– Если бы только… – начал было я, но остановился.
– Что? – переспросил он.
– Если бы только все можно было…
Я снова умолк. Я знал, что хотел сказать. Стоя на месте и глядя на его чумазое лицо, я сказал ему:
– Спасибо.
Потом я сел в машину и повернул ключ зажигания в замке. Двигатель завелся – и в этот момент из приборной панели вырвался шквал голубой жидкости, вырвался и каскадами обрушился вниз. Хлестало из радиоприемника, из панели обогрева, из кнопки аварийной сигнализации, спидометра, счетчика пробега. Хлестало и обдавало меня с головы до пят: рубашку, ноги, пах.
Вместо того, чтобы как можно скорее выскочить из машины, я сидел, не мешая голубой жидкости хлестать и обдавать меня с головы до пят. Кончив хлестать, она начала струиться, потом сочиться, потом капать. Я продолжал безучастно сидеть, пока она не перестала течь. На это ушло много времени: стоило решить, будто она выжала себя всю до последней капли, как спустя несколько секунд она умудрялась выжать еще полкапли, а спустя еще несколько секунд – еще пол-полкапли.
Медленно, неуверенно подобравшись к машине, трое мальчишек вгляделись внутрь. Младший ахнул, увидев мои брюки, насквозь пропитанные липкой голубой жидкостью. Двое других ничего не сказали – только смотрели, не отрываясь. Я тоже смотрел, не отрываясь; все мы смотрели, не отрываясь, на приборную панель и на мои ноги. Долгое время мы так и оставались неподвижны. Потом я поехал к себе.
Добравшись, я снял с себя мокрую одежду и принял ванну. Я лежал в ванне, глядя на трещину и размышляя о случившемся. Это было нечто очень печальное – не в обычном смысле слова, но в более крупном масштабе, в масштабе, в каком измеряются по-настоящему великие события, вроде исторических эпох или смерти звезд, – очень, очень печальное. Казалось, произошло чудо, чудо пресуществления, наперекор самим законам физики, законам, которые заставляли качели останавливаться, дверцы холодильников заедать, а большие, ничем не поддерживаемые предметы – падать с неба. Это чудо – этот триумф над материей – как будто бы случилось, а потом выяснилось, что ничего подобного – что оно провалилось, полностью, с треском, что его водные ошметки рухнули наземь, превратив сцену триумфального взлета в сцену бедствия, катастрофы. Да, это было очень печально.
Я все лежал в ванне, прокручивая это событие в голове, прочесывая его грани. Там присутствовали аляповатая модель жестянки и наваленные горой шины, крутящийся щит, покачивающийся шинный костюм младшего паренька, станок с тисками и педалями да синяя трубка, полная воздуха. Я вспомнил, как паренек внес шину из багажника моей машины в мастерскую, как у него на рубашке осталась грязь; потом – как его руки вились вокруг нее, намазывая клей, заново ее накачивая. Я лежал, вспоминая, так долго, что ванна остыла, а моя кожа покрылась морщинками. Прошла вечность; я вылез и позвонил Назу.
– Я подумываю об еще одном проекте и хочу, чтобы вы посодействовали мне в его организации.
– Конечно, – ответил Наз. – Расскажите мне о нем.
– Я хотел бы в точности воспроизвести одно конкретное место.
– Небольшую часть здания? – спросил он.
– Нет. Другое. Шиномонтажную мастерскую.
– Думаю, это не проблема. Скажите, где она, и я прямо сейчас позвоню Роджеру, попрошу, чтобы он соорудил вам еще одну модель.
– Мне не модель нужна, – объяснил я Назу, – а копия в натуральную величину. Я хочу, чтобы Роджер воспроизвел эту мастерскую в точности, до мельчайших подробностей. Далее мне потребуется, чтобы реконструкторы прогнали определенное событие, детали которого я обрисую позже. В качестве реконструкторов мне нужны дети, трое: пятнадцати, тринадцати и одиннадцати лет. Плюс один мужчина моего возраста. Всего четверо человек плюс помощники. Мне потребуется, чтобы они прогоняли это событие постоянно, безостановочно.
На том конце провода наступила пауза. Я представил себе офис Наза в сине-белом здании: то, как расставлены столы, подзорную трубу у окна. Через некоторое время он произнес:
– Как они с этим справятся?
Вопрос был резонный, но у меня имелся ответ:
– У нас будет несколько групп, сменяющих друг друга, как в эстафете.
– В эстафете?
– Да. Мы будем их чередовать.
На том конце провода наступила новая пауза. Я снова сосредоточился на его офисе, сжимая трубку. Наконец он ответил:
– Хорошо.
Его подчиненные нашли склад за городом, в Хитроу. Он был на окраине территории, принадлежащей аэропорту, – ряд старых ангаров для маленьких частных самолетов, из тех, что сдавались напрокат корпорацией, всем этим управлявшей. Там легко разместилась копия самой мастерской в натуральную величину, включая крышу с шинами и аляповатую модель жестянки бобов, плюс копия улицы перед ней, где парнишка в костюме «Мишлен Мэн» покачивался рядом с крутящимся щитом, гласившим «Автошины – Автошины», – а также, само собой, где липкая жидкость, вырвавшись из приборной панели, каскадами обдала меня с головы до ног.
