она никогда не меняла пепельницы, когда окурки уже высыпались на стол, а поблизости не было ни одной пустой пепельницы, она просто пододвигала курящему клиенту свой пустой бокал (вернее, крошечную рюмочку) с беспечным ‹хай! доодзо!› иными словами, тиффани не брала первых призов за рабочие навыки и умения, если ей было скучно, она принималась непроизвольно писать всякую ерунду на картонных подставках, у меня есть один такой сувенир с надписью: Я ЛЮБЛЮ БУДДУ, на другой подставке, которая теперь хранится в музеи полиции, написано просто: УБЕЙ УБЕЙ УБЕЙ.
БУДДА
Я предавался постоянно размышлениям в садах. Тени дерев передвигались; но тень того, что укрывало меня, не передвигалась.
Никто не мог сравниться со мной в знании Писания, в исчислении атомов, в управлении слонами, в восковых работах, в астрономии, в поэзии, в кулачном бою, во всех упражнениях и во всех искусствах!
Гюстав Флобер “Искушение святого Антония”
я узнала об этой трагедии, когда “загорала”, лежа на идеальном “песочке”, на крытом “пляже”, “загорелая дочерна” девочка, с блондинистыми волосами, развевавшимися на “ветру”, с пляжной сумкой в одной руке и баллончиком автозагара в другой, бежала вдоль “берега”, и ракушки каури на ее ножном браслете звенели, словно колокола, бьющие тревогу, “пляжный мальчик” в цветастой рубашке из искусственного шелка уронил свой бокал с фруктовым пуншем, его лицо исказилось гримасой кошмарного потрясения, когда алая лавина обрушилась ему на ноги, я не стану упоминать свой купальник “под леопарда”, дабы не показаться вам черствой и бессердечной, в такую трагическую минуту, по неподтвержденным данным количество жертв (со смертельным исходом) исчислялось на тот момент четырехзначной цифрой.
”волны” набегали на берег с точно отмеренными интервалами; белая пена сверкала, словно сахарная глазурь на маленьких кексах в журналах, “солнце” сияло вовсю, ярко-ярко, словно насмехаясь над нашим отчаянием, кто-то кричал, как зверь, надрывно и страшно, кто-то плакал, как ребенок, кто-то глухо стонал, эти три звука слились воедино, как ни странно, но они замечательно сочетались с новой веселой обложкой “девушки из ипанемы”. во рту у меня пересохло, подмышками сделалось влажно, крошечные невидимые волоски на фалангах пальцев встали дыбом, первые сообщения никак не связывали трагедию с организацией неогейш, на “пляже” работало радио, как раз передавали экстренный выпуск новостей, маленький водонепроницаемый приемник очень живо, со всеми подробностями расписывал жуткие сцены массового страдания: невинных жертв рвет кровью прямо на улицах, кровь собирается в лужи, кровь алеет на стенах подземки, размазанная трясущимися руками, люди умирают в страшных мучениях, барахтаясь в собственной крови, ведущий, читавший новости, употребил фразу “ад на земле”, причем сказал это так убедительно, что у всех присутствующих на “пляже” вновь началась истерика, я запрокинула голову, если смотреть очень пристально, можно было увидеть свое отражение в стекле, разделяющем небо и “небо”.
такая красивая, стройная и загорелая/ идет она, девушка из ипанемы/ идет мимо меня и не видит, все мимо и мимо/
на меня снизошла извращенная ясность сознания, сейчас меня больше всего волновала ХИЁКО. я не знала, удалось ли ей спастись самой и спасти своих верных последовательниц, но мне представлялись картины их ритуального самоубийства, они разворачивались в сознании медленно и бесконечно, как высокая женщина, поднимающаяся из ванны.
я ее обожаю, я от нее без ума/ но как мне сказать о своей любви?/я бы с радостью отдал ей сердце, но как ей об этом сказать/
тела неогейш находили по всему городу, в номерах лав-отелей, одну за другой, затяжная серия страшных открытий, целая вереница испуганных горничных, странные смертные ложа: круглые и вращающиеся, с виброматрасами, под пологом, в виде парусных кораблей, спортивных автомобилей или древнеримских колесниц, просто футоны. запаха еще не было, кусочки мяса осьминога так и остались непереваренными в желудках, но по загорелым линиям бикини уже появились самые кончики жестких черных волосков, ногти, накрашенные синим лаком, отросли на сотую долю миллиметра, разложение еще не тронуло их тела, они были как будто живые, как будто они просто спят, на них еще было приятно смотреть, и на них стоило посмотреть, такие тихие и безмятежные, теперь на них можно только смотреть, все остальное — уже невозможно.
