– Будь, скройся, берегись и оставайся, пока, снова, впредь и опять я не приду, вернусь, прилечу и заберу тебя!
Подчиняясь своим резонам, предуведомлениям и видению сквозь стены, камни и сталь, Золотарь исчез так же, тем же путём и таким же способом, как привел тебя сюда. И едва за ним защелкнулась потайная доска, панель и пластина дисгармонировавшей, дезориентировавшей и взявшейся непонятно откуда в этих хороминах, покоях и неврозах двери, как на сеанс купания, загорания и отдыхания, сопровождаемый особо приближенными, грубыми и бесталанными зеками, паханами и администраторами узилища, явился, прибыл и возник сам Папа.
Когда бы ты не был столь поглощен последним твоим делом, выращиванием в себе крушащего судьбы, ломающего традиции и сулящего неизвестное зерна, из которого взойдет, проклюнется и взлетит твоя единственная книга, которой предначертано раздробить хлипкие фильтры восприятия, обрушить прогнившие барьеры разума, взорвать обветшалые рамки привычного и этим убить своего старого, немощного и отжившего читателя навсегда, ты бы встрепенулся, взмыл и очистился, завидев своего извечного преследователя. Но ты не показывал ни ментального носа, ни астрального глаза, ни витального уха в твоё тело и оно, вынужденное бездействовать самостоятельно, лишь наблюдало, просматривало и отмечало в себе, как Папа, кряхтя, крякая и фыркая, словно стадо испуганных слонов, обвешанных кастрюлями, или как спускаемая со стапелей подводная лодка на подводных же крыльях, погружается в тот самый бассейн спермы, в котором Золотарь спрятал тебя, свою прелесть, сокровище и любовь.
Твоему телу не надо было подсказывать, что Папа не даром, не бесплатно и не на халяву пришел, примчался и принимает ванну из целительной, питательной и восстановительной спермы. Твоё тело знало, что здесь, в сперматории, восстановится четвёртый лингам Папы и тогда твоё тело не сможет выполнить свою задачу: дать тебе донаблюдать, дождаться и выпустить твою книгу, как орнитолог, выхаживавший подстреленного красноголового орлана, привозит его в горы и открывает дверцу клетки, или как надутый гелием воздушный шарик, поднявшись высоко в небо, лопается, роняя резиновые брызги.
Вокруг твоего тела завозились идеи, наперебой, перечет и безвозмездно предлагая свои услуги. Вокруг твоей головы заверещали мысли, пытаясь достучаться до твоего погруженного в сверхглубокую медитацию, как в скважину, мозга. Вокруг твоей груди заплавали соображения, пытаясь достучаться до твоего сердца, которого давно уже там не было. Но твое тело, хотя и могло своевольничать, бродить и совокупляться, без твоей мощи, желания и силы воли не могло принять, отвергнуть или согласиться ни с одним из проектов, прожектов и построений и поэтому, зная, что надо делать, но, не зная, как и когда, оно замерло, выжидая, пережидая и зажидая проходящего, подходящего и приходящего момента.
Папа хрустнул, помахал и погрузил в сперму свои ногти, ноги и лингамы. Следом несколько острожников свиты, фавориты и неофиты попрыгали в папину ванну и, сменяя друг друга, недруга и товарища по играм, начали сосать, лизать и мастурбировать члены Папы, появляясь на поверхности спермы, чтобы глотнуть воздуха, какао и упования. Твоё тело, невидимое под слоем спермы, неслышимое под млечной толщей и неузнанное среди прихлебателей, приспешников и ублажателей Папы, приблизилось к нему и, нащупав четвертый его растущий, наливающийся и созревающий член, как отравленный керосином бычий цепень обматывает своим телом подставленный карандаш или как хомутик, соединяющий собой шланг и водопроводный кран, обмотало его, вместе с тестикулами, бородавками и глазами металлическими нитями, на которых висели подаренные твоему телу колокольчики золотаря.
