— Там кит! — выкрикнул Рычып, подбегая к мальчику. — Прямо вмерз в лед! Скорее надо сообщить в стойбище!
Старый Рычып, не замедляя бега, сделал знак рукой Ринтыну, чтобы тот следовал за ним.
Заметив дремавшего возле магазина Культына, Рычып громко закричал:
— А ну, вставай сейчас же! Беги скорее и скажи всем, что Рычып нашел такое большое счастье, какое тебе и не снилось! Я нашел вмерзшего в лед кита!
Пока запрягали в стойбище собак, готовили нарты, приводили в готовность убранные на зиму специальные ножи для разделки китовой туши, рассвело и взошло солнце.
Василий Львович, посовещавшись с учителями, отменил занятия в старших классах, начиная с пятого.
Ринтыну вместе со своими товарищами-пятиклассниками пришлось добираться до кита пешком. С ними отправились и свободные от уроков учителя.
— Вот теперь старый Рычып разбогатеет! — сказал Калькерхин, когда вдали среди торосов показались копошащиеся возле кита люди.
— Почему только он? — спросил учитель математики Максим Григорьевич. Всему колхозу прибыль.
— Нет, — разъяснил Ринтын, — по нашему закону выброшенное морем принадлежит тому, кто первый его обнаружил.
Кита еще не начали разделывать. Рычып, важный и довольный, ходил между нарт и громко распоряжался, чтобы собак отвели подальше. Когда упряжки были привязаны и охотники готовились приступить к разделке, Рычып поднял руку, как на собрании, и, когда толпа затихла, сказал:
— Слушайте меня! Прежде чем начать разделывать кита, я должен был принести жертву Вечноскорбящей. Но случилось так, что я позабыл об этом. Да не обидятся на меня охотники. За всю свою долгую жизнь мне впервые выпала такая удача, и я немножко растерялся. Вы все знаете, что счастье принадлежит тому, к кому оно пришло. Но теперь у нас жизнь идет по другим, новым законам. Вот этот большой кит, по древнему закону, принадлежит мне, но я возьму от него не все, а только то, что мне нужно.
Старый Рычып замолчал и усиленно заморгал. Высморкавшись и прокашлявшись, он сказал:
— Неопытный я говорун. Татро, ты бы хоть мне помог! Запутался я в словах, как рыба в сети. Сделаем так. Кит этот велик. Я старый человек, мало охотился и мало давал в фонд обороны. Пусть половина всего вытопленного жира от этого кита пойдет в фонд обороны. Вы только послушайте… — Старик скинул малахай и поднял лицо к небу, прислушиваясь.
Едва различимые в голубой вышине, шли самолеты на запад.
— Слышите? — Рычып повернулся к слушателям. — Эти самолеты куплены нашим правительством у американских капиталистов. Пусть у нашей армии будет больше самолетов, пусть деньги, вырученные от продажи китового жира, пойдут на производство наших самолетов, и пусть небо над фашистами так загудит от самолетов, что враги не будут знать покоя ни днем, ни ночью. Пусть будет так!
— Верно! — закричали охотники. — Пусть будет так!
— А теперь, — едва сдерживая волнение, вызванное собственной речью, сказал Рычып, — начинайте разделку.
Рычып отошел в сторону и сосредоточенно принялся набивать трубку.
— Какой мудрый старик! — с восхищением заметил Максим Григорьевич.
— Я тоже немножко коммунист, — сказал Рычып, от которого не ускользнуло замечание учителя.
— Ты, наверное, хотел сказать — беспартийный коммунист, — поправил его Василий Львович.
— Нет, я немножко партийный коммунист, — сказал Рычып.
До позднего вечера продолжалась разделка кита. От стойбища до кита и от кита до стойбища сновали собачьи упряжки с предельно загруженными нартами. До наступления темноты все, до чего могли дотянуться разделочные ножи, было срезано с кита. Над льдом возвышались оголенные огромные ребра, напоминающие издали недостроенную ярангу великана.
Ринтын уходил последним. Вместе с товарищами он медленно шел за едва тащившейся, тяжело нагруженной нартой. Под скалами в сгущающихся сумерках они заметили человека, в молчании стоявшего лицом к Вечноскорбящей. Подъезжая ближе, они узнали старого Рычыпа.
— Пошли с нами, Рычып! — крикнул Ринтын.
— Поезжайте, поезжайте, — смущенно сказал старик, — я вас догоню.
Мясные ямы Улака не вместили даже половины всего китового жира. Нужно было копать новые ямы, но люди устали, и Татро разрешил отложить работу до следующего дня, распорядившись выставить караульщиков для охраны китового добра от собак.
