Наш маленький бенд из трёх человек выходил на тесные сцены полутёмных клубов. Нас слушали сидя, никто не кидался нижним бельём, но я чувствовал, что, как ни странно, нас понимают. Это была совершенно другая музыка и другой мир. Именно тогда я понял, что окончательно готов связать свою жизнь с рок-н-роллом, и мне не нужны все эти крайности в виде наркотиков или высшего образования. Я не верил, что смогу прожить так долго.
Все мы на тот момент были увлечены локальным успехам нашей группы, чтобы заметить странности, что происходят с Лисом. Я думал, он сильно устаёт от гастролей и записи альбома, но это было что-то глубже и серьёзнее. Видения его мира грозили расколоть череп изнутри. Кто-то держит их под контролем, но Лис воровал у них свою жизнь. Я видел, как каждое выступление выпивает его о капли. Я спрашивал: «Что случилось?», он отвечал, что всё идёт своим чередом. А потом Лиса просто не стало. Он уснул и больше не проснулся. Кровоизлияние в мозг.
И я столкнулся с другими реалиями. Все мы знаем, что где-то есть смерть. Мы даже почти смирились с мыслью, что умрём, но всё это кажется чем-то далёким, пока не умрёт кто-то из близких нам людей. «Ничего, зато он меня никогда не предаст», — тяжело вздохнул я, стоя на его могиле с простеньким деревянным крестом. За эти два года он дал мне больше, чем другие за всю жизнь.
Я давился странной тоской, катался всё время в трамваях по кругу, попивая портвейн. И никто мне больше не был нужен. Я научился жить в самом себе. Но однажды я плюнул на всё, сел в поезд и отправился в большой город, в надежде стать его безликой крупицей. В Москве я был лишь однажды и ничего кроме клуба и метро не запомнил вовсе. Так что это был странный эксперимент. И вот я стоял один посреди города возможностей и не знал, что мне делать дальше. Хотелось жрать, спать или вовсе сдохнуть. Я просто ходил по улицам и заглядывал в лица. Я не знаю, что я искал. Всем было совершенно на меня наплевать.
Я толком не помню, как познакомился с парочкой наркоманов, которые предложили мне пожить у них за символическую плату. Я их боялся, но они, очевидно, принимали меня за своего. Варили мет на кухне, радовались жизни и искали по квартире жучки и скрытые камеры. Глядя на них, мне не очень хотелось приобщаться к миру «винтовых». Я вечно переживал, что они могут у меня что-то спереть, поэтому делал себе тайники в паркете и спал в обнимку с басом. Я подрабатывал грузчиком в супермаркете. Тратил все деньги на пиво и еду, к концу первого месяца я начал ощущать этот бессмысленный круговорот жизни. Жить, чтобы жрать и спать, просто для того, чтобы на следующий день найти в себе силы пойти на работу.
Я пытался найти себе группу по объявлением в Сети. За время поисков я познакомился с огромным количеством придурков всех мастей. Наивные девы и готик-метал, кавер-группы престарелого русского рока, гаражные банды школьников, безликие хеви-метал группы с патриотическими текстами. Я думал, что сойду с ума. Я всё ненадолго осел в одной хард-рок команде, но вся их вторичность казалась мне слишком скучной. В итоге меня выгнали с формулировкой: «Из-за тебя у нас сбивается барабанщик». Как это, я до сих пор не понял.
Герман подобрал меня как раз вовремя, потому что я уже начал впадать в отчаянье, разочаровавшись в столичной сцене. Когда он ко мне подошёл я немного опешил, честно, понятие не имел, что такому готичному типу надо от меня. Он выглядел жутко, но чертовски круто. Никто из нас тогда и не знал, что это будет началом самой крепкой дружбы. А вот Макса я поначалу боялся. Он был из тех, кто выражает своё презрение всему миру, не сказав ни слова. Он будет долго присматриваться к незнакомому человеку, прежде чем решит, что тот достоин его слов.
Мы потусовались годик по Москве и по России. Этого времени нам хватило для того, чтобы понять, что здесь нам больше делать нечего.
Герман Кроу.
Мы встретились в лондонском аэропорту. Просто стояли и смотрели друг на друга как две статуи, боясь нарушить иллюзию объятьями. И я и Макс были поражены и обездвижены. Дани я вообще не сначала не заметил. Не смог поймать в фокус своих глаз его внушительную фигуру.
— Зачем ты взял с собой эту гитару? — выпалил я вместо приветствия.
— Просто я должен держаться корней, — ответил Макс, глядя сквозь меня.
На языке вертелось куча невысказанных слов: «Пацаны, я так рад, что вы приехали! Охрененно, что так получилось», но нам оставалось только молчать и пялиться друг на друга.