Пуская продольные, поперечные и асинхронные волны, буруны и ряби, зеки, делавшие минеты Папе, валились с ног, колен и суставов, чтобы доставить своему попечителю, сатрапу и насильнику ублаготворение, умиротворение и забытьё. И когда члены папы ударили струями, как рыба-брызгун завидев присевшую на мангровый корень бабочку, сшибает ее метким выстрелом, или как перезимовавший фонтан, пробуя силы, выпускает первые порции воды на вымытое шампунем и свободное от монеток дно, твоё тело, реагируя на оргазм, эякуляцию и выброс энергии, отшатнулось, с корнем, кожей и яичками отрезая четвертый член папы и, в тот же момент, поддавшись приобретенной, наработанной и полезной в других случаях привычке, принялось вбирать в себя всё вокруг, округ и не поодаль. Разрывая память, растирая знания, измочаливая упаковки, твоё тело с непорядочной, нескромной и безудержной быстротой вбирало в себя сперму, острожников и лизунов Папы. Всё незакрепленное, неприкрученное и неприваренное к стенам, потолку и ваннам, всё это крутилось, кружилось и поедалось твоим ненасытным, прожорливым и набирающим могутность телом. Летевшие в луновороте, спермрвороте и коловращении мелкие предметы разбили стенки цистерн, ванн и чанов, и теперь все труды, запасы и резервы выжимателей, доителей и собирателей матрасов пошли насмарку, на лом и на питание твоего тела. Оно, в жратвенном экстазе, питательном оргазме и поглощательной эйфории, всосало в себя и разложило по элементам, элеполицейским и элефараонам абсолютно всю драгоценную, исцеляющую и исправляющую чужие ошибки сперму, вместе с хозобозниками, Паханами и несколькими личными, индивидуальными и заслуженными лекарями Папы. Его отрезанный четвертый член, с прилегающими, отлегающими и сберегающими окрестностями, звеня колокольцами с ежевичным, брусничным и восковым звонами, долго описывал, обрисовывал и прокладывал сферы, эллипсы и синусоиды вокруг твоего тела, пока не был разорван пополам, по швам и по раскрою и эти части не влетели в дыры в твоей груди.
Но сам Папа, дрожащий от холода, злости и очередного, уже окончательного, бесповоротного и бестормозного лишения четвертого члена, стоял напротив тебя и сам, противясь твоей поглощающей способности, таланту и умению, безуспешно, зря и тщеславно пытался удержать на, для и около себя хотя бы тонкий защитный, заградительный и нейтрализующий слой, пленку и мембрану семенной жидкости. Папа впился своими связями, знакомствами и касательствами в каждую окружавшую его песчинку, пушинку и воздушинку. Твое тело, как не старалось, не смогло разорвать постоянно, каждый миг, и предыдущий миг возобновляемые паутинки, привязывающие Папу к этому миру, тюрьме и пространству. И, когда приём пищи, энергии и спермы закончился, и ты и Папа остались только вдвоём в пустом бассейне, зале и корпусе, Папа, глядя на тебя во все глаза, тыкая в тебя всеми пальцами, растопыривая на тебя все ноздри захохотал, заклокотал и забулькал, потрясая всеми членами, ягодицами и многочисленными складками, скатками и свисающими, сползающими и разъезжающимися животами.
Если бы ты мог – ты бы иссёк из себя эту память, но ты все равно это помнишь!
– Неправильный, безотчетный, безумный и самонадеянный Содом Капустин! Ты посягаешь на царя, правителя, бога и создателя этого места! Ты презираешь власть, иерархию, установки и законы. Ты противишься правлению, управлению, подавлению и целесообразности. Ты оскорбляешь присутствием, рассудительностью, вымыслом и спекуляциями.
Как можешь ты, ничтожный, неверный, глупый и нераскаявшийся Содом Капустин навредить, покалечить, сломать и сотрясти столпы, основы, базис и надстройку моей абсолютной, непреходящей, умопомрачительной и безграничной власти, воли, независимости и тюрьмы? Как смеешь ты, пришлый, ушлый, дошлый и шалый Содом Капустин покушаться, сопротивляться, глумиться и поднимать кулак, ногу, глаза и пенис на нашу постройку, величие, замок и дворец справедливости, сострадания, верности и сочувствия обиженным, оскорбленным, нищим и калекам? Как дерзаешь ты, мелкий, гадкий, прыткий и мерзкий Содом Капустин распускать, разводить, расстраивать и разрушать то, что нами создавалось, налаживалось, прилаживалось и дополнялось в течение многих жизней, смертей, существования и отражений? Как рискуешь, соображаешь, догадываешься и интуичишь ты, Содом Капустин, тебе это не сойдет, не пропадёт, не исчезнет и не испарится с твоих мыслей, рук, замыслов и помыслов!
Ты, наевшийся, сытый и голодный одномоментно, одновременно и в одном и том же состоянии, пропускал мимо ушей гневные, грузные и гладкие обвинения, обличения и откровения Папы. Твоё тело, покалеченное, истерзанное и довольное, не находило в себе созвучий, резонансов и гармоний с высказываниями Папы. А ты, если бы мог покинуть своё убежище, прибежище и ашрам внутри самого себя, в нескольких словах, жестах и телодвижениях растолковал, убедил и обезоружил Папу, как прохожий, глядя в глаза вожаку стаи диких псов, вознамерившихся его разорвать, заставляет их отказаться от этого намерения, или как микроволновое излучение, направленное на рыцарскую перчатку, заставляет ту раскалиться, и выпустить занесенный для удара меч. Но ты был недоступен, недосягаем и безразличен в своих скитаниях по собственным далям и лишь твоё тело могло бы как-то отреагировать, впечатлиться и повибрировать, спровоцированное, задетое и оболганное папиными обвинениями. Но и оно продолжало стоять, как стояло, молчать, как молчало и не дышать, как не дышало, ибо заряд, действие и силы живых, мёртвых и срединных вод, коими облил, обработал и увлажнил твоё тело Золотарь, иссякли.
