Впрочем, довольно.
В самом деле, откуда берется шампанское для чемпионов? Где именно, в каких неведомых подземельях живет игристое вино прежде, чем дива, сошедшая с журнальной обложки, вложит вам в руки здоровенную бутыль? Тайна, покрытая мраком. Едва лишь пальцы Акила сомкнулись на горлышке, общий гул прорезал отчаянный вопль Флейшмана: «На пробку посмотри, Саенц!»
Все случилось одновременно. Заметив, как шевельнулась рука в кармане доктора, разобрав сквозь шум резкую, невнятную команду из-под бандитской шляпы Габриелы, Азафран дернулся, чтобы вырвать у друга шампанское. Но время застыло вязкой болотной жижей. То, что произошло потом, он прокручивал в голове миллионы раз. Акил Саенц, Чемпион Всего Мира, величайший в истории велогонщик, опустил глаза, и пробка выстрелила, как ей и положено — разве что гораздо громче. Торжествующий гомон стал затихать, волнами откатываясь вдаль, точно посреди объятого пламенем луга выпустили мощную струю инертного газа.
Следующая сцена разыгралась в мире умирающих звуков.
Голова Саенца подпрыгнула от удара: пробка ударила в лоб, да там и осталась. За нею тянулись две перевитые прозрачные трубочки, сквозь одну из которых, судя по тому, как она содрогалась, прокачивали некую жидкость под жутким давлением. Ошарашенное недоумение на лице Акила стремительно сменилось маской ужаса и агонии. Но только на миг. Патруль отлично видел, как опустела первая трубка и по обеим побежала пунцово-серая смесь.
Еще пара секунд — и тонкие шланги проворно втянулись обратно, будто в трубу пылесоса, пробка отскочила от черепа и прыгнула в бутылку. Голова к тому времени была уже стерильно чиста: из провинченной во лбу дыры не упало ни капли, когда тело чемпиона, выскользнув из рук Азафрана, рухнуло на подмостки.
И хотя задние ряды по-прежнему страшно напирали, передние отпрянули назад. Бутылка прокатилась по гладкоструганым доскам, упала через край и вдребезги раскололась. Внутри обнаружилась крохотная помпа типа «НАСА» и моток из трубочек. По щебню расплескалось около литра мощного раствора вперемешку с тающими аминокислотами — вот и все, что осталось от очага разума велогонщика.
Патруль поискал глазами Флейшмана. Как и все вокруг, доктор замер на месте, словно статуя ужаса, облаченная в человеческие одежды. Прошел год. Или доля макросекунды. Микель с неожиданной легкостью вышел из мнимого ступора, и первый же его взгляд обратился на Азафрана. Ни угрозы, ни ледяного безразличия. Напротив, доктор улыбнулся. И еще пожал плечами: дескать, жаль беднягу, чего только не случается, верно? После чего вынул руку из кармана, не отрывая взора от Патруля, повертел между пальцами некое устройство размером с монету и бросил через плечо, под ноги окаменевшей толпы. Снова пожал плечами: да, мол, друзьями мы, конечно, не были, а все-таки правда, не повезло парню. И повернулся, чтобы окончательно раствориться среди зрителей.
Иногда мы действуем, сами не зная, откуда что берется, не успев подумать о последствиях. Патруль и сейчас не может связно вспомнить, как это произошло. Помнит, как ветер засвистел в ушах, когда он бросился на землю с вершины подиума; как хрустнули осколки под ногами и как он нащупал самый длинный из них, упруго выпрямляясь после прыжка. Словно в тумане, припоминает обернувшееся к нему бледное лицо Флейшмана, который суетливо пробирался самым легким путем — вдоль низенького барьера между реальным треком и движущимся «кич-парадом» призраков из прошлого. Еще немного — и народ поредеет, убийца перестанет толкаться локтями, беспрепятственно пойдет, а затем и побежит на свободу, к солнечному свету, сядет в автомобиль и спокойно умчит, куда ему вздумается.
Азафран понятия не имеет, как очутился на транспортере. Но знает, что бежал по нему, размахивая смертоносным лезвием. Латексные куклы летели в стороны и падали с омерзительным треском. Еще мгновение — и Патруль настиг бы преступника, оставалось лишь крепко зажать его голову и полоснуть по горлу.
Микель оглянулся и все увидел. Оценив положение, он раскидал зевак и тоже вскочил на почти остановившуюся ленту, чтобы кинуться наутек, лавируя между крашеными идолами.
Однако он просчитался. Азафран бегал гораздо быстрее. Флейшмана он догнал у самого устья туннеля. Враги застыли на месте. Лента дюйм за дюймом влекла их обратно. Патруль, точно гипнотизер, медленно раскачивал сверкающим оружием перед носом доктора. Поняв, что пути назад отрезаны, Микель задергался и неприлично заскулил.