Я махнул рукой, зазывая их вслед за собой. Главное, только не потеряться в толпе. Мы погрузились в такси. Шёл густой и липкий снег. Макс прильнул щекой к окну, стремясь разглядеть что-то в белом мареве Лондона.
— Почему ты молчишь? — спросил я вдруг.
— Не хочу рушить иллюзию. Скоро проснусь, и рядом не будет тебя, зимнего Лондона и нас всех тоже не будет.
Я молча обнял его, чувствуя даже сквозь куртку его острые плечи. Он положил голову мне на колени.
— Ты даже не представляешь, как мне хреново, — сказал он вдруг. — Я никогда раньше не летал самолётом. Я думал, что мы разобьёмся или моя голова взорвётся от этих перегрузок.
— Надо было проблеваться, — подал вдруг голос Дани.
Макс издал сдавленный смешок, снова погружаясь в свою тёмную медитацию на моих коленях.
Дома нас встретил Джек Ди, из-за его плеча выглядывал вечно испуганный Майк. Ему в отличие от драммера не нравилась идея проживания под одной крышей с неизвестными парнями из России. Я его даже в чём-то понимал, но сам был вынужден ютиться на этом флэту. Говорят, я был хорошим гостем.
Макс вяло поздоровался, бросив дежурное: «Hi, guys!». Дани и того сказать не мог.
В моей комнате не было ничего кроме гитар, сломанного шкафа и тонкого матраса на полу. Непривычная роскошь — быть животным. Кто сказал, что человеку действительно нужна кровать и трёхразовое питание? За два месяца в Лондоне я подавил в себе все зачатки конформизма. Макс рухнул на матрас, отбирая у меня единственную подушку. Мы пытались разместиться там втроём, но было слишком тесно, и кто-то постоянно оказывался на полу. Наконец дани не выдержал и отправился на кухню распивать вместе Джеком литр «Столичной». Они быстро нашли общий язык, при условии, что Дани ни слова не понимал по-английски. В школе он лишь худо-бедно выучил немецкий.
Мы легли спать, но сон мой оказался недолгим. Через пару часов меня разбудил Макс и сказал:
— Здесь всё в крови… Где-то здесь осколки моего черепа…
Я посмотрел в его глаза, они были закрыты.
— И если ты хочешь, то можешь потрогать мой мозг… он, кажется, ещё жив, — продолжал он.
Я разбудил его, вырывая из царства кошмаров. Оказывается, этот бред посещал его почти каждую ночь.
— Это каждый раз, когда у меня мигрень, — признался он. — Невыносимое чувство. Ты… это, чувак, извини, что разбудил.
В последующие дни у меня складывались впечатления, что я вижу перед собой совершенно другого человека. Я знал его, как милого отзывчивого парня, всегда готового прийти на помощь, и как отъявленного буйного психопата. Сейчас же предо мной был кто-то молчаливый и замкнутый. Он скользил по квартире словно тень, чертил какие-то символы углём на стенах, пугался каждого шороха. В редкие минуту своего хорошего настроения, он становился просто отвратительным.
— Напились мы с одной герлой как-то раз. Вот она прямо голая и уснула. Я всё её разбудить пытаюсь, а она ни в какую. Взял я тогда её мобильный и в пизду ей засунул и стал звонить. Вибрация на всю идёт. Она только во сне постанывает, но не просыпается. Так и продолжалось, пока телефон не выпал.
— Да ты поехал! — сказал я ему.
— И это мне говорит человек, который ебал родную сестру.
Мы постоянно таскались гулять. Макс принципиально не хотел платить по два фунта за метро, поэтому заставлял меня шататься везде пешком. Он был выносливый как лось, чего не скажешь обо мне. Даже для Дани двадцатикилометровые прогулки оказались не из лёгких.
— Города — это всё, что меня вдохновляет, когда люди потеряли цену, — выдохнул Макс, но тут же сменил тему. — Ты когда-нибудь сидел в Тауэре, мой друг? — спросил он.
Я покачал головой и ничего не ответил.
— Я сидел там и ел крыс. Двадцать хуевых лет я ел крыс, мечта увидеть кусочек неба. И вот я вижу его, а оно цвета дерьма.
Он заглянул мне в глаза. В них блестели отголоски безумия.
— Но я ничуть не расстроен, мой друг. Дерьмо — это наше всё.
Мы зашли в общественный туалет, чтобы занюхать «фен». На двери красовалась надпись, сделанная чем-то буровато-коричневым: «Худшая параша Британии».
— Давайте ебаться! — закричал Макс, расплёскивая ногами лужи дерьма на полу. — Вот оно святое! Самое лучше место для концерта. Лучшее для святого причастия.
Но стоило ему занюхать белую дорожку, как всё вмиг прошло и вернулось на круги своя. Он стал более вменяем, чем казался раньше.
