Анна Каван, в девичестве Хелен Эмили Вудс, родилась в Каннах в 1901 году. Еще в младенчестве родители отослали ее в Англию с французской кормилицей, от которой девочка с молоком впитала отвращение к холоду — так, во всяком случае, объясняла свою неспособность переносить низкую температуру сама Каван. Мать Хелен была женщиной состоятельной, эффектной и болезненно властной; отец умер, когда ей было тринадцать, предположительно покончив с собой. Воспользовавшись первой же возможностью вырваться из-под материнской опеки, Хелен вышла замуж за инженера Дональда Фергюсона и отправилась с ним в Бирму. В 1929 году за подписью Хелен Фергюсон в Лондоне вышел ее первый роман «Заколдованный круг». Это вполне реалистическая книга про двух сестер, безуспешно пытающихся вырваться из затхлой английской провинции. Через год был опубликован ее второй роман «Оставь меня в покое», посвященный противостоянию юной сироты, насильно выданной замуж, и ее мужа, требующего, чтобы она отказалась от стипендии на обучение в Оксфорде. Роман стал реакцией Каван на первый год совместной жизни и обозначил еще один ключевой мотив в ее творчестве. Мужчина, желающий безраздельно обладать женщиной исключительно ради самого факта обладания, — персонаж, который распознается и в главном герое «Льда», и в его альтер эго. В этот вполне реалистический роман пробралась одна существенная странность, проявиться которой суждено было позднее, — главную героиню «Оставь меня в покое» зовут Анна Каван.
Семь лет спустя, на волне эмоционального срыва, вызванного разводом со вторым мужем, Хелен пыталась покончить с собой и попала в швейцарскую психиатрическую клинику, опыт пребывания в которой она изобразила в «Доме умалишенных» (1940) — первой книге, подписанной новым именем. Выйдя из лечебницы, она не только кардинально изменила литературный стиль, но, решив полностью отгородиться от прошлого, присвоила себе имя (не псевдоним — все документы были переоформлены) своего же персонажа. Пожалуй, это первый и до сих пор единственный случай в мировой литературе.
Неоднократные попытки суицида, как и периодическое лечение в психиатрических клиниках, как правило, связываются с ее зависимостью от героина. Видимо, Каван пристрастилась к наркотикам еще в середине 20-х, когда вращалась в среде профессиональных автогонщиков, и употребляла их до конца дней. И, хотя напрямую тема героина раскрыта только в книге «Джулия и базука» (базукой Каван называла шприц), вышедшей уже после ее смерти, манера автора перемещать героев из одной плоскости повествования в другую, не пользуясь ни курсивом, ни отбивкой, ни красной строкой, напоминает наркотические видения, которыми можно управлять произвольно, игнорируя внешние раздражители. Существует соблазн и «Лед» посчитать метафорой белого порошка, раствор которого Каван вкалывала себе ежедневно в течение десятилетий. Однако это было бы попыткой запихнуть большой роман на полку с аддиктивной субкультурой, к которой Анна Каван имеет лишь опосредованное отношение.
Несмотря на зависимость от героина и психическую неуравновешенность, Каван была человеком чрезвычайно деятельным. Она издала двенадцать книг, занималась живописью, фотографией, выращивала бульдогов, была успешным дизайнером интерьеров. Каван всю жизнь путешествовала и подолгу жила в США, Австралии, Новой Зеландии, Франции, Швейцарии, Бирме. Отсюда, надо полагать, и мотив бесприютного, не вполне осмысленного скитания, так ярко обозначенный в романе «Лед». А удивительная худоба и редкий цвет волос героини — несколько гипертрофированные черты автопортрета той, что хотела стать «одним из самых оберегаемых секретов в мире». Через год после публикации своей главной книги Анна Каван скончалась от сердечной недостаточности (или передозировки) в возрасте 67 лет.
При жизни ее сравнивали с Вирджинией Вульф и называли сестрой Кафки. Книги Каван были переведены на испанский, итальянский, французский, голландский, датский и японский языки. Однако широкая известность и признание пришли лишь в конце прошлого века, когда несколько предвосхитивший время корпус ее произведений оброс достаточным объемом литературной массы, чтобы претендовать на отдельный жанр.
Возвращаясь к понятию слипстрим, интересно вспомнить, что в литературу оно пришло из авиации, где обозначает воздушный вихрь, создающийся за винтом в процессе полета. Таким образом, наиболее точным переводом этого апофеоза странности в литературе будет «завихрение».
Это литература фантазийного волюнтаризма, где причинно-следственные связи держатся на волоске, а обостренные до предела чувства несравнимо важнее логики. Вполне реалистичное изображение вдруг подергивается мелкой рябью, и из глубины подсознания всплывают на поверхность совершенно неожиданные образы и картины. В одном из рассказов Каван так описала источник своего вдохновения: «…это плазма чудного сна, текущая вдоль жизненного пути, но по совершенно независимой от него траектории».
В отличие от фантастики или киберпанка, слипстрим не подразумевает псевдонаучных объяснений. Влияние науки, технический прогресс проявляются в подспудном напряжении, вызванном тотальной зависимостью от технологий, которыми каждый из нас пользуется, но мало кто представляет, как они работают. Когда функции осознания добровольно переданы, а кому — неизвестно, когда то, что сейчас под контролем, может в любой момент обернуться тотальным хаосом, ситуацией, где старые правила не работают и нужно придумывать новые.
Не зацементированные критерии жанра позволяют отнести к слипстриму многие произведения литературы, кино и прочего. К нему относят «Быть Джоном Малковичем» сценариста Чарли Кауфмана, американский телесериал «Остаться в живых» и английский — «Жизнь на Марсе», фильм «Слипстрим» Энтони Хопкинса. Первым русским слипстримом можно назвать «Нос» Н.В. Гоголя. Все эти произведения объединяет сюжетообразующее допущение, внятно разъяснить которое не в состоянии и сам автор, и корни которого — в подсознании.
В конце 1980-х была предпринята попытка создать новую рыночную нишу и, обозначив ее как слипстрим, поместить туда «странные» книги, не вписывающиеся в устоявшиеся рамки фантастики и мейнстримовой литературы. Превратить жанр в маркетинговую категорию, чтобы в книжных магазинах между полками с фэнтези и любовными романами был стенд со слипстримом, не получилось, однако термин прижился, по крайней мере, в англоязычной критической литературе, и вместе с одним из главных романов этого направления заживет, надеюсь, и в русском языке.
Дмитрий Симановский
Блуждающий болотный огонек (лат.). (Здесь и далее примечания переводчика).
Спасайся, кто может! (франц.)