Флейшман явно не желал кидаться в черную дыру, извергающую прославленных мертвецов и пронзительный механический скрип, даже если бы это спасло его вены от грозного стеклянного кинжала.
В туннеле царил полумрак. При свете тусклых сигнальных огней Патруль отшвырнул осколок прочь, чтобы ненароком самому не наткнуться, и бросился на черную шатающуюся фигуру. Противник шарахнулся в сторону — и беспомощно повис на огромном барабане, который и приводил в движение ленту. Азафран ухватил доктора за ноги, однако неуклонное вращение барабана вскоре вернуло мужчин на горизонтальную поверхность. Разъяренный велогонщик поднял врага за шиворот, но Флейшман уже не сопротивлялся. Его бесчувственное тело казалось простой вязанкой хвороста.
Постепенно привыкая к болезненному желтому свечению мутных полусфер, глаза Патруля стали различать на стенах бесчисленные тени от гигантской шестеренки, что поворачивала приводное устройство ползучего трека, по которому безостановочно катились исторические знаменитости. Тяжелая цепь медленно наматывалась на зубчатое колесо в направлении, обратном движению ленты. Звенья и острые зубцы вплотную смыкались друг с другом, как им и следовало.
Нужно ли еще что-то объяснять?
Возможно, Микель уже был парализован. Во всяком случае, бороться с ним не пришлось. Азафран подтащил тело к самому краю трека и прокатил навстречу движению.
Гонщик действовал не из ненависти: он смертельно устал ненавидеть. Поэтому, когда отточенные зубья вонзились в еще живую добычу, которая именно в этот миг обрела ясное сознание, и туннель огласили звуки, не поддающиеся никакому описанию, Азафран не ждал, не упивался местью. С решимостью самоубийцы он бросился с двух-трехметровой высоты на бетонный пол, подвернул себе лодыжку и, даже не заметив этого, в отчаянии огляделся вокруг. Под ногами зияла другая бездна, истинная тьма, куда и возвращалась лента после поворота.
С этой ремонтной площадки бетонные ступени вывели его наверх, к железной двери. Патруль дернул за ручку — и солнце безжалостно полоснуло его по глазам.
Сморгнув слезы, избавившись от лиловых танцующих пятен, Азафран увидел себя на настоящей трассе, по-прежнему в Храме, но уже на границе света и тьмы, а впереди, на стоянке гоночных машин, он различил крохотную, однако весьма обворожительную фигурку. Де Зубия высоко подпрыгивала и махала ему руками.
Мужчина был изнеможен до предела. И все-таки побежал.
Без лишних слов пара опрометью бросилась за угол, к позабытому всеми «диабло». Застоявшийся мотор огласил окрестности пронзительным визгом. Машина развернулась на девяносто градусов и пулей вылетела на гоночную трассу. Где-то позади бушевала толпа. Еще немного, и у всех на глазах мимо подиума проплывет обезглавленное тело, кровь и плоть посреди латекса. Оставался только один выход.
Нельзя описать словами весь ужас падения с Ла-Редондес, но едва ли не хуже приходилось через несколько минут, когда колеса с ревом огибали Ле-Барат. Стоило Патрулю осознать, что единственная надежда для них — устремиться к вершине Шез-де-Диабле, а главное — что Перлита и на миг не допускает мысли о какой-то там опасности, мужчину охватило философское настроение. Безумно жаль, конечно, крошку Иридасею: так мало повидала на свете… (Девочка безмятежно пускала пузыри на заднем сиденье.) С другой стороны, еще можно погрезить о блаженной жизни, которую они провели бы втроем, не ведая гроз и несчастий.
После короткого спуска, во время которого у седоков чуть не повылезали глаза, казалось, автомобиль очень медленно и осторожно воспарил над землей.
Трудно сказать, что сыграло решающую роль — инженерный гений создателя трека или материнский инстинкт де Зубии. Может, все сразу.
На последнем вираже Перлита выжала-таки сто двадцать км в час, на которые, собственно, и была рассчитана трасса. Такой близкий и такой далекий пик манил друзей, громко взывая: «Эй, это же я, неколебимый утес на твердой планете. Идите ко мне!» И тут разогнавшуюся машину занесло; послышался громкий хруст и некое злое шипение. «Диабло» бешено затрясся.
Ла-Редондес-Комплеха неисправимо пострадала от аварии. Азафран приготовился рухнуть на острые скалы. Он бросил прощальный взгляд на де Зубию: дама рулила, точно заправский гонщик, сияла глазами и преглупо улыбалась до ушей. Патруль обернулся: малышка лежала на спине, размахивая ручонками из стороны в сторону, и делала «бррр, брррр», а над нею, за щелью заднего окна, проносился мимо разрушенный участок дороги, похожий на останки распадающегося лайнера. Колеса машины отчаянно застонали, но все же ухитрились выползти на твердую землю.
