Билли, Тони и мертвую Пизду.
Биллу пришлось подняться с песка, чтобы отлить, а поскольку его учили манерам девятнадцатого века, отлить он отошел на несколько шагов по пляжу. Когда друг удалился, Тони стянул простыню и посмотрел на мертвое лицо сплетении и колыхании водорослей, в соленом утреннем воздухе. Тони смотрел на это лицо, а Билл ссал у берега. Милое доброе лицо, носик чуть остренький, но очень хороший рот, и тут, когда тело ее уже начало застывать, он склонился к ней, очень нежно поцеловал ее в губы и сказал:
– Я люблю тебя, сука мертвая.
И накрыл тело простыней.
Билл стряхнул последние капли, вернулся.
– Мне еще выпить нужно.
– Давай. Я тоже глотну.
Тони сказал:
– Я ее от берега отбуксирую.
– А ты хорошо плаваешь?
– Не очень.
– А я хорошо. Я и отбуксирую.
– НЕТ! НЕТ! – заорал Тони.
– Черт побери, хватит орать!
– Я сам ее отбуксирую!
– Ладно! Ладно!
Тони еще раз хлебнул, стянул простыню вбок, поднял тело и медленно зашагал к волнолому. Мускатель ударил в голову сильнее, чем он предполагал. Несколько раз большие волны сбивали их с ног, вышибали ее у него из рук, и он отчаянно барахтался, бежал, плыл, стараясь отыскать в волнах тело. Потом замечал ее – эти длинные, длинные волосы. Совсем как у русалки. А может, она и была русалкой.
Наконец, Тони вывел ее за волноломы. Стояла тишина. На полпути между луной и рассветом. Он проплыл немного с нею рядом. Очень тихо. Время внутри времени и за пределами времени.
Наконец, он слегка подтолкнул тело. Она отчалила, наполовину погрузившись, и длинные пряди ее клубились вокруг тела. Все равно она оставалась прекрасна, хоть мертвая, хоть какая.
Она отплывала от него, попав в какое-то течение прилива. Море взяло ее.
Тут он неожиданно отвернулся, заспешил, загрёб к берегу. Казалось, он очень далеко. Последним взмахом оставшихся сил он выкатился на песок, словно волна, перебитая последним волноломом. Приподнялся, упал, встал, пошел, сел рядом с Биллом.
– Значит, ее больше нет, – произнес Билл.
– Ну. Корм акулий.
– А как ты думаешь, нас поймают?
– Нет. Дай хлебнуть.
– Полегче давай. Там уже на донышке.
– Ага.
Они вернулись к машине. Билл сел за руль. По пути домой они спорили, кому достанется последний глоток, потом Тони вспомнил о русалке. Он опустил голову и заплакал.
– Ты всегда ссыклом был, – сказал Билл, – всегда ссыклом был.
Они вернулись в меблирашки.
Билл ушел к себе в комнату, Тони – к себе. Вставало солнце. Мир просыпался.
Некоторые просыпались с бодунами. Некоторые – с мыслями о церкви. Большинство же еще спало. Воскресное утро. А русалка, русалка со своим славным мертвым хвостом – она уже в открытом море. А где-то пеликан нырнул и взмыл с серебристой рыбкой, похожей на гитару.
я купил ей выпить, а потом еще выпить, и уж потом мы поднялись по лестнице за баром. там располагалось несколько больших комнат. она меня завела. язычком мне крутила. и мы лапали друг друга всю дорогу, пока поднимались. в первый раз я всунул стоймя, прямо в дверях. она лишь трусики оттянула, и тут я вставил.
потом мы зашли в спальню, а на другой постели пацан какой-то лежит, там две постели было, и пацан этот говорит:
– здорово.
– это мой брат, – говорит она.
парнишка – прямо доходяга, а по виду – отпетый бандит, но если вдуматься, все люди на свете по виду отпетые бандиты.
в изголовье стояло несколько бутылок вина. они открыли одну, я подождал, пока оба отопьют, потом сам хлебнул.
кинул десятку на комод.
пацан от бутылки не отрывался.
– у него старший брат – великий тореадор, Хайме Браво.
– я слыхал о Хайме Браво, он, в основном, в Т. на арену выходит, сказал я.
– но тюльку на уши мне вешать не надо.
– ладно, – ответила она. – тюльки не будет.
мы немного поговорили, прикладываясь, – просто светская беседа. а потом она погасила свет, и с брательником на соседней кровати мы сделали это снова.
бумажник я сунул под подушку.
когда мы закончили, она зажгла лампочку и ушла в ванную, а мы с брательником отхлебнули по очереди. когда он отвернулся, я вытерся простыней.