Еще они заплатили настоящим рабочим из шиномонтажа, людям, сидевшим во время этого эпизода в кафе, полштуки – сущую ерунду, – чтобы те позволили Роджеру, Фрэнку и Энни прийти и составить подробный план всего, что было в мастерской: зафиксировать расположение полок, вещи на них, их размещение, возраст и рабочее состояние, размеры аляповатой модели жестянки бобов, станок внутри с его педалями и тисками, синюю трубку, наполненную воздухом, и так далее. Разумеется, требовалось, чтобы все инструменты работали. Владелец настоящей мастерской, кругленький человек лет сорока с чем-то, вышел и показал нам, как всем этим оборудованием пользоваться. Он позанимался с группой пятнадцатилетних ребят, пока те не научились окунать шины в воду и высматривать шелковистые пузырьки, ногами зажимать и крутить колесо, одновременно смазывая его клеем, тянуться рукой за спину, чтобы взять трубку с воздухом и подвести ее к вентилю, не поворачивая головы. На это ушло какое-то время.
Что касается позиций и движений, ими я, как и прежде, занялся сам. Я показал реконструктору-парнишке в мишленовском костюме, где стоять и покачиваться, а другим двум – как пинать туда-сюда его голову. Я заставил их пинать ее с минимальными затратами движений, стуча по ней ногами механически, словно они – зомби или роботы. Водителю, человеку, реконструировавшему мою роль, полагалось выходить из машины медленно. На него, как на консьержку, надели белую маску хоккейного вратаря, чтобы его личность не вытесняла собой мою – или, точнее, чтобы сюда не вмешивались вообще никакие личности. Мне нужны были только движения и слова, все без тени эмоций, нейтральное; нужно было, чтобы реконструкторы разыгрывали движения безо всякой игры, произносили слова безо всяких чувств, бесстрастными голосами, монотонными, как у моего пианиста. Старший из ребят должен вынуть шину из багажника, поднести ее к станку и закрепить; средний должен попытаться помочь ему поднять ее, а старший должен оттолкнуть его руку; младший должен подойти к ним, а потом притаиться за дверью. Я показал им, куда ступать, как поднимать, как пинать, где стоять. Большую часть времени они должны были просто стоять, абсолютно неподвижно.
Через десять дней мы готовы были начинать. Я велел построить возвышение, помост, слегка напоминающий оперную ложу, потому что любил наблюдать за действиями в моем доме сверху и хотел иметь подобную возможность и здесь. На случай, если мне вздумается перемещаться по самой территории реконструкции, я дал установку, что реконструкторов это смущать не должно. Однако начать наблюдать за реконструкцией я решил с помоста. На десятый день после исходного события, где-то во второй половине дня Наз подал мне знак, что все готово; я кивнул ему в ответ, и процесс начался.
Перед щитом «Автошины – Автошины» включили мощный вентилятор, чтобы заставить его крутиться. Спустя несколько мгновений синяя «Фиеста» медленно проехала по складскому помещению мимо парнишки в мишленовском костюме и остановилась рядом с тем местом, где двое ребят постарше пинали туда-сюда его голову. Вышел водитель в белой хоккейной маске. Старший парнишка медленно, монотонным голосом протянул:
– У… вас… тут… царапина.
Наступила пауза, потом водитель ответил:
– Знаю… я… не… по… этому… поводу.
Последовала новая пауза. Выходило хорошо, очень хорошо. Все они избегали встречаться глазами друг с другом, в точности как я их проинструктировал. Я испытал нечто среднее между чувством скольжения, возникшим, когда хозяйка печенки заговорила со мной на лестнице во время первой реконструкции в моем доме, и появлением мурашек, которые ползли у меня по правому боку в ряде других случаев. Это смешанное чувство усилилось, когда мы дошли до места, где парнишка протянул:
– Я… и есть… настоящий.
Когда произошел взрыв липкой голубой жидкости, я, хоть и намеревался покинуть свою ложу и спуститься к машине, чтобы понаблюдать, обнаружил, что прирос к земле. Мне было видно игравшего меня реконструктора, которого облило на водительском сиденье: ноги раздвинуты, руки приподняты над рулем, тело бессильно под обрушившимися на него двумя литрами. Смешанное чувство стало еще сильнее, и я оказался прикован к своему месту на помосте. Спуститься мне удалось лишь во второй раз, когда это чувство улеглось. На этот раз я стоял у машины и наблюдал, как хлещет жидкость. Фрэнк с Энни создали в машине целую водопроводную мини-систему, которая всасывала голубую жидкость в мешок, разрывавшийся при втором включении двигателя. Хлестала она не совсем так, как надо, но дело было сложное. На то, чтобы подправить этот момент, ушло еще два прогона. Имелись и другие мелкие неполадки: неправильно было установлено давление воздуха в синей трубке; запаска была недостаточно грязной, чтобы должным образом запачкать парнишкин комбинезон – вещи довольно мелкие. В целом же все прошло хорошо – очень хорошо.