но она идет мимо, каждый раз — идет мимо/ и смотрит на море, не на меня/
я вдруг поняла, что меня жутко бесит, когда — только на следующий день! — в репортажах начали упоминать самоубийства, сопровождавшие массовое убийство, как будто это была запоздалая мысль, причем не настолько значительная, чтобы уделять ей внимание, я достаточно долго наблюдала за ХИЁКО и ее неогейшами, и мне действительно их не хватало, без них было странно и пусто, еще в тот день на “пляже” мне стало ясно, что на этом мои изыскания не закончились, что мне предстоит — вопреки ходу времени, которое нельзя повернуть вспять — вновь и вновь возвращаться к блистательной жизни гуру и ее верных последовательниц, закончилась историческая эпоха, теперь начнется работа историков.
я опрометчиво встретилась с доктором клайвом цинциннати всего через неделю после массового убийства-самоубийства, или самоубийства-убийства, как было бы правильнее это назвать, [в своей монографии, над которой я в данный момент работаю, я подробно остановилась на этом определении в главе 3: “имена будды: классические японские образцы изменения имен и названий в движении неогейш”.]
в то время доктора цинциннати постоянно преследовала полицейская патрульная машина, причем почти в открытую, он утверждал, что они постоянно передавали ему угрожающие световые сигналы азбукой морзе в японской слоговой азбуке, светя фарами в зеркала заднего вида на его мотоцикле, было вполне очевидно, что его нервы уже на пределе, его измученное, осунувшееся лицо напоминала маску актера из театра но, чей персонаж одержим злыми духами, растрепанная прическа также выдавала душевное беспокойство, он был похож на школьника, которому строгая мама запрещала пользоваться гелем для волос, мы встретились в полдень у входа в коракуэн (это название вряд ли что что-нибудь скажет большинству из читателей; а те немногие, кто знает, будьте добры объяснить остальным, что это — старейший пейзажный сад в токио, пронизанный мрачной, угрюмой красотой, не поддающейся описанию), лимонная яркость солнца даже и не пыталась как-то рассеять гнетущее ощущение потери — насилия и потери, — витавшее в воздухе, доктор ц. провел рукой по взъерошенным волосам и поставил на сидение свой шлем с облупившейся эмалью в том месте, где раньше была наклейка Я люблю Б.
— его не украдут, — сказал он, имея в виду мотоцикл, и вялым жестом указал на патрульную машину, остановившуюся неподалеку. — они присмотрят.
мы купили билеты (на мой взгляд, неоправданно дорогие, конечно, я росла в стране, где нет культа садов, но мне все равно непонятно, что там может быть такого необыкновенного, что стоило бы таких денег) и вошли внутрь, из искусственной серости городской улицы — в искусно взращенную зелень сада, прошли по тропинке, где толпились черные вороны, пруд буквально кишел карпами, такой птичий-рыбий час пик. под глицинией мы заметили пустую скамейку и направились прямиком к ней. конечно, глициния еще не цвела, но на ней были листья, мы уселись в их бледной пятнистой тени, времени на интервью было мало, надо было поторопиться, он начал сам, не дожидаясь моих вопросов. [”КЦ” означает клайв цинциннати. после долгих раздумий я решила назвать себя, вашу рассказчицу, просто “Р”.]
КЦ: Хитер Питерсон, вне всяких сомнений, страдала тяжелым расстройством психики, вне всяких сомнений. Р: на чем основано это мнение?
КЦ: вне всяких сомнений, тяжелое психическое расстройство, теперь я понимаю.
Р: прошу прошения?
КЦ: я много лет изучаю различные аномалии и отклонения, и субкультуры, которые возникают из этих самых отклонений, и я могу сказать точно: неогейши Хитер — это самое аномальное из всего
Р: вы не расскажете нам, что вы знаете об этой трагедии?
КЦ: “нам” — это кому?
Р: обществу, будущим читателям…
КЦ: мы оба — люди с академическим образованием.
Р: доктор цинциннати, что вы знаете о трагедии?
КЦ: ну, Хитер это называла Большим шагом, это должно было стать катализатором для мировой кармической революции
Р: и?
КЦ: власти не разглашают точную химическую формулу яда опасаются повторения трагедии, и их опасения оправданы, часто бывает, что преступления таких личностей, как ХИЁКО, не кончаются с их самоубийством, у них нередко находятся подражатели.