Когда взошла луна, то в одной, то в другой яранге послышались песни.
В магазин было не протолкаться. По случаю удачного дня Журин распорядился открыть продажу спирта.
Наум Соломонович, стоя за прилавком, мерил мензуркой спирт, едва успевая разливать его в протягиваемые со всех сторон бутылки.
Изрядно захмелевший Евъенто с резиновым шлангом в руках пристроился возле большой бочки со спиртом. На его обязанности лежало пополнять жестяной бак, цедя спирт с помощью шланга.
Посреди улицы стоял Кукы и останавливал прохожих, прося их послушать русскую песню, выученную им:
Умру — в чужой земле зароют,
Заплачет мамонька моя!
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка — никогда!
Жена уговаривала его пойти домой, а Кукы смеялся, обнимал жену и снова пел:
Умру — в чужой земле зароют…
Веселье продолжалось до утра.
Дядя Кмоль не выпил ни капли. Он чинил разбитые нарты и, прислушиваясь к пьяным голосам на улице, ворчал себе под нос:
— Как дети маленькие! И что хорошего в этом спирте? И Журин тоже хорош! Нашел время продавать зелье свое!
Рано утром Татро пришел в ярангу дяди Кмоля. Он был злой и мрачный.
— Что случилось? — спросил дядя Кмоль.
— Этого Журина судить надо! — сердито сказал Татро и вынул изо рта табачную жвачку. — Всех караульщиков подпоил, и собаки пожрали китовый жир.
— Много съели? — с беспокойством спросил дядя Кмоль.
— Не так уж много, но дело не в этом. А что было бы, если бы собаки были голодные? Сегодня же надо собрать общее колхозное собрание и вызвать Журина.
Собрание состоялось в колхозном клубе. Первым взял слово Татро. Сначала он говорил спокойно, рассказывая об успехах Советской Армии на фронте.
— А что мы делали этой ночью? — Голос Татро задрожал. — Пьянствовали! Может, где-нибудь в окопе в это время умирал наш раненый боец, а мы веселились и орали песни! Дали собакам пожрать жир, который должен пойти в фонд обороны! Стыдитесь! Товарищ Журин, идите сюда к столу и расскажите людям, почему вы вчера продавали спирт. Идите, идите!
Журин, ни на кого не глядя, прошел к столу и повернулся лицом к собравшимся.
— Товарищи! — начал он. — Прежде чем приступить к объяснению своих действий, разрешите мне вам напомнить, что моя деятельность может подвергаться проверке лишь со стороны вышестоящих организаций. Продажа спирта населению не является преступлением и не карается законом. Вы сами знаете, что спирт я никому не навязывал. Продажа производилась исключительно по принципу добровольности: кто хотел, тот и брал. Люди вы все взрослые, не дети.
— А вы знаете, что окрисполком рекомендует ограничение продажи алкоголя? — спросил с места начальник полярной станции Гуковский.
— У меня нет на этот счет письменных указаний, — холодно ответил Журин. — Я повторяю, мои действия подконтрольны лишь вышестоящим организациям.
— И народу! — снова крикнул с места Гуковский.
Журин скривился в усмешке и процедил сквозь зубы:
— Если вы понимаете под этим словом население стойбища Улак, то…
— Договаривайте! — крикнул Гуковский.
— Нет, зачем же. Я думаю, что и так понятно, — сказал Журин и с гордо поднятой головой направился к выходу.
После собрания Татро подошел к начальнику полярной станции.
— Спасибо вам большое, — сказал он, пожимая руку начальнику полярной станции. — Но не все хорошо получилось. При всех поссорились. Вы знаете, товарищ Гуковский, как на вас смотрят чукчи. Вы для них лучший пример. Я всегда говорю колхозникам: "Смотрите, вот они бросили свои дома, свою теплую землю, приехали на Чукотку помогать нам строить новую жизнь. Берите всегда с них пример, подражайте им". А теперь что они скажут? Что Гуковский с Журиным ссорятся.
— Эх, Татро, Татро! — Гуковский похлопал по плечу председателя. Всякие есть люди. Есть дурные люди и среди русских. Как говорится, в семье не без урода.
— А как бы сделать так, чтобы этого не было? — спросил Татро.
— Вот и я об этом думаю, — ответил Гуковский.
Самолет, на котором должен был прилететь Анатолий Федорович, долго не мог вылететь с аэродрома из-за плохой погоды.
Каждый день после уроков Ринтын отправлялся на полярную станцию и сидел у Лены — в радиорубке или же у нее в комнате. В который раз Лена принималась рассказывать содержание последнего письма, которое пришло в Улак одновременно с телеграммой о предстоящем приезде Анатолия Федоровича.