она вышла из ванны, по-прежнему хорошенькая; я имею в виду, после двух случек она все еще хорошо выглядела. груди маленькие, но твердые; сколько бы в них ни было, торчали как надо. а задница – большая, тоже то, что нужно.
– ты зачем сюда заехал? – спросила она, подходя к кровати. скользнула ко мне под бок, натянула простыню, приложилась к пазырю.
– аккумулятор зарядить через дорогу.
– после вот этого, – сказала она, – тебе самому подзарядка понадобится.
мы рассмеялись. даже брательник рассмеялся. потом посмотрел на нее:
– он нормальный?
– конечно, нормальный, – ответила она.
– вы о чем это? – спросил я.
– нам надо поосторожнее.
– не понял?
– тут одну девчонку в прошлом году чуть не убили. какой-то парень сунул ей кляп в рот, чтоб не орала, потом достал перочинный ножик и по всему тело ей крестов понавырезал. столько крови потеряла, чуть не умерла.
брательник ее оделся очень медленно, потом ушел. я дал ей пятерку. она швырнула ее на комод к десятке.
протянула мне бутылку. хорошее вино, французское. от него не тошнит.
она потерлась об меня ногой. мы уже оба сидели в постели. очень удобно.
– тебе сколько лет? – спросила она.
– черт-те сколько – почти полвека.
– вжариваешь ты здорово, а выглядишь как развалина ходячая.
– прости. я не очень симпатичный.
– о, нет, я думаю, ты – прекрасный человек. тебе это кто-нибудь говорил?
– спорить готов, ты это всем говоришь, с кем ебешься.
– нет, не всем.
мы еще немного посидели, бутылка ходила по кругу. было очень тихо, если не считать отзвуков музыки. доносившихся снизу из бара. я аж в какой-то сонный транс впал.
– ЭЙ! – завопила она. и длинным ногтем мне прямо в пупок.
– оу! ч-черт!
– ПОСМОТРИ на меня!
я повернулся и посмотрел.
– что ты видишь?
– красивую мексиканскую индианку.
– как ты это видишь?
– что?
– как ты видишь? ты же глаз не открываешь. ты щуришься. почему?
справедливый вопрос. я хорошенько отхлебнул французского вина.
– не знаю. может быть, я боюсь. всего боюсь. я имею в виду – людей, домов, вещей, всего. людей, главным образом.
– я тоже боюсь, – сказала она.
– но у тебя глаза открыты. мне нравятся твои глаза.
она прикладывалась к бутылке. сильно прикладывалась. знаю я этих мексиканцев в Америке. я ждал, когда она сучиться начнет.
тут в дверь забарабанили так, что я чуть не обосрался. распахнули ее злобно, по-американски: там стоял бармен – здоровенный, краснорожий, брутальный банальный ублюдок.
– ты еще с этим мудозвоном не закончила?
– мне кажется, ему еще хочется, – ответила она.
– это так? – спросил г-н Банальный.
– думаю, да, – ответил я.
взгляд его ястребом кинулся к деньгам на комоде, и он захлопнул дверь. общество денег. они думают, что деньги – волшебная палочка.
– это был мой муж… как бы, – сказала она.
– мне кажется, я больше не хочу, – сказал я.
– почему?
– во-первых, мне 48. во-вторых, это как ебаться в зале ожидания на автостанции.
она засмеялась.
– я – то, что вы, парни, называете “блядью”. я должна выебать 8 или 10 мужиков в неделю, по меньшей мере.
– это уж точно мне никак не поможет.
– зато мне поможет.
– ну.
мы еще раз по очереди приложились.
– тебе нравится с женщинами ебаться?
– я для этого и здесь.
– а с мужчинами?
– я не ебусь с мужчинами.
она присосалась к бутылке. наверное, добрую четверть выхлестала.
– может, тебе в жопу хотелось бы? может, тебе хотелось бы, чтобы какой-нибудь мужик выебал тебя в жопу?
– ты ахинею несешь.
она смотрела прямо перед собой. на дальней стене висел маленький серебряный Христос. и она смотрела на этого маленького серебряного Христа на кресте.
Христос был очень хорошенький.
– может, ты это утаивал. может, ты хочешь, чтобы кто-нибудь выебал тебя в жопу.
– ладно, пусть будет по-твоему: может, мне этого действительно хочется.
я взял штопор и откупорил верхушку нового французского вина, пропихнув крошки пробки и прочего дерьма в вино, как я обычно делал. только официанты в кино могут открывать французское вино без лажи.
я сделал первый хороший глоток. с пробкой и всем остальным. протянул ей бутылку.
нога у нее упала с кровати. лицо стало как у рыбы. она хорошенько глотнула.
я забрал у нее вино. казалось, маленькие крошки пробки в бутылке не знают, куда деваться. от некоторых я избавился.
– ты хочешь, чтобы я тебя в жопу выебала? – спросила она.
