только собственным ладоням скользить по шелковистым изгибам тела.
– О, мистер Бриллштейн, о! – хихикала она, избежав очередной поимки. – Я так долго этого ждала!
Глупый распутник уже избавился от пальто, штанов и шляпы и гонялся за ней меж оттоманок и журнальных столиков, однако вечно опаздывал на шажок. Никак ему не удавалось цапнуть пригоршню юной, упругой кожи.
Вываживая добычу, Пенни ворковала:
– Мы теперь работаем за Максвелла, да?
Вновь хихикнула и упорхнула.
Бриллштейн ухмыльнулся и старческой рукой вытер слюни с подбородка. Кот, готовый захрупать косточками одной яркой, сексуальной канарейки.
Обиженно выпятив нижнюю губку, Пенни увернулась вновь и задала следующий вопрос:
– А откуда вы так хорошо знаете, что у Макса в блокнотах?
Из-под семейных трусов «Брукс Бразерс» кое-что выпирало в ее направлении; волосатые свиноподобные ляжки подгибались от вожделения. Не пощаженные временем ягодицы судорожно сжимались и разжимались, толкая набухший пах вперед. В глотке клокотала одышка.
– Дай себя словить, – прохрипел Бриллштейн, – и я все расскажу.
Она увлекла его на второй этаж, к спальне. Изобразила собственное возбуждение, мяукая и кривляясь тем притворным способом, что в свое время так досаждал Максу. А вот Бриллштейн не замечал, что у нее ровный пульс и полнейшее отсутствие перспирации. Загнав Пенни в постель, он забрался сверху, закопошился, понуждая раздвинуть коленки. Рывком спустив трусы, он и не прикидывался, что хочет доставить ей удовольствие. С кончика фаллоса тянулась нитка прозрачной слизи, прилипая к девичьей коже, о которую он терся. Размазывая клейкие выделения по безволосой наготе, Бриллштейн хрипел:
