Сынок раскинулся, как ветвистое дерево, в огромном кресле, сделанном явно не для него, а по заказу кого-нибудь из звёзд NBA. Он сразу взял быка за рога и в лоб спросил нас, кому и что мы говорили в Рязани по поводу всего этого безобразия с металлическим ломом. Мы были к этому готовы и прекрасно знали, как отмазываться.
— Да, в общем, что мы могли сказать, — пожал плечами Чик. — Мы же сами ни хрена не знали. Ящик упал с кара, от него отвалилась доска. Кузьмичи начали смеяться, а один увидел там какую-то запчасть с для своей тачки. Мы дали ему номер офиса — он хотел её обменять на что-то, я не знаю.
— А зачем вы это сделали? — спросил Сынок с претензией на угрозу, однако напугать он мог разве что какого-нибудь заштатного Дон-Кихота, который к тому же не накушался колёс за пару часов до этого. — Какого хера вы дали наш телефон непонятно кому?
— Так ведь никто нам не говорил, что этого делать нельзя, — сказал Чик, удивлённо пялясь на Сынка своими простодушными красными глазами. — Если бы нам с самого начала сказали, что здесь какая-то тайна, мы бы, понятное дело, молчали.
— Мы думали, что раз уж нас наняли, то дадут нам сразу все расклады, — поддержал его я. — А если чего-нибудь не сказали, значит, так и надо, и ничего тайного в этом нет.
— Хм, — поморщился Сынок, уставившись на Чикатилины подошвы, которые танцевали какую-то мягкую, но резвую чечётку. — А самим нельзя было догадаться?
— В принципе можно. Но мы не догадались, — смутился Чик, пытаясь утихомирить непослушные ноги. Получалось это у него, как и следовало ожидать, очень плохо.
— Там ещё эти грузчики, они все начали смеяться. Дескать, вот опять металлолом отправляют. Все выглядело так, как будто для них это самое обычное дело. Как будто у них там каждый день такое происходит. — Мои ноги тоже пускались в пляс независимо от того, что творилось в мозгу. Но самая большая подстава заключалась в том, что мне дико захотелось блевать, и я в любой момент мог извергнуть фонтан прямо на заваленный офисной утварью стол Сынка. — Мы даже и подумать не могли, что в этом есть что-либо… ну, нестандартное. Если бы вы нас ввели в курс дела с самого начала…
— Ну ладно, ладно, — отмахнулся Сынок. — А что этот грузчик?
— Он ничего не менял и в ящик не лазил, это точно. Мы сами прибили доску на место, всего через несколько часов. Потом установили ящик в вагоне. Вагон запечатали… Так что движок на месте, или что там он хотел…
— Да нет, не в этом дело, — поморщился Сынок, ёрзая в кресле. Мы ему завидовали белой завистью, потому что нам тоже страсть как хотелось поёрзать, походить, помахать руками. — Я имею в виду, что он за человек? Как зовут, фамилия?
— Ну уж этого мы не помним. — Чикатило воспользовался случаем и развёл руками. Мне показалось, что он сейчас начнёт делать какие-то идиотические ножницы из утренней зарядки — так велико было написанное на его лице нежелание сводить их обратно и вообще принимать статичную позу. — По-моему, его звали Валеркой. Хотя там было много Валерок, всех кузьмичей обычно зовут Валерками. А может, Володька… Вы поймите, их же там было как грязи, там просто всё кишмя ими кишело.
— То есть простой трудяга, да? И ему действительно был нужен только этот блок, ничего больше?
— А что ещё может интересовать таких людей? Дешевые женщины, паленый алкоголь и запчасти для автомобилей производства СССР.
Сынок не то чтобы облегчённо вздохнул, но как-то расслабился, что ли. Он вообще не казался нам созданным для занимаемой должности. Это был интеллигентный парень, закончивший супербуржуазный колледж не то в Швейцарии, не то ещё в какой-то горнолыжно-курортной зоне. Оленька рассказывала, что он мирно пасся где-то в своих альпийских лугах, пока папаша не вырвал его оттуда и властным словом не усадил в это самое безразмерное кресло. Папа стал стар, и дело клана надо было продолжать. Клан был не то чтобы бандитский и совсем уж криминальный — просто мошенники довольно крупного полёта. Такие люди были бы даже симпатичными, если бы не морочились так по поводу своего бизнеса. Хотя как можно не морочиться, занимаясь такими делами.
Сынок ещё немного поговорил с нами ни о чём, а под конец совершенно неожиданно предложил сотрудничать и в дальнейшем. Видимо, он рассудил, что раз уж его шифровки дают сбои, то лучше иметь своих пролетариев, слегка посвященных в таинство — чем меньше людей будут причастны ко всему этому, тем лучше. Он сказал, что отправки проводятся примерно раз в месяц, так что в среднем выйдет две недели через две и пятьсот долларов оклада. Нас это устраивало — нас под этой штукой вообще всё устраивало, мы бы обрадовались, даже если бы он предложил нам офисную работу с шестидневкой и ненормированным графиком.
— Слушайте, мужики, — окликнул он нас уже на выходе. — Не подумайте ничего такого, мне просто интересно. Вот этот ваш вид, бороды, серьги… Я таких видел в Европе, а у нас вашего брата как-то не шибко много. Вы кто — неформалы? Или музыканты?
Мы ответили, что мы просто так, сами по себе. Все как-то привыкли растасовывать людей по всяким обществам, организациям, объединениям. Вешать ярлыки. Хотя, наверное, они правы — люди сами любят вешать на себя ярлыки, даже те, кто вроде как выступает против этого. Все сами разбегаются по партиям, тусовкам, неформальным объединениям молодёжи, чтобы можно было себя как-нибудь назвать: коммунистом, панком, гринписовцем — какая разница. Так что Сынка можно было понять с его глупыми вопросами.
— Приятно было познакомиться, — сказал он нам перед тем, как за нами закрылась дверь. Мы ответили что-то взаимное и на всех парах понеслись к туалету, где хором извергли из себя всё, что находилось в наших желудках.
— Пошли к Оленьке, — предложил Чикатило, потягивая мне подушечку «Орбита Винтерфреш». — Надо успокоить это небесное создание и сказать ему, что ничего страшного не произошло, и даже наоборот.
— Для неё как раз произошло. Пока мы будем работать на Сынка, она всегда будет чувствовать себя не в своей тарелке.
— Ну и хорошо. Здешние тарелки не для Оленьки. Она слишком возвышенная.
— Ты идеализируешь Оленьку.
— Да. Я идеализирую Оленьку. Причём я делаю это умышленно. Я бы даже сказал, я её идеализирую в квадрате. Вещи и люди таковы, какими мы хотим их видеть. И ничего не говорите мне в ответ, батенька, я не хочу слушать ваши грубые реалистичные контраргументы.
Мы постучались в дверь отдела кадров. Оленька с кем-то говорила по телефону. Как ни странно, просили Чикатилу.
— А, вот он, сейчас, — сказала Оленька в трубку. — Алёша уже просто иззвонился, он меня достал. Кто дал тебе, Чикатило, право раздавать кому попало мой рабочий телефон?
— Если ты будешь на меня наезжать, милая Оленька, я начну раздавать кому попало ещё и твой домашний. У тебя высокий рейтинг, и меня прямо осаждают толпы желающих узнать твой домашний номер.
Оленька засмеялась и протянула Чику трубку. В тот день все ругали нас за раздачу телефонов, наверное, так тогда легла фишка.
На том конце провода обдолбанный Алёша хотел узнать, вырвало ли нас от трамала и как нам вообще. Он специально не стал нам рассказывать про рвотный эффект, который эти долбаные таблы иногда вызывают у новичков. Он остался доволен своей шуткой и благостно смеялся там у себя, в какой-то телефонной будке или откуда там он звонил. Хренов Чебурашка. Это были какие-то совсем уж наркоманские приколы, блин, они там все потихоньку начинали торчать. Когда мы с Чикатилой говорили об этом, нам становилось не по себе. Поэтому мы старались об этом не говорить.
Потом Оленька похвасталась тем, что её вовсю мутит Сынок. Было бы странно, если бы он её не мутил — такие парни обычно бывают настоящими сексопатами, они не суют свои половые члены разве что в гнёзда ласточек-береговушек. Оленька гордо заявила, что она ему никогда не даст и что ей доставляет Удовольствие флиртовать с ним, доводить его до белого каления и непроизвольной эрекции.
— На самом деле он нормальный парень, — говорила она, — просто не в моём вкусе. Он занимается тем, что ему предначертано папой, у него никогда не было нормальной молодости с тусовками и движами. Мимо него кое-что прошло, так что мне его даже жалко.
— Это он тебе так сказал, что мимо него что-то там прошло?
— Ну, да.
— Это враньё. Он просто давит на жалость. Если мужчина пытается затащить женщину в постель, взывая к ее жалости, значит, он доведён до предела.
— Фу, Чикатило. У тебя всегда всё сводится к постели. — Оленька сморщила нос и посмотрела на Чика взглядом, призванным означать, что именно из-за этого у них с ним ничего не получилось, хотя на самом деле причина заключалась совсем в другом.
— А как ты думала, родная? Всё в мире сводится к постели и — иногда — к продуктам питания.
Мы поговорили в таком ключе ещё минут двадцать, а потом Оленька сказала, что ей пора работать. Можно сказать, она выставила нас вон, отчислила со своего рабочего места, хотя нам так хотелось пообщаться. Мы, ясное дело, не обиделись. Мы были взрослыми парнями и понимали, что это нормально. Что у всех, кроме нас двоих, на рабочем месте принято работать, а не заниматься всякой хернёй. Не трепаться с двумя бородатыми обдолбками с воспалёнными глазами и завышенной тягой к телодвижениям.
